Сказки для парочек - Даффи Стелла - Страница 4

• Предыдущая
• 4/47
• Следующая

Они выпили по бокалу белого, потом по бокалу красного и остановились на бутылке дорогого и особо рекомендованного официантом красного. После чего Джонатан выложил Кушле все о своем детстве в Суиндоне; о футбольной команде, за которую играл по воскресеньям в парке; о матери, которая умудряется каждое воскресенье пересушить жаркое, и об отце, что раз в две недели стрижет газон — зимой и летом, в солнце и дождь. Кушла ничего не рассказывала, она лишь создавала впечатление, будто они ведут беседу. И в каком-то смысле так оно и было. Он говорил, она слушала. Он не закрывал рта, она же кивала, хмурилась, похлопывала его по руке, поглаживала по колену, приобнимала за плечи. Он говорил по-английски, она отвечала на языке тела. И хотя слова произносил только один из них, диалог между ними определенно состоялся. За разговором Джонатан умял две порции чипсов с сыром и луком, горячую картошку с чесноком и острой сальсой, жирный кусок морковно-апельсинового торта с творожным кремом. Вкуса Джонатан не чувствовал. Он говорил и говорил, а когда умолкал, набивал рот едой, до отказа заполнял его пищей, вином и опять вином. Открыли другую бутылку. Принесли еще еды. А он по-прежнему не закрывал рта — чтобы отправить в него очередной кусок или извергнуть очередную порцию слов. Он жевал и говорил, говорил и жевал. В уголках рта собиралась слюна и картофельно-чесночные крошки; Джонатан неуклюже вытирал губы и пачкал фирменный галстук жирным кремом. Он шевелил губами, наполнял рот, набивал, облизывал — делал все что угодно, лишь бы удержаться от того, чего он более всего желал, о чем молила каждая молекула его плоти. Все, что угодно, лишь бы не взять ее за руку — за ту руку, которой она отбрасывала свои рыжие волосы, поправляла на бедрах тонкую шелковую юбку, задумчиво проводила по незапятнанным едой губам. Он жаждал схватить эту нежную руку и запихнуть себе в рот, сожрать ее, затем плечо, шею, грудь. Джонатану до боли хотелось заглотить целиком это дышащее, волнующее тело. Кушлу словно выложили перед ним лакомым блюдом, а вкусить не позволяют — мешают правила, придуманные им самим, и «нельзя», отчеканенное обществом.

Помеха не самая серьезная.

То ли он напился и вино развязало ему язык, то ли его вынудил к действию затягивающий взгляд темных глаз Кушлы, но Джонатан наконец взял ее за руку, неловко перецеловал пальчики один за другим и предложил уйти. Вместе.

— Пойдем к тебе, Джонатан?

Он покачал головой, которая и без того шла кругом:

— Нет! То есть… понимаешь, у меня…

— Занято, — шепотом закончила свободная Кушла и улыбнулась.

Салли тоже заканчивала за него предложения, но при этом она не клала ладонь на его левое бедро.

Джонатан поперхнулся последним кусочком морковного торта — не оставлять же добро! Язык его заплетался тем сильнее, чем отчаяннее он цеплялся за трезвость:

— Да-а. А что-а, ес-сли мы п-пойдем…

— Ко мне, Джонатан? Ты хочешь пойти ко мне домой?

Слово «домой» в устах Кушлы прозвучало как «бордель». Да, Джонатан хочет домой.

Туда он и отправился. Следом за Кушлой. Радостно виляя хвостом.

Сегодня Джонатан исследует другой Лондон. Открывает для себя новый город. До сих пор Джонатану был известен лишь тот Лондон, который с ним делит Салли. Город забегаловок «Пицца-хат», вечерних походов в кино и редкого, отчаянно дерзкого карри в полночь. Пятнадцать остановок на метро до Лестер-сквер — и вот они, лондонские пригороды. Так называемый «внешний» Лондон, куда семья Джонатана мигрировала, когда ему исполнилось пятнадцать. Где он и Салли болтались подростками по вечерам, предвкушая приключения; где его родители живут и поныне — всего в нескольких кварталах от квартирки Джонатана и Салли и чуть дальше от центра. Вот уже с десяток суббот Джонатан и Салли отовариваются исключительно в местном супермаркете, охотно покупая выдохшиеся огурцы (в строгом соответствии с нормами ЕС) и идеально закругленный, бездушный голландский перец. Живя в этом Лондоне, на работу они ездят «в центр», прихватывая завтраки из дома, которые готовят друг для друга. Они жуют эти завтраки, сидя в пабе с коллегами за полпинтой пива — острые сандвичи с курицей для закаленного Джонатана и салат с тунцом для Салли, обладающей более нежной конституцией и слишком легко полнеющими бедрами. После помолвки они каждый месяц совершают вылазку «в город» — поглазеть на витрины и сравнить цены, не с целью что-нибудь купить, но чтобы порадовать Салли: насколько дешевле обойдется пуховое одеяло в цветочек, если заказать его по каталогу. Эти поездки дают обоим повод жаловаться на людские толпы, загазованность и шум. На спасительном метро они спешат обратно к дальним рубежам мегаполиса, изголодавшись по ароматной замороженной пицце из супермаркета. Разумеется, сначала они ее разогреют в микроволновке — вместе с нарезанным картофелем из пакета. И проглотят, запивая бельгийским пивом, купленным из-за красивой бутылки — вкус не играет роли.

