Плацебо (СИ) - "Хастлер" - Страница 25

— Ему это не грозит, — бормочет Мир.

— Я ему сейчас пизды дам, если ты не можешь, — заключает Эмиль, но голос уже более спокойный, да и взгляд потеплел.

— Своему белобрысому давать будешь, хотя у тебя и органа такого нет. Разве только через…

— Мир!!! — это уже я не выдерживаю.

Впервые вижу, чтобы пацанёнок был в таком бешенстве, не считая дня, когда его крутило в ломке. А Эмиль, тот вообще, как с катушек скатился, уже и не помню, когда его последний раз так трухало от злости.

— Да что с вами такое?! — перетаскиваю ещё один стул поближе к Миру и сажусь чуть сзади, приобнимая за плечи.

— Он первый. — Мир откидывается на меня и ехидным взглядом смотрит на Эмиля.

— Слышь, ты! Я…

— Эмиль, пожалуйста, — приходится упрашивать, а то мы так до ночи тут не разберёмся.

— Ладно. Ладно, — хмурится и отводит глаза от мальчишки в моих руках. — Притворюсь, что его тут нет.

— А может сделаешь так, чтобы тебя тут не было?

Вот не пойму, что вселилось в этого паренька, полчаса назад чуть ли не мурчал у меня на плече.

— Мир… — начинаю опять объяснять, как маленькому. — Ты же взрослый парень. Сам понимаешь, без его помощи никак. Я обычный фотограф, я не смогу тебя защитить без связей, а у Эмиля они есть.

— Я больше не буду, — выдавливает и кривит губы, вот сейчас он точно похож на школьника. Подумав пару секунд, всё же добавляет: — Только пусть он не командует.

Уже вижу, как Эмиль открывает рот, чтобы отгавкнуться, но успеваю припечатать его взглядом, и тот затыкается, так и не успев выдавить из себя ни звука. Устроили мне тут детский сад!

— Так что, расскажешь? — шепчу Миру в висок и вижу, как его кожа покрывается мурашками, Эмиль тоже это видит и только показательно закатывает глаза.

Мир бросает ещё один недовольный взгляд в сторону моего друга и поудобнее устраивается у меня на плече…

***

Почти с рождения мы были переброшены на руки няньке, потому что мама не могла бросить работу на такое долгое время. Да и дети для неё были не такими уж желанными, скорей всего наследников требовал отец. На тот момент нашей матери было уже за тридцать, а отцу недавно стукнуло тридцать шесть. Родителей дома мы видели не так часто, но особо не жаловались. Когда с малого привыкаешь, что мама и папа — это те дядя и тётя, которые утром говорят «Привет», а перед сном «Спокойной ночи», и, по большему счёту, в жизни твоей не присутствуют, считаешь, что именно так и нужно. Помню, как впервые, лет в пять, (на чьём-то дне рождения) я увидел, как папа моего знакомого играет с ним в машинки и дурачится, изображая из себя лошадь. Тогда я подумал, что у него, взрослого человека, не всё в порядке с головой.

Наша няня была довольно пожилой женщиной, поэтому шумные игры, да и вообще, игры не сильно приветствовала. Любимым её занятием было чтение книг. Ещё не пойдя в школу, мы с сестрой уже умели читать и писать, знали почти все сказки, могли наизусть рассказать пару десятков довольно взрослых стихотворений и даже пытались петь. Конечно, всё с той же подачи нашей няни. У нас не было шумной дружной компании, как у любого другого ребёнка, мы не возились в песочнице, не били коленки на великах, не играли в войнушки. У нас были только мы сами. Я у Олеси. Олеся у меня. Ну, и престарелая женщина, которую мы попросту звали бабушкой.

Пойдя в школу, мы поняли, что такое дружба. Вот только дружбу эту мы наблюдали со стороны. Нас по-прежнему было двое. Олеся и я.

Помню, первый друг у меня появился в четвёртом классе, и то совершенно случайно. Парнишка просто защитил меня от более старших ребят, а я, ошалев от такого бескорыстного поступка, готов был душу ему отдать. В тот день мы впервые поссорились с Олесей. Наверное, это было и к лучшему, потому что назло мне сестра начала общаться с девочками из класса. В итоге, через пару месяцев мы обзавелись настоящими друзьями, с которыми можно было поиграть, пошуметь, поделиться тайнами и просто общаться. Примерно в то же время наша нянька-бабушка стала жаловаться на здоровье, и, в конечном итоге, её просто заменили на более молодую и продвинутую тётку. Мы не понимали почему. Мы любили эту старушку, а не новую накрашенную фифу. Но нас не спрашивали. Как обычно.

