Дружба, скрепленная кровью
(Сборник воспоминаний китайских товарищей — участников Великой Октяб - Юн-нянь Лю "Редактор" - Страница 15

В такой обстановке учиться было, конечно, очень трудно. Бывало, только ночью выберешь немного времени для подготовки уроков, или во время короткого отдыха после сбора травы возьмешься за книгу. Но и такая учеба продолжалась недолго — два с небольшим года.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, материальное положение семьи настолько ухудшилось, что пришлось оставить школу и помогать отцу обрабатывать поле. Однако те несколько му земли не могли прокормить нашу семью, поэтому в следующем году я покинул родную деревню и уехал в Яньтай[8], где поступил учеником на шелкомотальную фабрику. В первый год работы почти весь мой заработок забирал мастер, и я на оставшиеся деньги смог купить лишь несколько пар матерчатых тапочек. На второй год, хотя я и получал по три тысячи медных чохов[9] в месяц, по-прежнему не мог помочь своей семье и над ней нависла угроза голодной смерти.

В девятнадцать лет, то есть на третий год моего ученичества, я вместе со своим старшим братом отправился в город Аньдун[10] искать работу. По приезде в Аньдун брат работы так и не нашел, а я поступил на шелкомотальную фабрику, где проработал начиная с 1908 года в течение восьми лет. Вдосталь натерпелся я всевозможных обид, оскорблений и притеснений от капиталистов, а помочь семье по-прежнему не мог.

Вот почему я постоянно думал о том дне, когда представится возможность покинуть Китай и уехать в такую страну, где можно будет жить и работать в сравнительно сносных условиях. И как раз в апреле 1916 года правительство царской России направило своих людей в различные места Северо-Восточного Китая вербовать китайских рабочих для работы на строительстве и ремонте железных дорог, в каменноугольных шахтах и рудниках, на лесоразработках, рытье окопов и т. п. Вербовщики гарантировали ежемесячный заработок в пять цяньте (так китайские рабочие называли царский рубль), бесплатный железнодорожный билет и оплату других расходов при проезде туда и обратно. Услышав об этом, я очень обрадовался и сразу заявил о своем желании поехать в Россию.

В нашей партии завербованных китайских рабочих было примерно 2500 человек. Ее разбили на группы по 100 человек в каждой. Я попал в пятую группу.

29 апреля мы в вагонах четвертого класса товаро-пассажирского поезда выехали в Россию, а 15 мая прибыли в Калино, расположенное между Екатеринбургом (ныне Свердловск) и Пермью. Это была очень маленькая железнодорожная станция, и мы стояли на ней всего лишь пять минут. Вокруг сплошной стеной росли огромные деревья. Меня в числе двухсот человек отправили на лесозаготовки. Жили мы в большом деревянном бараке, в страшной тесноте и духоте. Лес наводил на нас ужас. По рассказам, в этих местах часто появлялись волки, рыси и прочие звери, которые нападали на людей. Но еще больше мы боялись комаров. Крупные и в несметном количестве, они сильно кусались. Рабочие, измучившись за день на тяжелой работе, ночью не могли спокойно заснуть. А тут еще постоянно приходилось опасаться ядовитых змей.

Наша партия приступила к работе 18 мая. Мы валили деревья и рубили их на дрова, которыми обеспечивали железнодорожную станцию. За каждую сажень нарубленных дров рабочим полагалось восемь рублей, однако подрядчики выплачивали нам лишь по пять. Работали мы группами по три человека и за день изнурительного труда едва нарубали по одной сажени. Бездельничавшие подрядчики и посредники-капиталисты забирали из нашею дневного заработка по три рубля, 50 копеек удерживал дагуй (главный подрядчик-китаец) и 25 копеек — эргуй (нижестоящий подрядчик). Конторщик, непосредственно ведающий рабочими, также требовал по десять копеек с сажени; эти деньги назывались «расходами на переводчика». Кроме того, нужно было делать подношения приемщику по десять копеек с сажени или ставить ему магарыч водкой, в противном случае он без конца придирался к рабочим. В результате этих поборов рабочие получали всего лишь по 1 рублю 90 копеек в день.

