Между клизмой и харизмой - Аветисян Самвел - Страница 39

— За нашу сплоченную команду! — К нам подкатил Тихон, плюхнулся в кресло и умудрился при этом не пролить виски. — Я вот хотел спросить, а что за кампания была, которой сели на хвост?

— Это к нему. — Алексей пнул меня в бок. От неожиданности я подпрыгнул (боюсь щекотки) и задел локтем лодочку с суши и роллами.

— Долгая история, неохота ковыряться в воспоминаниях, — буркнул я, собирая с себя в салфетку васаби, ошметки имбиря и авокадо и смахивая рисинки на пол.

— Судя по тому, что на столе появились абсент и лимончелло, мы никуда не спешим.

— Ладно, слушай. В Петербурге шла предвыборная кампания. Неизвестного тогда хозяйственника Яковлева двигал в губернаторы «Союзконтракт». Помнишь ножки Буша?

— Да я на этих окорочках вырос.

— Они торговали всем: сахаром, консервами, табаком, пивом. А водку «Зверь» помнишь? Со лживым слоганом «Похмелья не будет».

— Как не помнить? Я на этой водке…

— Озверел? Извини, не утерпел! Так вот, Питер был завешан немыслимым количеством билбордов, брандмауэров, перетяжек. Говорили, что одних только щитов было более полутора тысяч. А это чуть ли не треть адресной программы города. И знаешь, что было изображено на этих щитах? Обычно в таких случаях висит портрет кандидата в строительной каске или расстегнутой рубашке с засученными рукавами и слоганом «Я знаю путь к процветанию», «Я подниму Россию с колен». А помнишь, был такой кандидат в президенты Мартин Шаккум?

— Смутно.

— А я навсегда запомнил его слоган: «Чтобы власть взялась за ум, нужен президент Шаккум». Так вот, на этот раз картинка была следующей: на фоне зыбкой панорамы Петропавловской крепости — огромные песочные часы, а поверх часов слоган «Счастье — это сейчас».

— Так, долбоебы, пьем за женщин стоя, — шатаясь и матерясь, ходил вдоль стола Ярдов и подливал абсент в первую попавшуюся емкость.

— Стой, не лей, здесь же вино. — Я еле успел отвести бокал, и абсент разлился на стол, растекаясь по скатерти ядовито-зеленым пятном.

— Кто не выпьет, тот Киркоров. — Ярдов смерил всех взором грозного полководца и стал следить, не сачкует ли кто.

— Что было дальше? — Тихон чокнулся со мной, и мы с отвращением выпили эту горькую гадость.

— Дальше по Питеру поползли слухи и разные догадки. Кто-то говорил, что это рекламная акция кришнаитов, кто-то — что это скрытая реклама наркотиков, проплаченная колумбийским наркокартелем. Друзья, знакомые осаждали меня вопросом, что такое «счастье — это сейчас»? Раз я занимаюсь рекламой, то, полагали они, обязан знать потаенный смысл этой фразы.

— И какой же?

— До сих пор не знаю, веришь? Когда градус общественного недоумения достиг предельной точки кипения, родилась идея: а почему бы не сесть, как говорится, на хвост этой рекламе? Мы быстро к щитам «Союзконтракта» добавили парочку своих с такой же зыбкой панорамой Петропавловской крепости и песочными часами, но только «счастье — это сейчас» исправили на «счастье — это у нас» и добавили адреса наших магазинов. Тогда мы занимались продажей бытовой электроники. У нас была сеть магазинов ZOPA. - я потянулся за тортом, но передумал и положил себе на тарелку жирный кусок ростбифа.

— Не томи, что дальше?

— Дальше народ решил, что все это — двухходовая наша интрига. По городу пошла молва, что мы вконец охамели, размещая столько рекламы. «Союзконтракт», разумеется, накатал на нас телегу в антимонопольный комитет, дескать, мы нарушаем статью № 6 Закона о рекламе про введение в заблуждение потребителя о рекламируемом товаре путем имитации и подражания. Тут же возбудились журналисты, пошли публикации и репортажи с общим примерно подтекстом, как ловко мы обули Яковлева.

— Изящно, ничего не скажешь. А чем все закончилось?

