Песочные часы
(Повесть) - Бирзе Миервалдис - Страница 15

— Мне? — недоверчиво переспросила девушка, глядя на него исподлобья.

— У вас свежий туберкулез левого легкого.

— У меня?

— Мы его быстро вылечим. Теперь у нас есть чем лечить. Например, Ф-37.

— У меня?! — Девушка, казалось, не представляла себе, что и она может заболеть туберкулезом.

Эгле решил больше не повторять слово «туберкулез». Не всякий ведь понимает, что туберкулез в наши дни это не былая чахотка, понятие о которой всегда связывалось с лихорадочным румянцем на щеках и гробом посреди комнаты.

— Весной вы ничем не болели? Например — гриппом?

— Вроде бы не болела. Вот только уставала очень. Воду для коров из пруда таскала.

— Тогда, может, переживания какие-нибудь? — Эгле посмотрел на пленку и с хитринкой добавил: — Да, вижу, вижу, есть тут ранка на сердце…

Девушка потупила взор, чтобы скрыть подступившую слезу.

— Да-а… — со вздохом призналась она.

— Вы не первая, у кого весна… оставляет свой след на легких. Видите, каково нам, врачам: вы любите, а мы ваши раны залечиваем.

Девушка теперь и вовсе опустила голову, гладкие волосы закрыли лицо. Поднесла к нему платочек.

«По всей видимости, три четверти мирового количества носовых платков расходуют женщины», — подумал Эгле и сказал:

— Не плачьте. Чтобы любить, надо иметь здоровые легкие. Вылечим. Обещаю!

Девушка подняла голову.

Когда она пересекала площадку в направлении аллеи, Эгле вдруг испугался: а что, если лечение потребует целого года? Впрочем, ведь есть же Берсон.

Однажды утром Эгле, подъезжая к санаторию, увидел около него чужой «газик». На широких ступенях лестницы стоял Вагулис, и уже не в сером халате, а в летней клетчатой рубашке. Он кинул свой чемодан, и в машине кто-то подхватил его. Верзила-плотогон поглядел вокруг, кивком головы послал последний привет санаторию, больным и сбежал вниз.

— Простите, доктор, если что не так… — Вагулис дружелюбно протянул руку.

— У меня слабая память, мелочи не запоминаю. Ну, так прощайте и чтоб нам не встречаться!

Вагулис настороженно раскрыл свои по обыкновению чуть прищуренные глаза и стал похож на кота, заметившего мышь.

— Это почему же вы не желаете меня видеть?

— Вы здоровы и больше к нам не вернетесь. Вот так.

— Ах, вон оно что, — засмеялся Вагулис.

Он долго не мог втиснуться в тесный «газик». Когда же машина, громко зарычав, прыгнула вперед, снаружи еще оставалась рука Вагулиса, на прощанье он размахивал ею, как веслом. И все, кто стоял тут, помахали ему вслед.

«Вот и Вагулис уехал. Мы с Алдером остаемся. Мы — штатный инвентарь санатория», — подумал Эгле. В комнате отдыха Гарша распекала длинного Вединга. Вединг сидел в удобном кресле под пальмовыми ветвями и латал сломанную папиросу.

«Бережлив. Нынче сломанные папиросы выбрасывают. Время, потраченное на заклейку, дороже папиросы. Кажется, он работает бухгалтером в оперном театре».

— Ну что с вами делать, Вединг, вы прямо как Вагулис! — упрекала его Гарша.

— Нет, Вагулис курил много, выздоровел и только что уехал, а я курю мало и все еще тут. — Он кивнул на молоденькую блондинку в соседнем кресле, читавшую журнал. — Глядите, Лазда не курит, а все равно болеет. Разве на этом свете можно что-либо понять? И вообще, в чем есть логика? — Его тонкие губы под крючковатым носом растянулись в кривую улыбку.

«Последовательный пессимист. Законченный и стойкий». Эгле даже повеселел немного. Гарша тоже засмеялась и сердечно посмотрела на Вединга.

— Вединг, в тот день, когда вы не ухмыльнетесь, а улыбнетесь, вы станете здоровым.

Вединг смутился.

— Я не верю в такое дешевое лекарство. — Но папиросу он все же бросил в корзину для бумаг.

Эгле поджидали в кабинете двое элегантно одетых мужчин и женщина. Это были члены так называемого «общества» «Арона».

Общество это нигде не было зарегистрировано, не имело устава и не взимало членских взносов. Оно возникло в пятидесятых годах, когда здесь в летние и зимние каникулы лечились несколько студентов. Выздоровев, они раз в лето приезжали навестить Эгле и отмечали счастливую встречу на берегу Дзелве. Двое из них были архитекторы и участвовали в проектировании нового здания «Ароны». Теперь же они явились обсудить некоторые поправки к проекту.