Тем не менее у рабочего за вычетом расходов на питание ежемесячно могло остаться десять с лишним рублей. В действительности же такой случай, когда у рабочего оставалось в месяц десять рублей, был исключительным. Капиталисты, чтобы выманить наши сбережения, сговаривались с подрядчиками и «старшинками» и в конце каждого месяца организовывали азартные игры, удерживая с играющих большой процент в пользу хозяина заведения; обманывали и дурачили людей и другими способами и добивались того, что в кармане у рабочих не оставалось ни гроша. Рабочий, оставшийся без денег, вынужден был снова продаваться капиталисту и работать на него.

Бессмысленная и затянувшаяся империалистическая война все больше и больше ухудшала положение трудящихся. Много русских крестьян было угнано на фронт, и поэтому огромные площади земли оставались необработанными и заброшенными; с каждым днем все острее ощущался недостаток в продовольствии.

Нам в первое время случалось даже есть белый хлеб, а потом мы питались лишь черным, из муки грубого помола. Со временем и такой хлеб стал редкостью; цены на него день ото дня росли. В то же время капиталисты все больше и больше обирали рабочих. Например, за каждый комплект выдаваемой спецодежды они удерживали из зарплаты по восемь рублей. Жизнь рабочих становилась все труднее и труднее.

Постепенно мы начали осознавать, что капиталисты везде одинаковы, что русские буржуи ничуть не лучше китайских. К тому же мы, китайские рабочие, помимо эксплуатации, подвергались в России еще и национальному гнету. Так, проезд по железной дороге китайским рабочим разрешался только в вагонах четвертого класса. Служащие железнодорожных вокзалов выгоняли нас из залов ожидания второго класса. Во время работы то и дело происходили несчастные случаи, а судьба пострадавшего рабочего хозяев не трогала. Более того, его могли немедленно выпроводить за пределы страны. В общем, наша жизнь совершенно не гарантировалась.

Однако и простым русским людям жилось не лучше нашего. За время работы на станции Калино мы своими глазами наблюдали, как многих крестьян окрестных деревень насильно забирали в солдаты и с этой станции отправляли на фронт. Родители провожали своих сыновей, жены — мужей, подростки — старших братьев, девушки — женихов, парни — друзей. И все они безудержно плакали.

Однажды я был свидетелем трагических проводов на фронт. Рекруты и провожавшие их родственники не могли оторваться друг от друга. Приближалось время отправления эшелона. Когда поезд должен был тронуться, многие провожающие стали на рельсы перед паровозом; они громко плакали и что-то кричали. Тогда из помещения станции вышел большой отряд полицейских; они начали грубо стаскивать людей с железнодорожного пути и избивать их ременными плетками. Однако некоторые, наиболее упрямые, легли на рельсы и отказались уходить, заявив, что лучше умрут. Поднялся невообразимый гвалт. Тогда явился начальник станции. Он с важным видом прошел на перрон, стал перед паровозом и, взмахнув флажком, дал машинисту сигнал отправления. Раздался гудок паровоза, и эшелон тронулся. В этот момент послышался душераздирающий крик. Это две женщины были сбиты и тяжело ранены. Такую трагическую картину я наблюдал первый раз в жизни, и она вызвала у меня негодование.

Когда я возвратился к себе в барак и рассказал товарищам, что видел, все они взволновались и начали горячо обсуждать происшедшее. Один рабочий сказал: «В России тоже надо совершить такую революцию, какую провел у нас Сунь Ят-сен, и свергнуть самодержавие. И только тогда народ может свободно вздохнуть, обрести хорошую жизнь»[11].

Эти слова взволновали меня, и я подумал про себя: «Если в будущем в России действительно произойдет революция, непременно окажу ей посильную помощь».

Наступил 1917 год. Однажды в феврале или марте на станции Калино появилась толпа демонстрантов. Некоторые были вооружены топорами, косами, вилами и дубинками, другие несли плакаты с надписями: «Долой самодержавие!», «Свободу и хлеба народу!», «Долой кулаков-мироедов!». Эта демонстрация снова возбудила у меня горячее стремление принять участие в революции. Однако в то время я еще не видел великой силы народа и подумал про себя, что царские войска одним ударом подавят и разгонят демонстрантов, вооруженных таким примитивным оружием. И я испытывал глубокое беспокойство за судьбу этих людей.