Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир - Страница 19

- Может, пойдем к твоей, попытаемся объяснить…

- К моей матери?! Ты не знаешь ее!

В этой крупногабаритной напористой тетке я сразу почувствовал неприятеля, который пойдет на все, чтобы отсечь меня.

- Я и не ожидаю цветов.

- Я лучше позвоню, - решает Наташка, разглядывая пуговицы на моем плаще.

Мы идем к телефону-автомату. Он здесь же, на перроне. Я не знаю, хороша ли идея, получить благословение по телефону, но догадываюсь, что ночь ей придется провести у какой-нибудь подруги. Я считаю блики фонарного света в лужицах воды, собравшейся в неровностях асфальта. Из-за шелеста мокрых листьев мне не понять слов блудной дочери. Оглядываюсь на Наташку. Судя по ее растерянной улыбке, она не успела даже изложить свое повествование до конца.

- Не расстраивайся, это нормально, - умничаю я.

- Смешно?! – сердится Наташка. – Я же ей все объяснила в письме.

- В каком?!

- Я написала ей, что в институт не поступила, что живу с тобой.

- И после этих откровений ты надеялась…

Я обнимаю ее одной рукой, другой поднимаю пудовый чемодан, с никому ненужными учебниками, и мы шлепаем в сторону микрорайонов. Автобусы уже не ходят. Воз-дух пахнет сырым деревом, иногда к нему примешиваются запахи трав и еще не увядших цветов.

- Знаешь, что она мне ответила?

- Догадываюсь.

- Что не желает меня больше видеть, - уточняет Наташка.

- Это пройдет, - мудрствую я.

- Можно подумать, что ты рад.

- Не знаю. В любом случае тебе есть о чем подумать. Не единственный же я мужчина на этой планете.

Конечно, она возмущается, как я мог о ней такое подумать. Потом заявляет, что пока поживет у своего дяди. Не в общежитие же ко мне ей отправляться. У подъезда девятиэтажки кирпичного цвета, единственной на улице, она останавливается и просит дальше ее не провожать. Мне это кажется странным, но я смотрю, как она волочет свой чемодан по лестнице сама, потом жду, когда стихнут ее шаги, прозвучит едва слышно звонок, раздадутся голоса, щелкнет дверной замок, и я услышу мужской голос.

Такой поворот для меня сюрприз. Никакие дяди в моих смутных проектах не предусматривались. Каким боком выйдет это сожительство остается догадываться - при удачном стечении обстоятельств любой дядя к утру может стать родным.

Долго не могу уснуть и встаю уже ближе к полудню, когда все мои соседи ушли на работу. Отправляюсь в ближайший продовольственный магазин, Дверь не закрываю. В гастрономе беру бутылку молока и батон. Возвращаюсь не торопясь, намерено тяну время. Если явления не состоится, можно успеть еще на вечернюю электричку. Расчет мне дадут и после обеда и с удовольствием. Наверное, это будет самым разумным решением. Это мой последний шанс. Иначе я потеряю контроль над собой и что-нибудь натворю. Мне кажется, что я уже спокоен, но дверь открываю вспотевшей ладонью…

Мышка в клетке. Безобидная мышка, совсем и не крыса. Сидит на стуле у моей кровати и рассматривает местную газету. Наверное, ищет там мою фамилию.

На работе от меня, не в восторге. Ни одна из порученных тем, не кажется мне настолько важной, чтобы ради нее пожертвовать хотя бы минутой общения со своей молодой женой. Мне кажется, что люди в такой период должны освобождаться от работы, так как находятся в невменяемом состоянии, и ждать от них трудового или, тем более, творческого порыва бессмысленно. В редакции так не думают и время от времени подсовывают мне темы, которые следовало бы направлять психиатрам. На этот раз меня командировали на разбирательство по письму полоумной читательницы. То, что изложено в ее жалобе не укладывается в голове, но долг обязывает…

Нечесаная тетка в засаленном платье приглашает меня в полутемную, кухню с горой немытой посуды. Оказывается, кухня, не просто кухня, а место ее регулярного заточения. Подонок этот, то есть муж, приводит в дом других женщин, ее запирает на кухне, и предается разврату, прямо на диване, который ей виден сквозь стеклянную дверь. Когда она начинает орать и пытаться открыть дверь они бьют ее, вот до сих пор по всему телу синяки…

Тетка видит мое недоверие и задирает подол,… Она написала письмо в редакцию, чтобы заставили мужа утихомириться, пусть приводит других баб, только бы не дебоширил… Я таращу на нее глаза и подозреваю, что это какой-то заговор наших сотрудников. Чтобы сунуть меня мордой в реальность нашей повседневности.

