Песочные часы
(Повесть) - Бирзе Миервалдис - Страница 9

— Я знаю, могут образоваться пролежни. Декубитус, — прошептал латинское название Алдер. — Надо поворачиваться.

— Вы много знаете, — согласилась Гарша.

— Когда долго болеешь, необходимо много знать, — заметил Алдер.

В коридоре Эгле взял свою желтую трость.

— Может, сообщить близким, чтобы приехали? — спросила Гарша.

Эгле тяжелым взглядом посмотрел на медсестру. Он понимал скрытый смысл этого вопроса. Надо предвидеть исход болезни. Нежелательно, чтобы близкие приезжали слишком рано, но и ни в коем случае они не должны опоздать. Подобную ошибку никто не исправит.

— Подождем.

Они поднялись этажом выше и зашли в одну из женских палат. В отличие от мужских, тумбочки здесь вместо обычных белых салфеток были накрыты цветными и узорчатыми, на них стояли глиняные кружки и вазочки с красным клевером и фотокарточки. Умывальник был заставлен всевозможными флаконами и баночками. «У Вединга на тумбочке лежали карты, а у Вагу лиса сигареты, — вспомнил Эгле. — Женщины все-таки более уютные создания. Рукоделие, домашние туфли с помпонами — совсем по-домашнему».

Одна больная спала, вторая, сгорбившись, сидела у окна и вязала синюю варежку. С помощью стрижки «под мальчика», слоя пудры и помады она пыталась возместить в своем облике то, что высосал туберкулез. Лишь глаза, большие и удивленные, оставались юными. Истинный ее возраст можно было определить лишь по истории болезни.

Эгле нарушил атмосферу уюта.

— Покажите-ка вашу ногу, Дале, — обратился он к вязальщице.

Дале положила ногу в капроновом чулке на край койки. Большим пальцем Эгле сильно надавил ей повыше лодыжки. Потом прощупал ямку в отеке.

— Уменьшилась, — сказал он. — Сердце тянет сильней.

— Да, — хрипловатым голосом подтвердила Дале. — Уже на третий этаж подымаюсь без остановки.

— Ваш туберкулез утихомирился, — сказал Эгле, рассматривая рентгенограмму.

— Сколько же можно! Двенадцать лет мучает. Эгле знал, что Дале болеет все послевоенные годы.

Болезнь в конце концов отвязалась от нее, но унесла вместе с собой молодость и девичьи надежды, а также изуродовала на память грудь и посадила ей на спину горб.

— Закончим вот инъекции строфантина, а тогда и домой.

Дале отложила синюю варежку.

— Доктор, пожалуйста, разрешите мне ходить в семнадцатую палату, — попросила она смущенно.

— Хорошо, можете посещать в любое время.

Эгле вышел.

Гарша задержалась в палате.

— Пойдете к Алдеру, зайдите сперва ко мне. У меня есть клюква. Весной набрала на болоте. Сочная, сладкая.

На другой день, придя из школы, Янелис облачился в свой любимый тренировочный костюм и побежал в санаторий. Вообще он больше бегал, чем ходил, — баскетболисту нужна кроссовая тренировка. Лишь у санаторного парка он перешел на широкий быстрый шаг.

На юного спортсмена сразу обратили внимание больные, гревшиеся на солнышке около главного корпуса. Заметила его и Гарша — она шла по той же дорожке, но не подала вида, однако сын Эгле поздоровался и преградил ей путь.

— В санатории есть кто-нибудь из врачей? — спросил Янелис.

— Абола, она сегодня дежурит.

— Я ее не знаю.

— А что вы хотели?

— Мне надо… посоветоваться.

— Так у вас ведь отец — врач.

— Мне… как раз насчет него. Только, пожалуйста, никому не говорите!

— Насчет него? — Гарша сделала шаг вперед. — Что случилось? Он уехал в министерство.

Янелис протянул ей переписанные анализы.

— Это его кровь.

Гарша подняла на Янелиса испуганные глаза.

— А сам он… что говорит?

— Ничего. Только жалуется на головную боль и кровь из зуба. — Янелис машинально провел рукой по лбу, как в последнее время часто делал отец.

Гарша сняла шапочку. Без шапочки, скрывавшей темно-каштановые короткие волосы, она была уже не старшая медсестра Гарша, а просто взволнованная женщина.

— Пойдемте в ординаторскую, позвоним Берсону.

