Приключения в Красном море. Книга 3
(Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз) - Монфрейд Анри де - Страница 5

Сначала он был рубаном, затем долго плавал между Аденом и Базорой. Он изучил на собственном опыте карту побережья, узнал, как лучше выбирать места для якорных стоянок, в какое время года и где можно встретить наиболее благоприятное течение, и научился причаливать к берегу именно тогда, когда бедуины приносят с гор свои товары. Сегодня все происходит точно так, как и две тысячи лет назад.

В каждом из портов захода у накуды есть дом и жена. Благодаря этому он везде приятно проводит время и часто откладывает отплытие под каким-нибудь предлогом.

На борту он попивает чай с корицей на прекрасных и невероятно грязных персидских коврах, покуривает свою трубку, инкрустированную серебром, и в полудреме слушает стихи Корана, не обращая внимания на клопов и тараканов.

Его доставляет на берег шлюпка с двенадцатью гребцами, которые ритмично работают веслами под звуки тамбурина, словно рабы на галерах.

Когда накуда возвращается на судно, повторяется одна и та же церемония: старший штурман помогает ему подняться по трапу, а два могучих раба тем временем подхватывают его под руки и переносят на палубу. Приближенные целуют ему руку, и весь экипаж восторженно приветствует возвращение этого наместника Бога на земле.

Рубан — не кто иной, как лоцман. Лоцманов часто меняют в зависимости от района плавания. Подобно тому как у нас присутствие лоцмана обязательно (хотя зачастую и бесполезно) при входе в порт, наличие рубана предписано местным обычаем.

На каждом судне можно встретить шейха-певца, святого человека, излечивающего больных с благословения Аллаха; кроме того, он отводит беду и руководит ритуальными молебнами. В спокойные дни, когда все на судне погружаются в дрему, он читает по старой книге или, точнее, распевает, как псалмы, одни и те же истории, которые слушают с неизменным интересом. После каждой фразы, видимо для того, чтобы присутствующие окончательно не заснули, все поют хором слово «таиб» (Хорошо!). Часто, когда фраза слишком длинная, ее разбивают на части тем же заунывным припевом.

Среди обитателей судна также существа неопределенного пола, худые и изможденные молодые люди, которые спят только днем. Ночью они готовят кышр[8] для вахтенных и заправляют им наргиле[9], скользя призраками между матросами, спящими вповалку на палубе. Они поют заунывные арабские мелодии своими звонкими голосами. Время от времени кто-либо из спящих просыпается, вскакивает и скрывается в люке, ведущем в трюм. Певец тотчас же умолкает и тоже растворяется во мраке. Воцаряется внезапная тишина — только вода плещется за бортом, поскрипывает качающаяся мачта да в небе трепещет парус, едва не задевая звезды своим тонким острием. Тогда рулевой на корме подхватывает хриплым голосом оборвавшуюся песню.

Жизнь на борту больших парусников течет точно так же, как в далекие времена. Полуголые юнги, словно сошедшие с египетских фресок, колют на камне орехи. Простые и естественные нравы этих моряков кажутся нам сегодня по меньшей мере дикими. Чтобы понять их, нужно вспомнить, что их тяжелые рейсы продолжаются около полугода, и в течение этого времени шестьдесят — восемьдесят полуголых парней от восемнадцати до двадцати пяти лет живут бок о бок и спят вповалку в жарком возбуждающем климате. Удивительно ли, что природа заявляет о своих правах, когда ей вздумается?..

Впрочем, похоть не играет тут никакой роли, ибо эти люди всего лишь повинуются своим инстинктам и удовлетворяют свои физиологические потребности без малейшей доли воображения. Им чужды наши моральные принципы — продукты мозговой деятельности.

На всех больших грузовых судах можно видеть исхудалых юнцов, которые якобы используются для приготовления кышра, а на самом деле продолжают на современных парусниках традиции седой старины.

Мы становимся на якорь в кабельтове от берега.

Высокий желто-красный базальтовый холм тянется вдоль обрывистого, почти отвесного берега; его отделяет от моря узкая полоса пляжа, и сразу же начинается такая глубина, что даже большие суда могут заходить сюда без опаски.

