...При исполнении служебных обязанностей. Каприччиозо по-сицилийски
(Романы) - Семенов Юлиан Семенович - Страница 11

Тот кивнул головой и спросил:

— А подводным пловцом-аквалангистом вы себя не чувствуете?

Павел засмеялся и отрицательно покачал головой.

Аветисян грыз кончик карандаша и смотрел в иллюминатор. Пойма реки, над которой сейчас шел самолет, была удивительно похожа очертаниями на то место, где он встретил войну. Его перебросили из Читы на западную границу двадцать первого июня сорок первого года. Он приехал ночью на аэродром, расположенный на берегу реки, и пошел купаться с летчиками. Ночь кончалась, занимался рассвет. Вода была теплая и мягкая. По берегу стояла осока. Выкупавшись, Аветисян нарвал охапку осоки и стал натирать ею белье, только что выстиранное им в реке. От осоки, от свежей ее зелени остается хороший запах — так делала его бабушка в Ереване, Аветисян помнил это. А потом с аэродрома прибежал старшина и закричал страшным голосом:

— Война!

Аэродром был перекопан: его переоборудовали. Командир полка пытался возражать: люди, стоявшие на границе, чувствовали, что на той стороне Буга происходит но ночам что-то неладное. Из Москвы командир полка получил нагоняй. Его обвинили в паникерстве и политической слепоте. Аэродром начали переоборудовать. Все самолеты полка были сожжены гитлеровцами в первый день войны. Аветисян отступал с пограничниками. 29 июля его ранило под Смоленском. В госпитале его раздели. Заплаканная сестра, стаскивая с него изорванную, окровавленную рубаху, увидала ссохшуюся осоку.

— Кто это сек вас? — улыбнулась сестра сквозь слезы.

Аветисян ни разу не раздевался тридцать три дня, отступая. Так и пронес он сотни страшных километров у себя за спиной вещественную память мира — зеленую молодую осоку, которая дает такой хороший запах свежевыстиранному белью…

— Здесь по берегам много белых куропаток, — сказал Струмилин, — жаль, что я не взял из дому мелкашку.

— А из пистолета? — спросил Павел.

— Вы не охотник, Паша. Охота — очень гуманный вид спорта, ему противен дух убийства. Бить куропатку из пистолета — ей-богу, это зверство.

— Софистика, Павел Иванович, — жестко возразил Павел. — В конце концов результат один — куропатку бьют. А из чего — из пистолета ли, из ружья — разница не велика, да и куропатку это не интересует. А самоуспокоение — оно вроде бы от христианства, а?

Струмилин поначалу терялся, когда слушал такие резкие возражения Павла. Сначала ему показалось, что это от бестактности, но потом он понял, что это идет от непримиримой веры парня в то, что он утверждает. Отсюда резкость и кажущаяся грубость.

«Это хорошо, — подумал Струмилин, — мы сейчас забыли нашу комсомольскую заповедь: „Все в глаза, как бы горько это ни было“. Дипломатия в нас появилась, мягкими хотим быть. А этот рубит, молодец, парень!»

Сзади чертыхнулся Брок.

— Что, Нёма? — спросил Струмилин.

— Я сейчас слушал наших океанологов.

— Это каких?

— Станцию «Наука-9».

Струмилин нахмурился, вспоминая координаты океанологов, высаженных на лед океана.

— Они неподалеку от станции Северного полюса?

— Да. У них очень плохо.

— Что?

— Лед прошило трещиной, теперь там садиться — кружева плести.

— Будут уходить?

— Нет. Передают: ерунда, работа идет хорошо, будут сидеть, аврала пока нет, хотя ледовая обстановка вшивая.

— Какая?

— Отвратительная.

— Это точнее. Как руководство экспедицией?

— К ним вылетает Годенко. Да они же не уйдут, если хорошо работается. Вы же знаете их: одержимые, наука — и все тут.

— Передайте им от меня «88».

— Хорошо.

— Что? — удивился Павел.

— Вы плохо занимались радиоделом, Паша. «88» у коротковолновиков значит: «люблю и целую».

…Та часть рыбы, которую не успели уложить в ящики, вмерзла в синий пузырчатый лед.

— Любопытно, — сказал Павел, опустившись на корточки, — вот в тех пузырях во льду есть жизнь или нет? В общем-то если там воздух, то, значит, должна быть.

— Пашенька, не мучайте себя вопросами такого глубокого философского смысла, — посоветовал Аветисян. — У нас в Ереване живет академик Амбарцумян, он занимается этими вопросами лучше, чем вы.

— Вас понял, — отозвался Павел задумчиво, — перехожу на прием. Академику Амбарцумяну от меня передайте «88».

Аветисян засмеялся и заверил Богачева официально:

— Почту за честь.

Павел не удержался и спросил:

— Геворк Аркадьевич, а почему у вас в Закавказье говорят не «честь», а «часть»?

Аветисян ответил сразу:

— Так, дорогой, звучит возвышеннее. Мы, армяне, романтичной души люди, в горах живем, рядом с орлами. Есть еще вопросы?

— Вопросов нет.

— Тогда пошли, поможем загружать рыбу в машину.

Рыбакам трудно загружать рыбу, потому что их одежда покрыта ломкой корочкой льда.

Старый струмилинский знакомый дядя Федя, ответственный в артели за сдачу рыбы, суетясь, говорил пилотам:

— Что вы, ребятки, не тревожьтеся, мы сами зараз управимся.

— Да погрейтесь идите, — предложил Пьянков, — а нам мышцами потрясти, поразмяться — одна радость. Вы ж продрогли совсем.

— Так нетто подо льдом холодно? — удивился дядя Федя и постучал красными квадратными пальцами по ватнику, схваченному льдом. — От холода, обратно же, холодом защищаемся!

— Пошли, пошли, Федя, перекурим, а там подсоединимся к ребятам, пошли — погреешься, ты ж нас ждал два часа на ветру.

— Ветер не огонь, его стерпеть можно.

— Герой, что говорить! Ну, пошли, ребят посмотреть хочу, не виделись бог знает сколько времени.

— Так, Пал Иваныч, ты ж сушей пренебрегаешь, все по воздусям, — отозвался дядя Федя, — над океанами паришь…

Они вошли в маленькое зимовье, срубленное прямо на берегу. Здесь жила артель. Шесть рыбаков сидели вокруг стола. От ватников валил пар, потому что здесь было натоплено сверх меры. Рыбаки сидели, тесно прижавшись друг к другу, и молча ели помидоры, привезенные Струмилиным.

— Поклон поморам! — сказал Струмилин.

У рыбаков были горячие, влажные руки, мозолистые и сильные. Струмилин поздоровался с каждым по очереди, а потом сел рядом с артельным, в центре стола.

— Спирту, папаша, — попросил артельный.

Дядя Федя пошел к нарам и принес оттуда две бутылки спирту.

— Разлейте, папаша, за гостей поднимем.

Дядя Федя разлил спирт ровно и быстро. Струмилин накрыл свой стакан ладонью.

— Что?

— Мне не лейте, нельзя.

— Неуважение будет, — сказал артельный.

— Упадем мы из-за спирта.

— Падать не надо: об лед больно, и обратно, рыбу некому возить будет. Тогда ваше здоровье, Павел Иванович, и всех доблестных летчиков.

— Что это ты высоко заговорил так, Леня?

Дядя Федя хихикнул:

— Он у нас агитатором работает, по линии общества. Со мной тоже так разговаривать стал, хоть шляпу для солидности надевай.

Рыбаки посмеялись, выпили и закусили помидорами.

Артельный Леня выпил последним и сказал:

— Вы, папаша, человек старый и многого в нашей жизни не понимаете, а перед гостями на меня позор наводить — нехорошо. Как я с вами говорил раньше, так и теперь говорю…

— Да я шучу, чудной, — сказал дядя Федя, — нешто гость не понимает?

Потом все подошли к самолету и стали ломиками выбивать рыбу, вмерзшую в лед. Струмилин тоже взял ломик и начал работать вместе со всеми. Он глубоко вдыхал холодный воздух и весело щурился, потому что в ледяных брызгах, искрой вылетавших из-под ломиков, звонко всплескивалось сине-красное солнце и слепило глаза.

Струмилин работал радостно и споро. Он сделался мокрым, плечи болели хорошей усталостью, а дыхание очистилось от папиросного перекура и стало чистым и глубоким.

«Надо обязательно физически работать, — думал он, — без физической работы человек гибнет лет на тридцать раньше, чем положено. Обязательно начну что-нибудь копать…»

Вдруг Струмилин, слабо охнув, опустил руки с ломиком и замер.