Она взяла Янелиса под руку, забыв, что он не больной, и они скрылись в дверях корпуса.

Больные, сидевшие на солнышке, громко стучали костяшками домино. Вагулис, Вединг и две женщины. Ритм ударов сбился, когда Гарша взяла Янелиса под руку. Одна из женщин тихонько заметила:

— Какого молоденького подцепила…

Вагулис немедленно отозвался:

— Вот состаритесь…

— Невежа! Я не состарюсь!

— Никто из нас не состарится… — горестно прокашлял Вединг.

Вагулис сильно пришлепнул костяшку.

— И чего болтаешь. А вот я доживу до старости, прежде времени помирать не собираюсь.

Янелис оставил анализы Гарше.

Через час в ординаторской появился Берсон. Здесь никого не было. По привычке он снял с себя пиджак и, насвистывая, энергично засучивал рукава сорочки. Вошла Гарша. Движения Берсона сразу утратили порывистость, как у школьника при появлении учительницы.

— Доктор, вы разбираетесь в болезнях крови?

— Каждый врач кое-что смыслит в медицине. Только больные в этом сомневаются иногда.

Гарша показала анализы Эгле. Берсон прочитал и бесстрастно констатировал:

— Смотрите-ка, прямо как из учебника! Хроническая лейкемия…

— Это кровь Эгле.

Берсон снова надел пиджак.

— Не может быть!

— Такими вещами не шутят.

Берсон все еще держал анализы в руках.

— Да, болезнь страшная. Лично я предпочел бы туберкулез, — вздохнул он. Его серые глаза приняли жесткое выражение.

В тот день, по дороге в Ригу, Эгле прикидывал: сразу ли ему отказаться от должности главного врача и уйти на пенсию или же сначала посидеть некоторое время на бюллетене, пока будет оформляться инвалидность. Пенсию все равно он сразу не получит — сперва надо пройти все комиссии и собрать документы, подтверждающие стаж. У него есть два хороших костюма, один темный, на все случаи жизни — как говорят: хоть в церковь, хоть в кабак. При его должности и возрасте костюмы не изнашиваются, только выходят из моды. А понадобится ему, видимо, лишь новый галстук. Полгода он уже не курит, проесть он тоже много не проест — ничего и так в глотку не лезет. Деньги он тратит только на витамины и на бензин. Но деньги нужны семье. Герта вернется в лабораторию через месяц, и после отпуска всегда трудно дождаться зарплаты, а тут еще Янелис кончает школу. К выпуску нужен черный костюм и все прочее для такого случая. Так что с работы, пожалуй, надо уходить постепенно.

В министерстве, до заседания коллегии, он написал заявление о том, что намерен взять длительный отпуск по болезни. Заявление он хотел вручить министру после заседания и в личном разговоре порекомендовать на свое место Берсона.

Началось заседание. Эгле развесил чертежи и рисунки новых корпусов в парке санатория. Это были не обычные архитектурные акварели, а скорее творения влюбленного в идею художника. Группа строений с широченными окнами прекрасно гармонировала с окружающей природой. Тут захотелось бы пожить и отдохнуть любому, кто не избалован солнцем. Эгле просил изготовить эти рисунки специально к заседанию, чтобы убедить маловеров.

— А вот здесь открытая веранда нового корпуса. С севера она защищена от ветров рощей, — пояснял он, водя указкой по листам.

— Какая там роща, нету ее, — заметил кто-то скептически.

— Нету, так будет! Ведь только год назад посадили. Самое дешевое лекарство — свежий воздух. И мы все больше будем применять его. В старом, неприспособленном помещении мы совсем забыли, что он существует. Итак, заглянем в будущее. Вот корпус для хроников, этого печального наследия прошлого. Его отделяет лесной пояс. — Эгле вытер пот — солнце перелезло через зеленое сукно стола заседаний и добралось до листов с проектом, осветив их ярче и теплее, чем электрическая лампа. — Мы должны сделать все, чтобы изолировать больных с открытыми формами заболевания. Не будет бацилловыделителей, не будет новых больных. Образно говоря, сегодня не было бы туберкулеза, если бы наши предки пользовались плевательницами. В заключение хочется добавить: коммунизм и туберкулез — понятия несовместимые. — Затем, выдержав паузу, он дружески улыбнулся министру. — Вот, а посему выделяйте средства, нужно уже в этом году закладывать фундамент.