— Да особо ничем. Наш юрист попросил газетчиков уточнить у «Союзконтракта», а что они рекламировали? Счастье? У них монополия на счастье? Потом я встретился с рекламным агентством «Прайм», которое все это сочинило, и предложил им серией взаимных упреков как можно дольше поддерживать внимание прессы. Они отказались.

— Испугались, я думаю.

— Тем не менее о нас еще долго писали бесплатно. Так что…

— Ты неправ, армяшка, — громко перебил меня Ярдов через весь стол. — судьба — это сумма твоих поступков, это твои мечты и помыслы, понял? Я вот ни хуя не фаталист, иначе гнил бы сейчас на шахте, а не пил бы с тобой анжелюс. Отец мой, сука, всю жизнь под землей проработал, света божьего не видел. А знаешь почему, блядь? А все потому, что не спорил с судьбой, твою мать.

— Э-э, ну это как сказать… — пытался я что-то вставить.

— И ты бы сейчас корпел в библиотеке и пыль книжную глотал, смирившись с нищенской своей ученой участью, если б я не вытащил тебя на свет. Так что хуевый тост ты произнес. — Ярдов встал из-за стола, поднял рюмку с лимончелло и сказал: — Так, у меня тост. Пьем за армяшку! Он хуевый философ, но охуенный маркетолог.

— Счастье — это сейчас, — глубокомысленно заметил Тихон.

Переулок в Пушкине, где располагался завод, был безымянным. Но Ярдову хотелось, чтоб он имел какое-то отношение к пиву. Типа там «Хмельной переулок» или «улица Ячменная». По приколу же, оправдывался он. На что я резонно возражал:

— Я понимаю, Ярдов переулок. Это круто! А так…

— Долбоеб, — рявкнул Ярдов, — кто ж даст так назваться?

— В честь тебя — никто… — я выдержал паузу, — но среди дворян Ярдовых наверняка найдется кто-то, кто достоин улицы. Давай я съезжу в Питер, пороюсь в библиотеке. Может, генерала нарою, может писателя какого. И тогда, уверен, уговорим Топонимическую комиссию Петербурга назвать переулок в честь одного из твоих предков.

Ярдов смерил меня сверлящим взглядом. Это означало, что поездка одобрена…

В Публичке с тех пор, как я уволился, мало что изменилось. Словно время застыло в книгах. Тот же Ленинский читальный зал, те же бланки для заказа книг из газетной бумаги и те же телефоны с диском времен Хрущева и покорения целины. А в родном отделе библиографии и книговедения, как в музее, сохранилось буквально все: чайник с гудком, «Желтые страницы» и даже «ВЭФ-Спидола».

— Игорь Васильевич, не поможете найти среди дворян Ярдовых самого титулованного? — Игорь Васильевич Сахаров, ведущий библиограф и главный генеалог страны, к тому же член Геральдического совета при президенте Российской Федерации, тоже ничуть не изменился. Вот только благородная лысина его стала еще благородней, а большие серые глаза — еще больше. Они лучились каким-то особенным перебегающим блеском.

— Отчего же не помочь, голубчик? А можно полюбопытствовать, на кой вам сдались Ярдовы?

— Начальник у меня из них. Хочет род свой увековечить — назвать улицу в Царском Селе в честь одного из своих предков. Может, слышали про него? Он самый молодой миллионер Петербурга.

— К счастью, нет… Зайдите завтра. Я попробую собрать вам нужные сведения. Сегодня сильно утомлен.

Завтра Игоря Васильевича не было. Со слов коллег, он взял отгул. Пришлось мне задержаться еще на день в Питере.

— Старость прибавляет хлопот, но отнимает память. Простите старика! Вчера поминали папу. Он умер на той неделе. Знаете, когда стало ясно, что он угасает, мы с Натальей Юрьевной спросили его, не будет ли он против, если мы прочтем у его изголовья «Отче наш». Он был совсем слаб, не мог говорить, но слабым кивком головы дал понять, что согласен. Он, который никогда не был со мною ласков, взял мою руку и неожиданно крепко сжал ее, и через минуту испустил дух. Вера в Бога, которую он утерял в советские годы, вернулась к нему. Наши молитвы об упокоении его души были услышаны. — даже в грустные минуты детские глаза Игоря Васильевича излучали добрый свет.

— Соболезную!

— Я вам все приготовил. Вот выписка из «Общего Гербовника дворянских родов Российской империи»: