Амазонка бросает вызов (СИ) - "AlmaZa" - Страница 51

- Ничего себе вывих, - прокомментировала я.

- Ну, там перелом ещё был… открытый.

- Враки там были, неприкрытые. Ты не монах.

- Монах, - железно повторил Чонгук. Я прищурилась.

- Чем ты на самом деле занимаешься? Ну, правда. Я никому не скажу, даже Чимину. Хотя вряд ли он не знает.

- Может, я в самом деле связан с плохими людьми? – спокойно, как обычно даже не пытаясь отвертеться или оправдаться, заговорил Чонгук. – Может, Чжунэ был прав? Раз я не монах, и постоянно говорю то, что не отвечает действительности, я по всем показателям негодяй и преступник, как считаешь?

- Возможно, - решила не быть категоричной и я. – Но тогда… Чимин тоже?

- Возможно. Но тебя же это не смутит? – заговорщически посмотрел он, помогая мне в последний раз подняться. Судя по всему, занятия на сегодня были закончены. – Ты хочешь продолжать обучаться мастерству у бандитов?

- А-а, я поняла, ты продолжаешь пытаться меня отвадить от тренировок?

- Разве в этом есть смысл? Если ты захочешь, тебя ничего не остановит.

- Вот именно, меня ничего не остановит! А ты… ты больше не станешь со мной заниматься?

- Я обещал Чимину заменить его дважды. – Чонгук властно, как не делал никогда прежде, посмотрел на меня. – Если ты не будешь больше пытаться сделать то, что пыталась сегодня, то я поразминаюсь с тобой ещё разок в течение недели. – Он так боялся поцелуя? Может, действительно монах? Да как же узнать правду-то?! У кого спросить? – Обещаешь больше не нарушать кодекса честного боя?

- Если ты будешь обучать меня, как Чимин, а не лупить безбожно, отбивая желание заниматься, - поставила условие и я. Чонгук улыбнулся.

- Договорились. Тогда я позвоню тебе завтра и уточню время следующего занятия. – С этими словами он пошёл переодеваться. Не знаю, удалось ли ему хоть немного остудить мой пыл по отношению к тхэквондо, но относительно поцелуя с ним всё очень усугубилось.

Было обеденное время, и я унеслась одна, не дав себя проводить до дома. Думаю, Чонгук был только рад, что не придётся продлевать время в моём обществе. Откуда бралась его холодность и отчужденность? Из-за монашества? Я хотела верить в это, но не могла, мой разум отказывался признавать за Чонгуком невинность, целибат, отшельничество. Но, как бы то ни было, я могла ему простить нежелание возиться со мной, делиться секретами мастерства, а вот забыть отчаянное сопротивление поцелую – это другое. Скребло душу и жгло нутро, неужели я так ему неприятна? Или это такая сила воли, клятва воздержания? Что его так отшатнуло от меня, что он пал на лопатки, но не позволил коснуться своих губ? Я чувствовала в себе состояние, близкое к рыданиям, но запрещала слезам появляться. А что испытывают парни, когда им отказывают? Что испытывал Чжунэ, когда я говорила ему «нет»? Что он испытал вчера, когда я прервала наш поцелуй и попросилась домой? Чёрт возьми, я начинала понимать Чжунэ! Когда кого-то хочется, очень трудно показать свои чувства, озвучить свои мысли, ты ведь и сам их толком не понимаешь, не знаешь, чего хочешь, просто тянет и всё. И меня потянуло к Чонгуку, но он отвернулся, и было неприятно и больно от его отказа. И Чжунэ было больно, не могло быть иначе. Мне даже его жалко немного стало. Сколько раз я пыталась объяснить ему, что он ничего не получит, а он продолжал настаивать – да ему памятник поставить надо! Потому что мне одного вот такого «намёка», что приставать не надо, достаточно, чтобы никогда в жизни не решиться на повторный подкат. Неужели я слабачка? Неужели я в этом слабее Чжунэ, у которого хватает сил вновь смотреть мне в глаза и уговаривать? На это, кажется, нужно намного больше выдержки и храбрости, чем на хуки и апперкоты.

