Приключения в Красном море. Книга 3
(Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз) - Монфрейд Анри де - Страница 16

Свекровь ненавидит собачонку и поносит ее на все лады, а заодно и невестку; та сносит все ее попреки с ангельским смирением.

Мое присутствие не помеха для домашних сцен. Мне кажется, что меня уже приняли в члены семейства. Пока старуха воюет с собачонкой, отец Тернеля с блаженством выпускает в засиженный мухами потолок кольца дыма из грошовой сигары, а сам Тернель качается на стуле, как заводной медведь, и ковыряет в носу, взирая, как его юная супруга с улыбкой макает перец в масло.

Посреди обеда входит какой-то человек в чистой, но поношенной одежде и стоптанных башмаках. Видимо, он часто наведывается в этот дом, так как никто не обращает на него внимания. Разложив салфетку, как в ресторане, он усаживается за стол и бормочет приветствие по-английски. За ним появляется очень бледный юноша, видимо велосипедист, с пришпиленным низом брюк и в суконной фуражке, которую он не снимает с головы.

Повторяется та же сцена.

— Это пансионеры, — поясняет Тернель, — но они нам не помешают, никто из них не говорит по-французски.

Теперь я понимаю, почему стол накрыт на двенадцать персон: мамаша Тернеля содержит домашний пансион.

Я спешу удрать, сославшись на какие-то дела на судне, чтобы избежать приглашения провести вечер в семейном кругу после ухода пансионеров.

Я впервые вижу Бомбей, вернее, его жилые кварталы ночью.

В девять часов вечера, когда коляски и воловьи упряжки прекращают свое движение, на улицы выплескивается шумная толпа. Люди не спеша прохаживаются вдоль залитых светом витрин, рассматривая выставленные в них товары. В лавчонках, тесно прижавшихся друг к другу, заключают всевозможные сделки, жуют бетель, курят небольшие сигары, скрученные из листьев табака, и пьют чай. Везде горят ароматизированные палочки, придавая воздуху особый, присущий только Индии аромат. Бухгалтеры, сидя за низкими столами, подсчитывают что-то в длинных тетрадях, не замечая окружающего шума. Магазины соперничают друг с другом, завлекая покупателей своим светом, как ночных бабочек.

Вереницы бездельников лежат, спят или мечтают как ни в чем не бывало прямо на тротуаре, а мимо движутся ноги спешащих прохожих. Коровы пасутся по обочинам дороги, небрежно роняя навоз, и берут зелень прямо с лотков торговцев. То и дело какой-нибудь ревностный брахман подбирает еще теплые испражнения священных животных и уносит их для своих обрядов. Днем животные зачастую укладываются посреди улицы, прямо на рельсы. Трамвай останавливается, вагоновожатый спускается и преподносит корове букет свежей травы, специально припасенный для этого случая, чтобы она перебралась на другое место.

Пестрая толпа течет ленивым потоком по бесконечным улицам, пропахшим ладаном, бензойной смолой и жареной рыбой. Я вхожу в район пустынных и темных в этот час доков. Здания таможенных служб глядят на меня слепыми окнами; свет фонарей отражается в грязных лужах, среди глубоких рытвин, оставленных обозами.

Запах болота и сырой земли говорит о близости воды, болотистой воды индийских рек. Река совсем рядом, она затаилась в своем русле, обнесенном высокими, как крепостные стены, набережными, и ее таинственное дыхание ощущается в ночи. Из мрака доносится неясный шум воды, несущей к морю свои коварные потоки, в которых таится грозная сила.

Где-то там, в темноте, брезжут слабым светом далекой звезды якорные огни моего судна. В ответ на мой призыв раздается протяжный крик. Я спускаюсь по железной лестнице вдоль влажной стенки набережной к невидимой воде. Добравшись до последней ступеньки, я стараюсь спуститься еще ниже, как вдруг передо мной возникает быстрый поток. Поверхность реки едва виднеется под нависшим небом; исполосованная бороздами, она кажется движущимся полем, океаном грязи, и набегающие друг на друга волны извиваются, как змеи.

