Вспомним мы пехоту... - Мошляк Иван Никонович - Страница 20

Велика была сознательность бойцов, высок их боевой дух. Занимались по расширенной программе, с раннего утра до позднего вечера, прихватывали и ночные часы.

Особое внимание уделялось взаимодействию подразделений, стрельбе, борьбе с танками. Завод «Метиз» изготовил нам десять макетов танков, выкрашенных в серый цвет.

Как-то я приехал на полигон посмотреть на занятия 3-й роты 1-го батальона с применением макетов. Попросил командира роты посадить в окоп полного профиля бойца Плотникова. Тот спрыгнул в окоп.

Макет, установленный на полозья, длинной веревкой был привязан к автомашине, находившейся с противоположной стороны окопа. Взмах флажка — машина тронулась и пошла по глубокой колее, развивая приличную танковую скорость. «Танк» мчался на окоп. Вот он перед бруствером. Боец скрылся в окопе. Танк, чуть колупнув полозьями край окопа, перескочил через него. Не успел танк отойти и на пять метров, как в него полетела граната, а затем бутылка с водой. Граната и бутылка упали как раз на то место, где у настоящего танка должны быть жалюзи двигателя. «Наша взяла», — весело подумал я и крикнул:

— Красноармеец Плотников, ко мне!

Парень одним махом выскочил из окопа, подбежал ко мне, вытянулся по-уставному, козырнул, четко доложил:

— Красноармеец Плотников по вашему приказанию явился!

Куда только девалась его неуклюжесть!

— Молодец, товарищ Плотников! Отлично разделались с танком. Хвалю!

— Служу Советскому Союзу!

Целый день после этого у меня в душе теплилось ощущение маленькой победы.

И штаб, и политотдел в те дни работали, что называется, на пределе. Белянкин поспевал всюду. Участвовал в разборе стрельб, в тактических занятиях, в марш-бросках. Он умел живым словом подбодрить уставших бойцов, заставить их найти в себе новые силы. Михаил Васильевич не раз проводил беседы о единстве фронта и тыла. По его убеждению, боец должен знать, каких трудов стоит его содержание тем женщинам, подросткам и старикам, которые в тылу изготовляют оружие, шьют одежду, выращивают хлеб. У него было множество знакомых бойцов и младших командиров. В минуты отдыха он нередко просил их почитать, что пишут из дому, вел с ними задушевные беседы. И какие только темы не затрагивал в них Михаил Васильевич! Он говорил и о профессиях, и о смысле жизни, и о литературе, и о будущем, и об истории страны, и о науке, и о великих полководцах… Казалось, нет такого предмета, которого бы комиссар не знал. И в каждой беседе красной нитью проходила мысль о величии Родины, о великой освободительной миссии нашего воина, о необходимости быть мастером своего дела — стрелок ты, пулеметчик, минометчик или артиллерист. Многое знал Михаил Васильевич, но более всего душу человеческую.

Вскоре прибыл командир бригады полковник Я. Ю. Юдкевич. Это был рослый полноватый человек с орлиным взглядом темных, навыкате глаз. Копна вьющихся волос делала его похожим на артиста. До назначения на должность командира бригады он преподавал в военном училище.

По характеру Юдкевич был человек горячий, нетерпеливый, гордый. Приказания свои он требовал исполнять немедленно, сейчас же и, если случалась хоть и безобидная заминка, виновному в ней учинял разнос. При этом глаза его гневно сверкали и, казалось, прожигали человека насквозь.

Однажды я слышал, как заместитель по тылу капитан Левин, выйдя от комбрига после очередного разноса, проворчал:

— Что я ему, курсантик?..

«Ничего, — думал я, — у каждого командира свой стиль руководства. Если для пользы дела, пусть и покричит немножко…»

Наступил май 1942 года. Бригада была давно готова к отправке на фронт, и мы целый месяц изо дня в день ждали приказа. Мы верили, что вот-вот начнется общее наступление Красной Армии, союзники откроют второй фронт и враг будет разбит. Задержка с нашей отправкой представлялась нам лишь подтверждением мысли о скором наступлении. «Наверняка командование собирается включить бригаду в ударную группу одного из фронтов», — думалось мне.