Суббота за субботой они паркуют машину на аккуратно разлинованной стоянке; нагруженные пакетами и коробками, вприпрыжку несутся мимо их личного куста бирючины, вверх по ступенькам и выгружают покупки в своей чудесной синтетической квартирке, что прячется за только что отстроенным фасадом из красного кирпича. Вечерами они устраиваются перед телевизором, проверяют лотерейные билеты и смотрят взятый на прокат фильм. Боевик для Джонатана, романтическую комедию для Салли или же кровавый триллер, чтобы всколыхнуть молчаливые бездны, таящиеся в обоих. Вечера до-супружеского счастья. Они блаженствуют. У них все хорошо.

Пока.

Салли сидит на диване — голова на плече Джонатана, в руке стакан с теплой шипучкой. И пока пицца разогревается до бутулического месива, пока растекается пластиковая моцарелла, Салли в который раз строит планы на будущее. Она знает, что когда-нибудь они переедут в просторное жилье, в большой собственный дом с маленьким садом, который Джонатан выложит каменными плитами — все лучше, чем подстригать газон. Джонатан не похож на ее отца, он открыт переменам. Возможно, они даже заведут пруд. И обязательно купят мангал для барбекю, и длинными летними вечерами станут угощать старых добрых друзей импортным пивом и легким австралийским белым вином. Будущее выглядит розовым, светлым и таким теплым, что Салли может согреть свои вечно мерзнущие ноги, укутав их в одеяло, сотканное из планов. Салли знает, что в их доме будет детская. Это знание глубоко въелось в ее матку, которую она застенчиво называет лоном. Да благословен будет ее плод. Она намерена выкрасить детскую в приятный лимонный цвет с белыми, как яичная скорлупа, полосками — в цвета материнства. Джонатан предлагал взять оттенок настоящего желтка — яичный желток в белоснежной скорлупе. Но Салли отказалась: многовато яиц для ее и без того переполненных яичников. Ее матка, случалось, уже жаловалась на незапланированное вторжение, так что они остановились на более безопасном сочетании лимонного и белого. Салли — девушка лимонных меренг. Она знает, что когда-нибудь детская наполнится сладкими запахами чудесного малыша, младенца из каталога, выбранного с тщанием и умом. И обойдется он им много дешевле, чем если бы они выбирали его на Ковент-гарден или Оксфорд-стрит. Милый, спокойный, быстро засыпающий, идеальный ребенок. От дочки Салли никогда не будет пахнуть какашками, и малышка не станет орать с полуночи до рассвета; а сын Джонатана не будет срыгивать прокисшим молоком, оставляя пятна на лимонно-желтой кофте бабушки.

Такова бледная реальность Лондона, известного Джонатану и Салли, — большого города, где всем хватит места для образцово-показательной жизни в идеально чистых домах с легко отмывающимися поверхностями и низкими потолками, с кухней для Салли и сарайчиком в саду для Джонатана, двойными рамами и складной мебелью. Складным всем.

Однако теперь Джонатан прочесывает иной Лондон. Этот Лондон — божественная арена для всякой червоточины. Огромный дряхлеющий город был когда-то сложен из цветущих деревень, сонных ожиревших городков и скреплен разноцветными линиями подземки, крашеными в розовый колер такси и смрадной, упрятанной под землю канализацией. В этом городе тьма закоулков, слишком уютных, чтобы быть безопасными, тьма узких аллей и укромных зеленых садов за тяжелыми решетками. Здесь полно высокомерных отелей и грязных задрипанных баров. И обескураживающе много людей — вроде тех, что сидят за столиком в углу. Джонатан с изумлением пялится на них: они неизменно одеты в черное, если только модные журналы не объявляют коричневое или серое новым черным, но и тогда их отлично сшитые костюмы отличаются лишь смутным намеком на иной цвет подкладки. Люди, вполне реальные во флуоресцентном сиянии плюшевых офисов, видятся мерцающей паутиной, когда зрачок резко меняет фокус, попадая с залитых солнцем улиц в покой вечных сумерек. Джонатан встречается с Кушлой в Сохо, в темных тихих ресторанах, укрывшихся в аллеях и тупиках, где интимность сама собой разумеется, а жирные устрицы водятся в нежном младенческом изобилии — моллюски истекают теплым маслом, но не пройдет и нескольких секунд, как сладкое масло превратится в прогорклый жир. Эти рестораны не ведают солнечного света, избегают просторных перекрестков, забиваются в темные углы, ночные клубы, подвальные переходы. Этот Лондон — город миниюбок; плоти, обнаженной среди зимы; бойкой торговли сексом без возврата товара и денег; город вышедших на охоту тел, их длинные ноги смыкаются у вожделенной гавани — мужской или женской. Какого именно рода та или иная гавань, Джонатан, не имеющий соответствующей подготовки, определить не в силах. Сплетения и мутации многоликого города, через который он прежде только проезжал, отворачиваясь от всего, что могло вызвать головокружение. Или эрекцию. Улицы с мягкими постелями за почасовую оплату — чтобы наспех перепихнуться, ускоряя темп с каждой секундой. Джонатан не знал об этом городе и теперь счастлив в него попасть.

• Предыдущая
• 4/47
• Следующая