У входа в глубокое ущелье, открывающееся в вулканической стене, теснятся деревенские хижины с плоскими крышами, а позади них карабкаются по склонам финиковые пальмы.

Здесь живут семьи арабов и моряков-рабов, здесь каждый год появляются на свет дети, зачатые в перерывах между рейсами. Голые малыши резвятся на берегу без всякого присмотра; младенцы ползают на четвереньках, а девочки в лохмотьях носят за спиной новорожденных. В четыре-пять лет дети уже бороздят море вместе с отцами. Из тех, что выживают, получаются замечательные моряки, но естественный отбор уносит четверых из пяти. Впрочем, родители особенно не убиваются, ведь они пекут младенцев как блины!

Я думаю о том, как мы носимся со всякими ублюдками, из которых выходят потом хилые, порочные, злые люди, являющиеся обузой для общества и в свою очередь производящие на свет таких же выродков.

Но каким же образом можно предотвратить это зло? Лабораторная селекция, о которой поговаривают в Германии, представляется мне гнусной, преступной и возмутительной. Нужно, чтобы этот отбор проходил естественным путем, как здесь, как повсюду в природе. Увы! Слишком поздно! Мы презирали природу и относились к ней как к безвольной рабыне, надеялись превзойти, не зная ее секретов, и пытались заменить ее искусными механизмами. Тем хуже для нас, если теперь нас ждут неприятные сюрпризы и разочарования.

Прежде всего мы должны пополнить запасы воды. В пальмовой роще из-под обломков скалы бьет ручей с прозрачной водой. Он струится по бесчисленным оросительным канавам через крошечные палисадники неправильной формы, в которых растет сорго и сорт белого редиса — единственного из овощей, признаваемого местными жителями. Эти посадки находятся в тени огромных финиковых пальм, их прямые стволы увенчаны зеленью, сквозь которую не может пробиться солнце. Благодаря спасительной тени здешняя трава по свежести и яркости красок не уступает тепличным растениям.

Наполнив бочки водой, мы с необыкновенным трудом доставляем их на судно. Огромные валы то и дело накатывают на берег и мгновенно сбивают с ног, если не удается проскочить между двумя волнами.

Этот феномен являет собой любопытный пример соотношения гармонических колебаний жидкостных масс. Температура воды тоже весьма необычна: в то время как море прогревается до двадцати восьми-тридцати градусов, у самого берега вода кажется ледяной — в ней от силы двенадцать-пятнадцать градусов. Возможно, это вызвано глубинным течением, что внезапно поднимается наверх, встретив под водой преграду. Я опускаю одну за другой в море бутылки, привязанные к удочке, чтобы освежить напитки.

Пока мы поднимаем воду на борт, на одном из арабских парусников устанавливают мачту — огромный ствол дерева длиной в пятнадцать метров и шириной у основания более девяноста сантиметров в поперечнике. Мачта лежит по оси судна, свешиваясь за корму. Команды двух кораблей совместными усилиями медленно поднимают громадину весом более чем три тонны с помощью пеньковых тросов и лебедок. Эта опасная процедура сопровождается пением под звуки тамбурина. Можно подумать, что мы присутствуем при игре. Менее чем за десять минут мачта поднята и установлена на свое место. Тотчас же люди пускаются в пляс, хлопают в ладоши и топают босыми ногами по палубе. Затем все бросаются в воду и добираются до берега вплавь, резвясь, как дельфины.

Один лишь накуда садится в шлюпку с двенадцатью гребцами, на корме которой расстелен персидский ковер; рядом с ним серинж работает веслом под звуки музыки, гребцы поют, и лодка скользит по инерции, когда они откладывают весла, выводя последние звуки песни. Затем затягивают новый заунывный мотив, дружно налегая на весла.

Эта картина, напоминающая о далеком прошлом, стала одним из самых волнующих впечатлений в моей жизни.

В течение трех дней мы не выключаем двигатель из-за наступившего штиля. Густой туман окутывает море и застилает горизонт, видимость не превышает полумили.