На огненном берегу
(Сборник) - Коцаренко В. К. - Страница 12

— Некогда, некогда!.. Немедленно на операционный стол.

Долго врач ковырялся в теле Брика. Он навытаскивал, пожалуй, половину тарелки мелких осколков.

После этого боя гитлеровское командование разработало другой план разгрома нашей дивизии. Оно бросило на узкую полоску земли мощную боевую технику. Особенно свирепствовали артиллерия и авиация. Как после нам стало известно, эта ленточка земли была объявлена адом, из которого живым никто из нас не должен выйти.

О подробностях этого коварного плана я случайно узнал только в 1945 году.

Это было в Венгрии. Я должен был лететь в Бухарест. Аэродром находился недалеко от города Мишкольц. Приехал туда за полчаса до вылета. Зашел в штаб авиачасти. В помещении было тепло. Я разделся и заметил, что румынский летчик в звании капитана проявляет ко мне видимый интерес.

— Хотите что-то спросить? — обратился я к нему.

— Да, разрешите поближе рассмотреть ваши награды?

— Пожалуйста.

Одну из медалей румын взял в руку, вслух прочитал: «За оборону Сталинграда». Потом резко опустил ее и пристально посмотрел мне в лицо.

— Вы воевали в Сталинграде?

— Воевал. А что?

— Да так, ничего, просто уточнил.

— Нет, не так просто, — сказал я. — Видимо, вы тоже там воевали.

— Воевал, — признался капитан-румын. Он хорошо говорил по-русски.

— Интересно, — бросил я.

— Какой тут интерес? В то время, как вам известно, королевская Румыния была союзницей гитлеровской Германии.

— И вы, конечно, бомбили нас в Сталинграде, — перебил я румынского летчика.

Капитан замялся:

— Приходилось.

— А теперь?

— А теперь… с большим удовольствием бомбим гитлеровцев. Вот посмотрите, — он вытащил из планшетки одиннадцать фотографий автоматической съемки бомбежки и с гордостью сказал — Один раз только промазал.

— Вы и нас так же метко бомбили?

Капитан помолчал. Потом взял лист бумаги, начертил Волгу, два острова на ней и обозначил Мамаев курган.

— Где вы здесь находились? — задал он мне контрвопрос.

Поскольку разговор шел о прошлых событиях, не имевших уже никакого секретного значения, я сказал:

— Вот здесь.

— Боже мой, так это же дивизия Родимцева! — воскликнул капитан.

— Совершенно верно.

— Вот это да!.. — протянул удивленно. — Но будьте откровенны, скажите, сколько дней вы воевали в Сталинграде?

— Как сколько дней?.. С начала и до конца обороны города. А если точнее, то с 14 сентября 1942 года по 2 февраля 1943 года.

— Поразительно! — воскликнул румын. — Не верю.

— Почему не верите?

— Разрешите задать вам один вопрос, — не отвечая, попросил капитан. — Сколько ваших дивизий под номером 13-я гвардейская прошло на этом участке за время обороны города?

Я с недоумением посмотрел на собеседника.

— Извините, капитан. Это неслыханная глупость или шутка? Вы, как военный человек, должны знать, что во всех армиях мира испокон веков один и тот же номер присваивается только одной воинской части. С гибелью части исчезает и ее номер.

— Вы правы, — ответил румын. — Но гитлеровское командование убеждало нас, что на участке от Мамаева кургана до пивоваренного завода ими было истреблено три ваших дивизии под номером 13-й гвардейской и убито, по крайней мере, два генерала под фамилией Родимцева.

Я рассмеялся.

— Простите, капитан, но по поводу такого вымысла у нас говорят — «бред сивой кобылы». Со всей ответственностью советского офицера скажу вам, что за весь период обороны города, кроме нашей дивизии, никакой другой части под этим же номером не было.

— Хорошо, — не сдавался капитан, — я-то точно знаю, что на обороняемом вами клочке земли любое живое существо, в том числе и человек, могло продержаться не более двух суток. Как же вы остались невредимы?

— Почему мы должны были продержаться не более двух суток?