Я боялась никого не найти в квартире, потому что окажись она пустой, у меня не будет преград перед подушкой, в которую можно будет поплакать. Но я не должна, не должна! Чжунэ же вчера не плакал, приехав домой? А плакал ли когда-нибудь из-за девушки Чонгук? Или он настолько монах, что ему чужды плотские соблазны? Но и из-за платонической любви можно страдать. Или нет? На пороге я услышала голос Гынсока, не кричащий, но громко внушающий на кухне:

- Я такой, понимаешь? Я всегда таким был, творчество – это я, я не могу от него отказаться! Это стихия, оно стихийно, и когда оно накатывает, я не могу сопротивляться, потому что вдохновение приходит не по заказу, это что-то свыше, хотим мы этого или нет! Если я не буду писать, когда оно во мне, когда меня толкает, то оно пропадёт, прокиснет, перебродит во мне и станет крутить мне нервы, я упущу момент, и потом буду ждать вдохновения днями, неделями, а то и месяцами! Я становлюсь психованным и невыносимым, сплошной комок нервов, меня всё бесит и раздражает. И знаешь, что тогда происходит? Я начинаю пить! Ты этого хочешь? Чтобы я пил, забывая о своём призвании?

- Нет… - печально раздался голос Сынён.

- Я ничего с собой не смогу поделать, и не хочу поделать! Творчество – это сублимация, понимаешь? У сексуально удовлетворенного человека мозги не работают! Не работают! Они активны и энергичны лишь в возбуждении!

- Тише ты…

- В общем, решай сама. Если ты хочешь быть со мной – я такой. Я всё сказал, и добавить мне нечего. Я от тебя ничего не требую, кроме понимания, и того, чтобы мне не мешали во время творческого процесса. Я ненавижу, когда мне мешают! – Я тихонько стояла у двери, боясь помешать, но Гынсок вышел из кухни, увидел меня, кивнул, и стал обуваться. Сынён высунулась следом за ним, и тоже заметила меня. Поздоровавшись молчаливым взглядом, она смотрела, как её возлюбленный, надвинув ботинки, поклонился нам на прощание и вышел. Я закрылась за ним.

- Вы помирились? – спросила я.

- Не знаю… ты слышала, что он сказал?

- Кое-что.

- Я не знаю, смогу ли принять такие условия. С одной стороны, от меня почти ничего не требуется… но, с другой стороны, и я ничего требовать не могу? Ох, Гынсок сводит меня с ума… во всех смыслах! – взмахнула руками сестра и, раздеваясь на ходу, пошла в ванную, чтобы расслабиться. Меня саму некоторые выводили из равновесия, поэтому я не смогла сейчас углубиться в её драму. Войдя к себе в спальню, я обнаружила убирающуюся там Чжихё со шваброй и тряпкой для стирания пыли.

- Привет, опять выходные тратишь не на отдых? – села я с краю, на стул, чтобы не мешаться. Как хорошо, что она здесь, и схема кровать – подушка – слёзы для меня всё ещё недостижима.

- Почему? Я люблю наводить порядок, - встала Чжихё на колени и стала протирать пыль под компьютерным столиком. В фартуке, с забранными в пучок волосами и в резиновых перчатках, она всё равно не выглядела замученной домохозяйкой. Это был дар, наверное. Надеть на меня такое – я превращусь в пугало, а ей идёт.

У меня в кармане зажужжал телефон. Достав его, я едва не пискнула от радости. Неужели радости? Неужели я рада? Мне звонил Ку Чжунэ. Посмотрев на повернутую ко мне тыльную часть сестры, лазающей под столом, я тихонько встала и ушла в их спальню, которая сейчас была свободна.

- Алло?

- Ты забыла у меня свои вещи, - сразу по делу раздраженно бросил он.

- Так сказал, как будто я трусы с лифчиком у тебя возле постели раскидала.

- Если бы это были трусы с лифчиком, я бы с тобой по-другому разговаривал, - немного дружелюбнее сделался тон Чжунэ, и он покашлял в сторону, в кулак, будто в горле запершило.

- В любом случае, я не специально. Я заметила, что их нет, уже ложась спать.

- Я завезу тебе их завтра.

- А спросить меня, не занята ли я завтра, не надо? – Чжунэ сделал что-то вроде «тпру» и «пфф», одно за другим. Потом устало и нехотя, по слогам выговорил:

- Ты не занята завтра?

- У меня баскетбольная секция заканчивается поздно, если сможешь подъехать после…

- Я могу приехать на тренировку. Ты же не против?

- Ну… В прошлый раз ты заскучал на ней… Впрочем, - одёрнула себя я, понимая, что рассчитываю на какую-то продолжительную встречу. – Ты же только отдать одежду, так что, заезжай.