Ботаники не сдаются (СИ) - Логвин Янина - Страница 93

— К-кто приходил? — у меня глохнет голос, а сердце пропускает удар.

— Ванька твой! — фыркает Лялька. — Сказал, что ты пропала, и он тебя нигде не может найти. Тоже мне сыщик. Лопух он, вот кто! Скажи, Котэ?

— Ну-у…

— Лялька, Костик, цыц! Поговорите мне, много вы понимаете! — шикает папа, а я уже не слушаю их, потому что поворачиваюсь и срываюсь на бег.

— Эй, дочка, стой! — кричит вдогонку старший Уфимцев, но разве это может меня остановить? — Да погоди ты, я хоть машину возьму!

Какой там!

Он меня искал? Ванька меня искал?!

Да, он меня искал!

Улица проносится перед глазами пестрой лентой, шумит проспект, я впрыгиваю в отъезжающий автобус, сую кондуктору какие-то деньги, и едва автобус тормозит на нужной остановке, спрыгиваю с подножки и мчусь к знакомому дому, больше ни о чем не думая и не сомневаясь.

Неважно, что я скажу Воробышку, и неважно, что услышу в ответ. Я просто хочу его видеть. Я хочу…

Дверь в квартиру не заперта, и я совершенно не думаю о том, что мне следовало бы позвонить. Мои мысли рвутся к Ваньке, дыхание от быстрого бега разрывает легкие. Я просто распахиваю дверь, влетаю… и застываю на пороге. Умираю в одно мгновение, словно раскрывшая крылья птица, разбившись в полете о стекло.

Кровь отливает от лица, и я, отшатнувшись, приваливаюсь спиной к дверному косяку.

В постели двое. Простыни смяты, Воробышек обнажен, а ноги девчонки скрещены на его бедрах. Мне не нужно видеть их лиц, чтобы понять насколько эти двое увлечены друг другом и процессом. Эти движения ни с чем не спутать.

Сердце отказывается понимать. Заиндевевшее, оно разбивается на части, пронзая душу, зашедшуюся в крике, острыми осколками. Теперь все что мне хочется, это бесследно исчезнуть из этой жизни. Из жизни Воробышка навсегда. Мне так больно, что, кажется, больше никогда не вздохнуть.

Зачем? Зачем он со мной так поступил? Зачем искал? Разве моя ошибка стоит «такого» наказания?!

Нет, это слишком жестко.

Ноги не слушаются, глаза ослепли от слез, пальцы вцепились в ворот футболки. Я заставляю себя выйти из квартиры и только тут, упав плечом на стену и закрыв руками лицо, не могу сдержать горький и раненый всхлип-полустон.

— Катя?! Катенька, что случилось?! Катя!

Ванька. Взлетает по лестнице и в один миг обнимает меня.

— Я здесь, слышишь! Здесь! Что?! — он целует мой висок, лоб, щеки. — Скажи что?!

Я смотрю на него во все глаза, не понимая, что происходит. Отшатываюсь, оглядываюсь в сторону квартиры… и вдруг падаю Ваньке на грудь, сжимая его рубашку непослушными пальцами. Ударив от отчаяния по плечам, ныряю в его тепло, словно в саму жизнь.

— Вань, я думала там ты… Ты!

— Что?! — он изумляется, но вдруг все понимает. — Подожди, Катя! Никуда не уходи!

Мне не хочется его опускать, но я чувствую, как гнев напрягает плечи и руки парня. Вижу, как смыкается линия твердых губ. Он оставляет меня, стремительно входит в квартиру и уже через секунду до меня доносится неясный шум и возмущенное:

— Ванька?! Рехнулся? Какого хрена ты врываешься?! Твою мать, одеться дай! Эй, ты не один здесь живешь, мог бы и позвонить!

— Да лучше бы один, чем с чертовым идиотом! А ты не мог дверь закрыть? Сколько раз просил! А если бы я опоздал?! Ты, придурок!

— Клон, да в чем дело-то хоть объясни?! Ну развлеклись немного с Ленкой. Ты, что ли, у нас святой?

— Да пошел ты…

Воробышек выходит из квартиры, берет меня за руку и ведет за собой на улицу. Нам некуда идти, мы уже встретились, и он обнимает меня прямо здесь — у подъезда, крепко прижав к себе.

Я ничего не могу поделать, за этот день я столько всего пережила, что слезы все текут и текут из глаз, наверняка давно превратив мой макияж «смоки айс» в маску печального Арлекино.

— Тш-ш… Катя, — Ванька целует мои волосы, гладит их рукой, — уже все хорошо, слышишь? Я с тобой. Это мой идиот брат вернулся со спортивных сборов. Он всегда так отмечает свое возвращение. Мы близнецы, разве я тебе не говорил?

— Нет.

— И все равно, как ты могла поверить? А если бы мы разминулись? После всего, Катя, как?

Мне нечего ответить и я только пожимаю плечами, чувствуя, как руки Ваньки еще теснее прижимают меня к груди. Слушаю, как сильно бьется в ней его сердце.

Я и сама не знаю «как». Увидела, и словно умерла.

— Никогда больше не хочу пережить подобное. Это очень больно, Вань.

— Какая же ты у меня глупая, Умка. Разве я смог бы быть с другой, когда был твой на паркете? Твой с самого первого дня.

Мы молчим, радуясь нашей близости.

— Прости, что не выслушал сразу, что не услышал, ты ведь хотела рассказать. Тогда мне казалось, что ты сомневаешься: нужен ли я тебе. А я уже сходил с ума от одной твоей улыбки, от теплого запаха кожи. Ты знаешь, что умеешь смотреть в душу?

Я качаю головой, и Ванька смеется.

— Теперь знаешь. Когда я узнал о споре — взыграла обида. Не мог поверить, что мой Очкастик смог меня так провести. И только потом осознал, что если бы не этот спор, мы с тобой могли никогда не встретиться. Никогда, Умка! А ведь ты была от меня так близко! Ты права, я действительно заносчивый и упрямый, и заслуженно получил щелчок по носу, но я понимал, что не смогу тебя оставить. Никогда не сомневался.

— Правда?

— Да. Мне кажется, тебе придется терпеть меня всю жизнь. Мы — Воробышки, птицы-однолюбы. Гордые, но ревнивые, так что намучаешься еще со мной.

— Ну и пусть.

— Зачем ты ушла после танца, Умка? — спрашивает Ванька. — Словно исчезла! Я никак не мог тебя найти.

— Но ведь ты сам меня отпустил. Я подумала, что все закончилось. Что больше нет и никогда не будет нас.

— Не отпустил. Я собирался подарить тебе цветы.

— Цветы? Мне? — я поднимаю голову и вижу, что глаза Воробышка светятся.

— Да, я знаю, Катя, что все испортил. Что ни к черту из меня романтик. Но ничего лучше я придумать не смог, хотя не спал всю ночь. Решил: подарю тебе цветы и пошел этот спор куда подальше. Ведь ты уже моя, пусть все знают. Чуть не опоздал, выбирая букет. Всё оказывалось не тем, не для тебя. Хотел подарить после танца, попросил парней подержать… — Ванька улыбается. — Видела бы ты их лица в тот момент.

Я тоже улыбаюсь в ответ.