Песнь о Перемышле
(Повести) - Васильев Александр Александрович - Страница 2

В ожидании назначения мы читаем газеты. В них еще пишут о 99-й. А потом вдруг умолкают.

…Вскоре, уже на фронте, я снова услышал об этой прославленной дивизии.

Под Киевом, в районе седа Жуляны, шел бой. К нам в штабной блиндаж привели пополнение — угловатых новичков в необмятых гимнастерках. Они толпились у стола, где писаря заполняли учетные карточки, и с беспокойством озирались на дверь, за которой грохотали взрывы.

Но один боец вел себя как-то странно, почти безучастно. Он стоял в стороне, привалившись к бревну, подпиравшему накат, и курил. У него не было ни вещмешка, ни сумки с противогазом, только трофейный автомат и такой же нож, засунутый за голенище. Я обратил внимание на его лицо со впалыми щеками и большим хрящеватым носом, мне показалось, что где-то я его уже видел.

Наконец очередь дошла до него. Писарь быстро, не глядя, записал фамилию, имя, отчество…

— Наград, конечно, нет?

— Есть. Медаль «За отвагу».

Писарь поднял голову.

— Ты уже воевал!.. А в какой части?

— В девяносто девятой, Краснознаменной.

Так вот откуда он!

Меня словно толкнуло к нему — поговорить, расспросить о боях, узнать, за что он получил награду. Но солдат быстро подхватил свой автомат и побежал догонять строй.

…Все это вспомнилось, когда я шел по ночному лесу. Картины вставали перед глазами живо и ярко, будто бы не прошло двадцати с лишком лет… Почти четверть века отделяла меня, уже пожилого человека, от того девятнадцатилетнего юнца, который встретил тогда под Киевом человека из легенды. Но прежний интерес не погас. Наоборот, я чувствовал, что он загорелся с новой силой. «Жив ли этот герой? — билось в мозгу. — И живы ли другие?»

Советский Комитет ветеранов войны. Только что закончилась какая-то встреча, где я в который уже раз пытался получить ответ на интересующие меня вопросы. Нет, и здесь никого не было из бывшей «девяносто девятой».

«Опять не повезло!» — думаю, направляясь к дверям. Кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Передо мной рослая женщина с круглым загорелым лицом и проседью в волосах.

— Мой муж служил в этой дивизии, — и чуть смущаясь моей радости, добавляет — Только сама я о ней почти ничего не знаю.

Но и это для меня находка! Крепко жму ее руку, смотрю, куда бы нам сесть. Находим в полутемном коридоре укромный уголок, и беседа начинается.

Женщину зовут Варвара Артемовна Грисенко. Она из Днепропетровска — там родилась и теперь после долгих странствий по белу свету снова живет на прежнем месте.

— Словно и жизни не было, — слышу се ровный, спокойный голос и вижу белую полоску мелькнувших в улыбке зубов. — А помотало меня не дай бог! И партизанила и в гестапо сидела… Есть что вспомнить на старости лет.

Чувствую, что ей очень хочется рассказать не только о войне, но еще о чем-то для нее дорогом и неповторимом. И она рассказывает.

…Приехала в Перемышль летом 1940 года. По вербовке, как вольнонаемная, в одну из военных строительных организаций. Почему именно в Перемышль, она сейчас не помнит. Да и тогда, наверное, не знала точно. Просто тянуло по молодости в дальние края. А тут еще говорили, что в Западной Украине, которую недавно, год назад, освободили от панов, жизнь какая-то особенная, чудная, вот и поехала посмотреть.

И правда, попала она словно в другой мир. Городок старинный, чистенький, улицы узенькие, вымощенные каменными плитками, а дома высокие, под черепицей. Много церквей и монастырей. Начнут в колокола звонить — хоть уши затыкай. И попов в городе было много. А еще больше военных.

— Ну, обвыкла, поосмотрелась. Город пограничный: большая его часть — наша, советская, а меньшая — Засáнье — была оккупирована фашистской Германией. Граница проходила по реке Сан, небольшой реке шагов в сто шириной. Через реку мост — высокий, чугунный, на две железнодорожные колеи, у каждой арки с той и другой стороны пограничные будки. Наша — зеленая, с красной звездой, у немцев — полосатая, черная с белым.

