Симфония боли (СИ) - "Ramster" - Страница 39

Эти слова были – «Хозяин, пожалуйста!..»

Вонючка впервые назвал Рамси хозяином. Не милордом, не господином – хозяином, будто говорящий пёс. И вместе с мольбой о пощаде – это было так… пронзительно-остро и болезненно-сладко-грустно. Просто до невыносимости. И эти переполненные болью глазищи, избитая в мясо бледная мордашка, обтекающая кровью… Самое красивое, что можно себе представить. Самая мерзкая тварь, в очередной раз предавшая.

Все эти минуты, вычерненные слепой яростью и слившиеся в один поток, Рамси со жгучим злым удовлетворением ощущал под ногами хруст костей. Он не думал ни о чём, он просто изо всех сил молотил чёртова раба, сбросив с кровати на пол, – даже когда сам уже хрипел от усталости, даже когда отбил ноги в лёгкой домашней обуви. По голове, по корпусу, по рукам, которые Вонючка судорожно жал к телу в беспомощной попытке защититься. Когда он скрутился клубком, уткнувшись носом в пол, – Рамси продолжал бить этот дрожащий тощий комок. Но после сдавленной мольбы, после отчаянно-бездумного жеста доверия – просто развернулся и ушёл. Потому что всё стало уже слишком. Слишком остро, слишком красиво, слишком больно. И отомстить нужно было изощрённее…

«Волчий Хер, закажи двух шлюх», – скомандовал Рамси с порога, явившись в казарму своего отряда.

«Э-э… Каких, шеф?» – Добродушный бабник слегка обалдел: пацанёнок до этого не проявлял никакого интереса ни к противоположному полу, ни, впрочем, к своему – и вдруг такие предъявы…

«Любых, которые не погнушаются Вонючкой».

Телохранители переглянулись, а тот, к кому обращался Рамси, понимающе хохотнул:

«О, шеф решил зверюшку развлечь?»

«Да, – неожиданно широко заулыбался болтонский сынок, только глаза остались застывшими, ненавидящими. – В последний раз».

«Убьёте, что ли?» – не на шутку удивился Парус.

«Нет. Просто лишу его возможности так… р-развлекаться. – Мальчишка говорил короткими рублеными фразами, нахмурясь и тиская рукоять ножа. – Шлюхи его разогреют как следует и пообещают помочь сбежать. А когда он соберётся употребить их, приду я – и ему нечем станет их употреблять!»

Балисонг крутнулся и лязгнул; Рамси усмехнулся коротко и зло и защёлкнул лезвие.

Вонючка должен был спрятаться.

Сквозь боль, сквозь страх её продолжения – он физически ощущал потребность в укрытии над головой. Заползти хоть в какой-то угол, исчезнуть… Хозяин и раньше, бывало, мучил его до потери сознания, но сейчас было по-другому, страшнее: сейчас он ощущал повреждения не на коже, а глубоко внутри, ощущал, как они его убивают. Вонючку тошнило от головокружения, каждый вдох отдавался резкой болью в груди, живот жгло изнутри, как расплавленным металлом. И дышать становилось всё труднее.

Едва волоча тяжёлое и неловкое тело, загребая под себя пол единственной уцелевшей рукой, он заполз в ближайшее укрытие – под хозяйскую кровать. Скорчился там, у самой стены, прижал кривую распухшую руку к переломанным рёбрам и затих.

- И тогда я решил: нет, это уже перебор. – Кирус, до этого ссутуленный и мрачный, распрямился со сжатым в кулаке пустым стаканом – решительный, ожесточённый в своей правоте. – Пусть крысой последней буду, своих сдам, но сами ведь уроды виноваты, мать их так! Меру надо знать. Чтобы живому пацанёнку хер отрезали ни за что, из-за чьей-то дебильной подставы… Нельзя так. Встал я и сказал всё шефу, как было. А он посмотрел на Казю и Лаша отмороженными своими глазищами и говорит: «Связать и в подвал их». Спокойно так, чётко… А руки трясутся. Мерзко было, конечно, своих же крутить. Казя даже и не поверил сразу: «Ребят, вы чё?» Но шеф – он же Болтон всё-таки, сын лорда, пусть и всего четырнадцать лет ему. Надо выполнять. Напились мы все молча в тот вечер – так паскудно на душе, одной командой были, как-никак. А через пару дней господин Рамси два ободранных трупа велел вывесить на ворота. Да, у обоих отрезаны были, если что. Да и вообще изуродованы были так, что мать родная не признает. Явно ещё живьём, что пережили они – и в седьмом пекле не приснится. Так что ты это, салага… Не трогай Вонючку. Всерьёз, я имею в виду. А не со Святейшеством этим…

Гриш всухую сглотнул и молча взял наполненный стакан.