Архитектору с усиками Эгле некогда поддувал легкие. Умело сшитый костюм надежно маскировал впалую архитекторскую грудь и плечи разной высоты.

Они развернули на столе рулоны чертежей, разложили с дюжину иностранных журналов и принялись спорить. Женщина спорила не менее горячо, потому что сама тоже перенесла туберкулез и на этом основании считала себя вправе отстаивать свое мнение. Теперь она работала в министерстве финансов и имела отношение к финансированию здравоохранения.

Усатый архитектор плюхнулся в кресло и жалобно запричитал сипловатым голосом:

— За месяц не успею. Так я в два счета наживу чахотку.

Рука Эгле играла песочными часами, он успокаивающе улыбался.

— В противном случае мы не попадем в титульный список будущего года. Сделаете. Если нет — я попрошу заведующего вашим диспансером найти у вас в легких свежий очажок и направить к нам. Тогда у вас хватит времени на работу.

— Мои очаги тверды, как кремни для зажигалки.

— Это, дорогой мой, известно только врачу. С медициной шутки плохи.

— Ладно. Раз дело дошло до угроз, я сдаюсь. Тогда договаривайтесь с институтом, пусть меня освободят от других работ.

— Это мы устроим. Доктор Берсон был полковым врачом у директора института.

Вмешалась женщина:

— Вы слишком большую ставку делаете на блат.

Эгле сделал невинные глаза:

— Что вы! Вовсе не на блат. На бывших и на возможных больных. А кто может поручиться, что он не заболеет? Даже автоинспектор не может, хотя важней его начальников нет, поскольку его решения не обжалуются.

Женщина засмеялась.

— Средства мы поищем.

— Ищите, ищите. Знаете, на будущий год я, возможно, уйду на пенсию, поэтому хотелось бы все заранее утрясти.

— Вы — на пенсию?! Не могу себе представить вас сидящим дома.

— Пенсия для меня важна тем, что я смогу дольше спать по утрам. А теперь я вас отвезу в Ригу.

В Риге Эгле сдал кровь на очередной анализ, после чего зашел в кафе-мороженое в центре города, так как почувствовал усталость. Другим он любил рекомендовать отдых за городом, в тиши полей, где слышно лишь гуденье пчел. Сам же искал на этот раз отдыха в городском шуме. Эгле сидел, потягивая кофе, и шелест чужих разговоров и автомобильный гам, доносившиеся с улицы, успокаивали его.

Напротив кафе, в листве лип виднелись бледно-зеленые шарики будущего липового цвета. До осени еще далеко: Эгле нащупал в кармане сложенную бумажку. Это было заявление с просьбой об отпуске. Надо бы переписать, в кармане листок помялся. Позавчера группе больных начали давать Ф-37. Архитектор обещал поторопиться с доработкой проекта. Интересно, как пойдут дела у Вединга, Лазды и других, кто принимает Ф-37. Если надежды не оправдаются, то надо снова думать и думать…

За столик сели двое юношей. Пальто из тонкой непромокаемой ткани с погончиками на плечах они не сняли. Это модно, современно. Для чего нужны погоны? Может, под них надо пропускать ремешок от фотоаппарата или засовывать перчатки? Но перчаток у них нет. «У меня туфли на толстой микропоре. В дождь ноги не промокают, и меня не мучит насморк. Десять лет назад толстые подошвы намекали бы на легкомысленный нрав их обладателя. Взгляды меняются. Интересно, какой ширины будут носить брюки через пять лет?»

Эгле снова погрузился в раздумье, рука его машинально двигала чашечку с кофе. Наверно, сидевшим напротив ребятам он показался смешным тем, что таращился в окно, вытянув жилистую шею, и глупо подпихивал свою чашку. Они с ухмылкой подтолкнули друг друга локтем. Эгле заметил жест и вздрогнул.

Он почувствовал, что на какое-то время ускользнул из-под собственного контроля. Это большое искусство — уметь всегда видеть себя со стороны. «Воспитанный человек делает это всю жизнь. Стало быть, хорошее воспитание включает в себя искусство наблюдать за собой со стороны. Подчас это не легко. Меня ранили злые духи, именуемые рентгеновскими лучами. Этих духов вызвал сам человек, он иногда еще не умеет справляться с ними. Человек навызывал множество разных духов, которые спали вечным сном, вплавленные в руду и погребенные на километровых глубинах под землей, но повелевать ими еще не в силах. От радиоактивных излучений ежегодно заболевают и гибнут люди, которые могли бы и не умереть, если б человек не был столь умен и не научился расщеплять атом. А я лично голосовал бы, например, за запрещение рентгена», — рассуждал Эгле.