По набережной гражданским ходить запрещалось: там была «зона» и шло строительство дотов. Вот в этом самом управлении, которое их строило, я и работала машинисткой. Работали мы, вольнонаемные девчата, дружно, весело, — говорит женщина. — Иной раз до поздней ночи стучали на машинке, а усталости не чувствовали. Потому что молодость. И еще замуж выйти успела. — Она машет рукой и вдруг вопросительно смотрит на меня. — Может, вам это неинтересно?

— Рассказывайте, Варвара Артемовна, все рассказывайте.

В ее глазах мелькает озорной огонек.

— Глупая я тогда была. А хитрая! Пошли мы как-то в кино с подружкой — тоже вольнонаемной, ее Марией звали. А там к нам перед сеансом два лейтенанта подошли. Откуда, мол, вы, девушки, такие красивые, как вас звать и где вы работаете? Ну, я Марию толкнула в бок и говорю им, что мы грузчицы со станции. Они вроде поверили. Один лейтенант, высокий, красивый, пошел с Марией. А со мной пошел другой лейтенант, который посерьезнее. И росточком поменьше, так невидненький. Я тогда на него даже внимания не обратила. Ну сели мы, картину смотрим. Он молчит, и я молчу. Он мне только сказал, что его Василием зовут. Так и просидели весь сеанс молча.

Вышли из кино все вместе, лейтенанты нас до дому проводили Мария их на чай пригласила. А дома у нас холодно было. Я, как пришла, села на кровать, накрыла ноги одеялом и сижу, книжку читаю. Мария со своим лейтенантом стали печку растапливать и. чайник поставили. А этот Василий ко мне подсел и смотрит на меня, смотрит и руку мне гладит. А рука у меня тогда была не такая, как сейчас, помягче. Вот и говорит: «Зачем же вы меня, Варя, обманываете? Вы же не грузчица». Так он это жалостливо сказал, что я не нашлась даже, что ответить. Но когда, уходя, он попросил разрешения завтра прийти, я разрешила.

Стали мы встречаться. А весной сорок первого расписались и я перешла жить в его квартиру.

Многие нашей жизни завидовали. Василий водки не пил, гулянками не увлекался. Мне с ним не было скучно. Как у нас вечер свободный, так он предлагает: «Пойдем, Варенька, побродим немного». Мы шли обычно на Замковую гору — это в Перемышле так называется гора, где стоит старинный замок какого-то короля или графа. А вокруг замка большой парк. Вот и бродим мы по дорожкам и говорим, говорим… А то залезем на башню и смотрим на ту сторону Сана. Там немцы. Ходят их офицеры важные, как гусаки, в лаковых сапогах и с тросточками. Или дамы — нарядные, в широких шляпах. А иногда проедет карета с кожаным верхом. Я еще мечтала: «Вот бы в такой карете покататься!» А Василий смеялся: «Подожди, Варя, когда мы с тобой до золотой свадьбы доживем, я тебе еще лучше карету подарю, тоже из золота!»

Так мы и прожили три с половиной месяца. Двадцать первого июня, в субботу, помню, наше городское начальство решило в Замковом парке праздник устроить, почему — не знаю. Только народу там собралось — масса: и военные, и гражданские. В ларьках чего только не было: и шоколад, и апельсины, и вина разные, одного птичьего молока не хватало. Ну танцы, конечно. Музыка играла, фейерверки пускали. Одним словом, чтобы все любовались на нашу мирную жизнь. Мы с Василием тоже там были, но только часов до десяти. Его товарищи нас в ресторан звали, но он не пошел. «Мы, — говорит, — лучше с Варюхой по-семейному, дома поужинаем».

Вдруг ночью взрыв. Я глаза открыла, вижу — рассвет, красное солнце в лицо бьет, больше ничего не разберу. Только грохочет вокруг и дом ходуном ходит. А Василий уже собирается: «Это, Варя, война!» Так и сказал уверенно, будто знал. Быстро натянул гимнастерку, схватил сумку и — к двери. Но вернулся, поцеловал меня и приказал немедленно бежать за ним, в его часть. Я оделась кое-как. Выбежала из дому, а по улице бегут такие же, как и я, — кто полуодетый, кто просто в нижнем белье. Кругом снаряды рвутся, дети плачут.

Служил он в автороте. Когда я добежала до нее, Василия там уже не было. Нас, женщин, сразу же погрузили в автобусы и повезли за город. Я поехала в Днепропетровск к родителям…