Когда Рамси вернулся из подвала, Вонючка уже не вылез на его зов. И да, они всё-таки нарушили наказ отца: изгадили кровью пол. И ковёр, и дубовый паркет: широкий размазанный след вёл под кровать. Чтобы отодвинуть её – древнюю, резную, тяжеленную, – юному Болтону пришлось упереться ногами в стену.

Скорченное тельце игрушки для пыток, вжавшееся в пыльный угол, казалось неживым, как сломанный манекен («Вонючка, подъём!» – угрюмо, отводя взгляд). Оно и было переломано: когда Рамси, присев на корточки, нетерпеливо потормошил за тощее плечо, пальцы ощутили неестественную податливость и хруст сместившихся отломков. Вонючка не двигался, только часто хрипло дышал – и это было неправильно, досадно, раздражающе…

Рамси Болтону было чуждо понятие собственной вины. Невозможно мыслить такими категориями, когда уже шесть лет пытаешь и казнишь людей, не тратя времени на обдумывание того, насколько они это заслужили. Ошибка, промах – вот что случилось с Вонючкой. Ошибка, на последствия которой так неприятно теперь смотреть, так хочется оказаться подальше и больше не вспоминать… Хуже, чем тот убитый о стену котёнок с пузырящейся кровью на стёсанных ноздрях.

Мальчишка бездумным протестующим движением отодвинулся от покалеченной игрушки, натолкнувшись спиной на край кровати. Неподалёку скрипнула открывшаяся дверь.

- Нет, мы попытались их спасти, конечно… – нахмурясь, продолжил свой рассказ Кирус. – Зарулили всем отрядом к шефу под двери (шлифанувшись для храбрости, да) за этих двоих просить… Думали, поиграл уже немного, отвёл душу – может, отпустит, хоть покалеченных… А он на полу за отодвинутой койкой сидит, на Вонючку таращится. Ну, то есть как «на Вонючку» – на Вонючкин полутруп, от побоев чёрный. Повернулся к нам – бледный, страшный – и ясно стало: нихрена он никого не помилует. «Нужно в больницу, – говорит. – И так, чтоб отец об этом не узнал». Ну что, допёрли мы быстро: отвлекли обалдуев за камерами слежения, Вонючку в машину, на выезде сказали, что молодой господин желает в городе развлечься. И помчали, трассу распугивая…

Всю дорогу Рамси сидел, отодвинувшись подальше от сломанной игрушки.

За свою долгую, с младших классов, «карьеру» он, конечно же, привык к крови и увечьям и давно уже ничем не брезговал. А трогать израненного Вонючку, снимая с дыбы, было и вовсе сплошным удовольствием. Но сейчас прикоснуться к результату своих трудов было мерзостно до дрожи. Вонючка раздражал его каждым неровным икающим вдохом, каждым выдохом, переходящим в механически скрипучий стон. А больше всего бесило то, что в любой момент эти звуки могли прекратиться. Вонючка не смел сдохнуть вот так, из-за чьих-то поганых шуток!

Рамси нехотя прикоснулся к нему, придержал, только раз: когда на крутом повороте бестолковая кудластая башка начала безвольно сползать с сиденья.

В центральной больнице ближайшего городка болтонские наёмники были нередкими гостями: пострадавшие на разборках здоровяки в чёрной униформе порой появлялись в коридорах целой сворой, перерыкивались, будто крупные псы, зажимая кое-как перемотанные раны. Не принято было их разглядывать сверх необходимого, расспрашивать и тем более запоминать; даже регистрировали их под кличками-позывными, которые они называли сами. На то, что привезли в джипе под болтонскими флажками на этот раз – сам лордов сын привёз, лично! – тем более не следовало пялиться. А пялиться было на что.

Тощее детское тельце в отрепьях, въезжающее в кольцо компьютерного томографа, было изуродовано сплошь и целиком: бесчисленные кровоподтёки поверх множества старых шрамов, покалеченная левая кисть без мизинца, ввалившийся по-стариковски рот без передних зубов, бесформенная распухшая правая рука… Этот измочаленный кусок мяса, казалось, вообще не мог принадлежать Болтонам, отбиравшим в свою армию и ко двору только лучших.