— Поясню. Занимаемая вами территория не превышала двух квадратных километров. Она была разбита на клетки таким образом, что от взрыва одной бомбы на ней все разрушалось и уничтожалось дотла. Клетки были пронумерованы и строго закреплены за летчиками. Налеты мы совершали большими группами, и чтобы в точности знать, куда попала чья бомба, сбрасывали их только с двух или трех самолетов. Зато сирены включали все. Если кто не попадал в свой квадрат в первый заход, делал второй и третий. Бомбили на следующий день. Бомбили до тех пор, пока, наконец, каждый летчик разрушал свою цель. Массовое же включение сирен, имитирующих звук падающих бомб, должно было воздействовать на психику ваших солдат. В промежутках между налетами авиации била тяжелая артиллерия, шли в атаку танки и пехота.

— Это верно. В те дни на всем участке обороны нашей дивизии трудно было найти хоть квадратный метр земли, заново не вспаханный бомбами или снарядами в течение двух суток, — подтвердил я.

Тут вошел дежурный по аэродрому и пригласил меня на посадку в самолет. Так для капитана-румына и осталась нераскрытой тайна, как мы выдержали ад бомбежки и остались невредимы. А секрет нашего спасения заключался в прибрежной круче. В ней рыли длинные, порой до 15–18 метров, тоннели для штабов и служб частей, строили надежные блиндажи. Во время налета вражеской авиации или артобстрела в этих сооружениях скрывалось все, что находилось на берегу. Передовую же гитлеровцы почти не бомбили из-за опасения поразить своих: позиции находились слишком близко друг от друга.

В условиях уличных боев в Сталинграде нейтральной полосы, как таковой, не было. В одном месте мы вклинивались в их оборону, в другом— они в нашу. Бывало, и в одном доме находились, занимая разные этажи и комнаты.

К началу октября наш пулеметный батальон был потрепан настолько, что во 2-й роте на весь пивоваренный завод осталось всего три бойца, два станковых пулемета и одно противотанковое ружье. Немцы не могли не заметить этого. И вот в один из погожих дней они установили квартала за полтора от завода орудие, стали бить из него по амбразурам огневого гнезда, где стояли пулемет и противотанковое ружье. Выпустив несколько снарядов, но не сделав ни одного прямого попадания в амбразуры, гитлеровцы прекратили стрельбу. Но через несколько минут у стены завода зарычал танк.

— Гляди! Откуда он взялся? — сказал пулеметчик Черный пэтээровцу Нагирному, указав на машину с черным крестом на борту. — Ты бей его по гусеницам, а я попробую ослепить смотровые щели.

Не успел пулеметчик закончить последнего слова, как орудие танка плеснуло огнем. Дрогнула стена, и амбразуру заволокло густой пылью.

Танк бил в упор. Несколькими снарядами он разбил межоконные простенки, подрезал стену нижнего этажа. Еще выстрел — и все затрещало, качнулось, и в огневой ячейке стало совсем темно. От неожиданности Черный вскочил на ноги, но больно ушибся головой о плиту потолочного перекрытия, осевшую на кучи кирпичей, приготовленных гвардейцами для укрепления своей позиции. Нагирный на ощупь пополз к привычному узкому выходу, но тщетно — «выход был плотно завален.

— Ты жив? — спросил пэтээровец пулеметчика.

— Пока вроде жив. А тебя не помяло?

— Нет. Но я не пойму, что случилось…

— Похоже на то, что нас захлопнула злодейка-западня. Ползи сюда, давай вместе попытаемся. Может, сдвинем завал.

Черный на четвереньках подполз к товарищу. И они, упираясь спинами в пол, стали толкать завал ногами.

— Нет, брат, здесь, наверное, и трактору будет не под силу… — сказал пэтээровец, и бойцы утихли.

Сквозь завал к ним доносились говор и крики.

— Слышишь? Кажется, наши подоспели, — схватив за руку товарища, сказал пулеметчик.

— Откуда им взяться, нашим-то? Скорее немцы прут в пробоину.

Да, Черный не ошибся. Это фашисты с криком „русь, капут!“ бросились к образовавшейся бреши в стене.

Пулеметчик Ахметшин видел, как гитлеровцы беспрепятственно подбирались к заводу. Он выходил из себя, но ничего не мог сделать — амбразура не позволяла ему развернуть пулемет так, чтобы стрелять вдоль стены. „Что делать? Что?!“ — в отчаянии спрашивал себя сержант.