Я слышу плеск приближающейся лодки. Огонек моей сигареты вспыхивает в темноте, озаряя лестницу, где я стою. Лодка увозит меня во мрак, к паруснику, крепко стоящему посреди реки на двух якорях.

Поднявшись на борт, я испытываю приятное ощущение безопасности и спокойного уюта после тяжелого дня, проведенного в чужом городе. Люди, с которыми мне приходится общаться, с их убогим мышлением произвели на меня такое угнетающее впечатление, что эта страна, столь притягательная для туристов, утратила для меня свое очарование.

Мы все, хотя и в неравной степени и по разным причинам, ощущаем свою заброшенность. Но здесь, на борту судна, хранящего память о далекой стране, куда мы однажды вернемся, наша ностальгия не столь сильна… Но и тут у нас хватает забот: надо быть начеку из-за плавающих в воде стволов, которые несет мимо нас течение. Кажется, что деревья размахивают своими сломанными ветками, как руками, взывая о помощи.

Моя каюта, освещенная ночной лампой, пропахшая привычным запахом, служит мне надежным приютом посреди враждебной реки, уносящей свою добычу в ночь.

Я чуть не умер этой ночью, или, вернее, мне показалось, будто я отправляюсь в мир иной.

Я получил образец гашиша, того самого, что продают с разрешения правительства. Решив проверить его качество, я прожевал крошечный комок величиной с кукурузное зерно. Я думал, что столь слабая доза не вызовет никаких осложнений. Так, греческий гашиш оказывает свое воздействие, только если доза составляет несколько граммов. Я проглотил гашиш после ужина и лег спать.

Ночью, примерно в два-три часа, я решил встать с постели. И тогда у меня появилось странное ощущение, что моя каюта преобразилась. Все предметы надвинулись на меня разом, как на слепого, к которому внезапно вернулось зрение. Я потерял чувство ориентации и не мог реально оценить пространственные соотношения. У меня так сильно закружилась голова, что пришлось скорее лечь в постель и закрыть глаза. И тут я почувствовал, что кости словно размягчились и тело превратилось в рыхлую массу. Я фиксировал свои ощущения с поразительной четкостью. Затем перед глазами поплыли сверкающие шары с геометрическими узорами, беспрестанно меняющими цвет и форму, как картинки калейдоскопа. Мне показалось, что я схожу с ума, но одна часть моего мозга продолжала хладнокровно наблюдать за расстройством функций организма. Тело было полностью парализовано, холод сковал конечности, постепенно перекидываясь на живот и грудь, слюна стала клейкой, а язык онемел. Я почувствовал приближение смерти. Но голова по-прежнему оставалась ясной, и я воспринимал все окружающие звуки.

Юсуф, вошедший в каюту, был поражен моим видом и обезумел от страха, решив, что мне пришел конец. Склонившись надо мной, он приложил руку к моему сердцу, чтобы узнать, не остановилось ли оно.

Когда он приблизился к моему лицу, мне удалось пошевелить губами, и он понял, что я пытаюсь произнести слово «бун» (кофе). Вскоре он вернулся с чашкой кофе и влил в меня несколько глотков. Тотчас же у меня началась страшная рвота, вместе с которой вышел вчерашний комок гашиша. Видимо, защитная реакция желудка спасла меня от отравления. После этого я ожил и вновь обрел контроль над своими чувствами. Я выпил изрядное количество кофе и в десять часов утра, как ни странно, почувствовал себя совершенно здоровым и бодрым, как после крепкого сна.

Так я убедился на собственном опыте в силе воздействия индийского гашиша, который почти в десять раз превышает греческий своей токсичностью. Тем не менее даже большая доза этого вещества не смертельна. Гашиш вызывает расстройства психического порядка, сопровождающееся ужасными ощущениями. Настоящая смерть, наверное, не столь впечатляет, ибо сознание отключается первым.

Подводная часть моего судна обросла водорослями и ракушками. В Джибути было бы нетрудно очистить ее во время отлива, но здесь повсюду илистое дно, и судно может увязнуть. Я слышал, что индийские лодки поднимаются по рекам вместе с приливом и находят кое-где песчаные отмели, на которые можно заходить без опаски.