Письмо сбрендившей тетки я кладу на стол главному и заявляю, что не специалист по душевнобольным. Редактор с демонстративным любопытством изучает меня, затем письмо.

- И что тут запредельного? Это жизнь.

- Это?! – переспрашиваю я.

- Всего лишь, - с ухмылкой подтверждает главный, и выдает, наконец, все, что обо мне думает, вспоминает случаи моих отказов от тем, которые не легли мне на душу, цитирует выдержки из теории партийно-советской журналистики. Заключение его логично и не вызывает у меня возражений – видимо я занимаюсь не своим делом. Забрать трудовую книжку, однако, мне не предлагают.

Сотрудники встречают меня издевательскими усмешками. Сволочи.

Квартира, которую мы по недомыслию сняли за плату, которая нам не по карману, недалеко и я иду пешком. Не заходя в подъезд, отыскиваю взглядом окно. Не светится. С минуту стою в раздумье, затем отправляюсь прогуляться по истоптанным дорожкам крошечного парка. Почему Натальи нет дома я не знаю, но знаю, что голова моя треснет от самых диких предположений. Ничего запредельного. Все как у людей. Редактор прав – это жизнь. Непонятно только зачем она, такая?

Я сижу на подоконнике, курю, всматриваюсь в чужие окна, пытаюсь разгадать скрытые там тайны, хотя, думаю, никаких тайн там нет. Все чрезвычайно просто, до примитивности. Так же однообразны и несуразны их судьбы. Может быть никто, вообще, не волен распоряжаться собой, природа всех сворачивает в бараний рог по своему усмотрению, не считаясь ни с желаниями человека, ни со страстями ею же заложенными. Вероятно, с такой ситуации нет ничего более ценного, чем умение замкнуться во внутреннем пространстве. Человек живет ради ощущений, ради чувств, которые возникают у него в общении с миром, действительным или воображаемым. Действительность не важна вообще. Важна лишь уверенность в том, что то или иное положение и есть реальность. Важна только уверенность.

Я не слышу шума от дверного замка и даже не слышу шагов, но чувствую мягкое дурманящее тепло. Я не понимаю, откуда она появилась, пахнущая свежестью и почему-то с влажными волосами. Она отвечает, что весь день была дома, и никуда не выходила, что у нее сегодня банный день и она только что вышла из ванной… Не сдержавшись, спиной подаюсь навстречу ее ладоням, ее податливой груди. Ее щека касается моего уха, и я слышу шелест ее голоса, – она просит идти спать, уже вторая половина ночи.… Только тогда я чувствую, как меня сводит озноб и еще долго, в постели, оттаиваю в горячих вол-нах ее тела, прежде чем поднявшийся из глубины девятый вал не захлестывает нас обоих, роняя до самого дна и вознося на самый гребень.…Правда, вскоре я обнаруживаю, что волны улеглись, и я плаваю в одиночестве…

.Дом, где нам согласились сдать небольшую комнату за небольшую плату - деревенская бревенчатая халупа на окраине города. Частный сектор здесь отличается от сельского лишь асфальтированными улицами, да тем, что дома обшиты крашенными досками. Пейзаж немного оживляют лишь сезонные краски – зелень растительности, да жиденькая палитра цветов в палисаднике, произрастающих без вмешательства человека. Невдалеке речка, но она почти не видна из-за кустарника и определяется больше по полосе утреннего тумана.

Начавшаяся осень с пасмурными днями, утренний полумрак в сочетании с туманами не греют душу. Лишь изредка взбадривают шаркающие шаги в коридоре, поскрипывание половиц, да озадачивают неожиданные встречи с хозяевами на кухне или иных местах общего пользования. Белеющая простынями постель в нашей комнате единственное светлое пятно, которое притягивает, где ощущается уют и тепло и где можно вообразить, что ты на пути к раю.