3 мая около одиннадцати часов прибыл офицер связи и прошел к командиру бригады. Через несколько минут Юдкевич вызвал меня и попросил ознакомиться с полученным приказом. В приказе бригаде предписывалось немедленно погрузиться в эшелоны и выехать на Брянский фронт. Место дислокации — 25–30 километров юго-восточнее города Белёв.

Подразделения в это время находились, как обычно, в поле на тактических занятиях. Я немедленно разослал нарочных к командирам батальонов и дивизионов и приказал штабу свертываться. Уже в процессе передислокации бригада показала высокую организованность. Первый эшелон отошел от станции через четыре часа после получения приказа. Мог бы отправиться и раньше, но задержали железнодорожники. Вслед за первым потянулись другие эшелоны. К вечеру уже вся бригада находилась в пути.

Двигались, однако, мы медленно, с задержками. Подолгу стояли. Вражеская авиация бомбила прифронтовые станции, разрушала пути. Выгрузились в Белёве. Здание вокзала, станционные постройки, близлежащие дома были сожжены, сохранились лишь стены с пустыми проемами окон да печные трубы…

Местность эта была освобождена от гитлеровцев в начале февраля, в ходе зимнего наступления Красной Армии под Москвой.

Пешим порядком бригада выдвинулась в район дислокации. Она была передана в распоряжение командующего 61-й армией. Эта армия входила в состав Брянского фронта и занимала оборону в полосе около восьмидесяти километров, обращенной фронтом на юго-запад. Ей противостояла 2-я танковая армия немцев, находившаяся на правом фланге вражеской группы армий «Центр» и удерживавшая городок Болхов.

Бригада расположилась в лесу на склоне холма. Местность здесь вообще была холмистая, изобиловала перелесками, рощицами, оврагами, по дну которых протекали ручейки и речки.

Еще в дороге мы узнали, что войска Юго-Западного фронта начали наступление, нанеся из района барвенковский выступ — Волчанск сходящиеся удары по Харькову с целью овладеть городом и окружить находящиеся в этом районе гитлеровские войска. За три дня наступления наши части продвинулись вперед на обоих направлениях на 25–30 километров. Мы ликовали. Итак, началось!

— К самым блинам поспеваем, Иван Никонович, — радовался Белянкин. — Лиха беда начало. Вот-вот и Брянский фронт тронется.

— Наверное, только нас дожидаются, — иронизировал я.

— А что ты думаешь? Наша бригада — сила.

Начальник политотдела в эти дни не знал покоя: организовывал беседы, выпуск боевых листков, громкие читки газет.

И вдруг вое изменилось. В сводках больше ни словом не упоминалось о наступлении на Харьков. А еще через несколько дней, когда бригада уже стояла в армейском резерве, стало известно, что на юге барвенковского выступа гитлеровцы прорвали оборону 9-й армии и, срезав барвенковский выступ, соединились с северной группировкой.

Надо сказать, такой неожиданный поворот событий не очень нас обескуражил. Политруки разъясняли бойцам, что овладение барвенковским выступом — это частный успех противника, что главные события развернутся на Западном и Брянском фронтах, где сосредоточены наши большие силы.

Но грозная действительность опровергла эти розовые надежды. Перегруппировав свои части, немцы нанесли новый удар по войскам Юго-Западного фронта и в течение нескольких дней продвинулись на пятьдесят километров. Наши войска вынуждены были оставить города Изюм и Купянск.

Стало ясно, что это не частная операция гитлеровцев, а начало большого наступления. Активизировался противник и на нашем участке. Это было опасно, потому что, находясь на северном крыле Брянского фронта, 61-я армия прикрывала Тулу и Москву. Командующий армией генерал-лейтенант М. М. Попов выдвинул бригаду на рубеж Зубково, Будоговищи, поставив задачу занять оборону и не допустить прорыва противника на шоссе Болхов — Белёв.

«Не допустить прорыва, усилив оборону противотанковыми средствами», — как знакома была мне эта излюбленная академическая формулировка! Но как на практике не допустить прорыва, если пехота вооружена винтовками и гранатами, а бронебойщики — незначительным количеством противотанковых ружей, если в артиллерийских дивизионах пушек почти вполовину меньше, чем полагается по штату? Нанеси немцы серьезный удар, нелегко пришлось бы бригаде.