В шестом классе я впервые подрался из-за девчонки — своей сестры. В дальнейшем это повторялось регулярно и довольно часто, и отец решил, что мне нужно заняться спортом. Плавать мне нравилось, а ещё нравился азарт, когда ты первый касаешься кончиками пальцев бортика бассейна, и половина твоей группы смотрит на тебя с восхищением, а вторая половина со злостью и завистью.

В начале восьмого класса я всерьёз увлёкся фотографией. Отец, видимо чувствуя какую-то вину за постоянное своё отсутствие в нашей жизни, подарил мне тогда дорогущий профессиональный фотоаппарат и дал добро на организацию мини студи в одной из пустующих комнат дома. Конечно же моей первой моделью и музой стала Олеся. У меня были тысячи снимков, и на большей их части присутствовала сестра. Именно я по снимкам первый заметил, что с ней что-то не так. Красавица и хохотушка, она стала тускнеть на глазах, больше грустила и часто плакала, буквально за месяц превратившись в тень себя прежней. Возможно, мы бы успели что-то сделать, но в тот самый момент родители были в другой стране, решая какие-то свои дела, и на мои взволнованные слова по телефону не слишком обращали внимания. Конечно, мама сразу же заставила сестру пройти обследование, на расстоянии, за тысячи километров, спихнув всё на няньку.

Или эта женщина не слишком заморачивалась или врачи не доглядели, но тогда у Олеси не нашли ничего, кроме лёгкой анемии и истощения организма. Естественно, всё списали на переходной возраст, мысли о мальчиках и на модные диеты. Только я-то знал, что Олеся никогда не стремилась к модельной худобе, мальчики её мало интересовали, да и капризов у неё не было, которые обычно присущи всем подросткам.

Повторное обследование проводили через четыре месяца. Нашли. Но было уже поздно. Олесе не помогла ни первая химия, ни вторая, скорее, наоборот, добила её. Я каждый день грыз себя, что не сделал всего, что было нужно. Не настоял, не заставил родителей вернуться, не уговорил их сразу после первого обследования обратиться к другим врачам. Перепроверить. Родители, наверное, тоже считали себя виноватыми в какой-то степени, но вместо того, чтобы проводить больше времени с дочерью, наоборот, отдалились ещё больше. Возможно, им было тяжело видеть её такой, об этом я мог только догадываться. А вот я, наоборот, чуть ли не прописался в больнице. Иногда даже ночевал там. В один прекрасный момент доктора устали чуть ли не силой выталкивать меня из палаты и позволили мне эту малость. Я кормил Олесю, помогал мыть, менял капельницы, с молчаливого разрешения медсестры. Я фотографировал. Каждый день, по одному кадру. А потом плакал ночами, просматривая фото и душа в себе рыдания, чтобы не спугнуть поверхностный сон сестры. Я сделал ровно сто пять фотографий в стенах больничной палаты. А потом Олеси не стало. Ещё вечером она слабо улыбалась мне, а уже к полуночи, когда я вынырнул из тяжёлого сна, понял, что держу в пальцах уже остывающую ладонь.

Я тогда наглотался обезболивающих, приговорив остатки лекарств, что давали Олесе, но видимо доза была слишком маленькой. Меня откачали и поместили под домашний арест. Выпустили только на пару часов — на похороны. Спустя два дня я опустошил мамину аптечку, в этот раз попав в реанимацию на пару дней. Спустя две недели, только выйдя из больницы, шагнул под колёса проезжающей мимо машины. Водитель чудом успел повернуть, не зацепив меня.

На свой день рождения я увидел на столе отца договор с дорогой клиникой, где лечили таких психов, как я. В пациентах значилось моё имя.

На сбор необходимых вещей ушло минут двадцать. Ещё десять на то, чтобы взять некоторую сумму денег у отца из сейфа.

Через два дня отец заявил о похищении, и меня объявили в розыск.

***

Эмиль молча делает глоток из бутылки с остатками янтарной жидкости, а я чувствую, как тисками сдавливает горло.