Между клизмой и харизмой - Аветисян Самвел - Страница 29

Chi mi ата mi segua[29].

— Слышь, ты, звезда маркетинга, опустись на землю! — Ярдов ворвался в комнату и швырнул на стол журнал, свернутый в трубку. — А то я смотрю, совсем зазвездил! Заруби на носу, в моей компании только я могу быть звездой.

Я не сразу понял, чем разгневан Ярдов, но, увидев себя на обложке журнала, догадался:

— Редакция согласовала со мной лишь интервью, об обложке речи не было. — Я взял журнал в руки и стал разглаживать его. — А потом «Индустрия рекламы» совсем не то издание, чтоб подхватить звездную бол…

— Заткнись и слушай сюда! — продолжал орать Ярдов. — Успех с «яхтой» случаен. Нам просто повезло. Рекламу впредь нам будут делать западники, а не лохи типа Лутца или как его зовут, который ролик про майонез снял?

Я сам собирался предложить Ярдову идею сотрудничества с иностранцами, но не решался. А тут вот как все повернулось.

— Про майонез снял Бекмамбетов, — соврал я, чтобы напомнить ему про давнее обещание заказать рекламу у него. Если кто и мог бы снять что-то приличное, так это Тимур Бекмамбетов. Но теперь это уже не имело значения.

— Надо идти в западные агентства. Лутцы и грымовы лишь сопли жуют.

— Может, обратиться не в агентства, а к рекламным фотографам? — Я привстал над столом, чтобы подтянуть брюки, и почувствовал невесомую легкость в районе паха. Страх, сковывавший мою волю, бесшумно вышел из меня. — Нам нужен не просто яркий креатив, нам нужен новый стиль.

— Валяй! И позвони Долецкой, попроси контакты, — она знает всех этих павлинов.

— Еще можно с Тоскани связаться.

— С кем? — Ярдов презрительно посмотрел на меня. — Еде мы, дебил, а где Тоскани? Ты хоть представляешь, каких он бабок стоит?

Я примерно представлял. Но лучше потратить в два раза больше денег на того, кто раз в пять лучше других. Алена Долецкая дала контакты Терри Ричардсона, скандального фотографа, увлекавшегося несовершеннолетними моделями и имевшего славу педофила. Ему я написал первым. По совету Дины Ковешниковой, издателя «Плейбоя», я написал также Дэвиду Лашапелю, певцу гейских страстей и похоти. Но без особого желания получить ответную весть и от него, и от Ричардсона. Сексом мы перекормили зрителя еще в прошлую кампанию. Нужно было что-то другое. Тайком от Ярдова я все же написал Тоскани. Не будет ответа — значит, не писал. Будет ответ — буду на коне.

Вестей от звездных фотографов не было недели три. Ярдов махнул рукой и потребовал организовать встречу с Бекмамбетовым. Я уже собирался звонить Тимуру, как ответил Тоскани.

— Оливьеро готов прилететь к нам на переговоры. — без стука я вбежал в кабинет к Ярдову, протягивая ему распечатку имейла.

Ярдов выхватил распечатку, бегло прошелся по письму и тут же набрал Тоскани:

— Fratello Oliviero, ciao![30] All my life I dreamed to work with you![31] Прилетай, короче!

Тоскани пожелал прилететь не в Москву, а в Петербург. В Москве он бывал не раз. А вот в Питере он хотел бы посмотреть работы Малевича. Для него русский конструктивизм — это «the highest top of the Art»[32]. No problem[33], сводим и в Русский музей. В аэропорту Пулково, перехватив мой взгляд, застрявший где-то между спиной и ногами его высокой спутницы, Тоскани заметил:

— Му armenian friend[34], это уже не те тугие ягодицы, которые когда-то меня покорили. — Оливьеро с первого же дня стал обращаться ко мне не по имени, а возвышенно «мой друг армянский».

«Так это же Кирсти, — сообразил я, — его жена и модель». В далекие 70-е Кирсти снялась в рекламе джинсов Jesus.

На следующее утро в Русском музее, в зале Малевича, Ярдов и Тоскани быстро договорились об условиях сотрудничества. Было решено собрать пресс-конференцию и объявить, что Тоскани становится креативным директором компании и непосредственно подчиняется вице-президенту по маркетингу. То бишь мне. Льстило ли это моему эго? Льстило и пугало, как может льстить и пугать секс со Скарлетт Йоханссон.

Пресс-конференцию с Оливьеро решено было провести в Царском Селе, прямо на заводе. Не все журналисты поверили, но все на всякий случай приехали.

— Если история с Тоскани — блеф, то хотя бы завод посмотрю и гадость напишу про вас, — ехидничал Николай Душман из «Коммерсанта».

— Ну, вы хоть врите правдоподобно, — упрекнула нас Евгения Марковна Бздец, главред The Nude Times.

Вести встречу с журналистами Ярдов поручил поэту и критику салатов Василию Владову.

— Маэстро Тоскани, первый вопрос будет от меня. Сколько вам заплатил Ярдов?

— Называйте меня Оливьеро. Я фотограф, а не рекламщик. Мне интересно перешагнуть из мира фотографии в мир рекламы и перемешать их. Я также основатель радикальной партии Италии и единственный ее член. Цель моей партии — восстановить историческую справедливость. Каин, убивший брата своего Авеля, был осужден без суда и следствия. Согласно Европейской конвенции о защите прав и свобод, любое лицо имеет право на свободный и справедливый суд. Я подал петицию, чтобы такой суд состоялся и над Каином.

— Оливьеро будет получать у нас зарплату, работая под началом директора по маркетингу. — Ярдов выхватил микрофон у Владова. — Сколько? Поверьте, гораздо меньше, чем любой экспат из Pepsi или JTI.

— Не Тоскани ли виноват, что магазины в Америке отказываются продавать одежду Benetton? — спросил некто Трупиков из Sostav.ru.

— Оливьеро — творец. Мы ждем от него не плана продаж, а шедевра. Продавать мы сами умеем. При жизни работы Ван Гога тоже не продавались. И что? — Ярдов победно оглядел аудиторию, затем повернулся ко мне: — Довольно пиздеть. Сворачивай пресс-конференцию и гони всех в разливочный цех — пусть пиво попробуют.

— Погодите, коллеги! Я веду пресс-конференцию, и мне ее закрывать, — надулся Владов. — Дайте хоть последний вопрос задам.

— Валяй!

— Почему у вас так много секса в рекламе?

— Потому, что я люблю секс. Потому, что все в жизни секс: деньги, тачки, джеты, яхты, бизнес, власть. Мы с Оливьеро были в Лондоне, где он меня познакомил с Флавио Бриаторе. Знаете, кто это? Ни хуя не знаете! Бриаторе — владелец конюшни Benetton. Ему пятьдесят четыре года, и он ебет Хайди Клум, а не дрочит, как вы, на ее фотографию.

Недели через три я полетел к Тоскани примкнуть к работе над креативом. Полетел не в Тоскану, где у него вилла со ста гектарами оливковых рощ и виноградников, а в Париж. Оливьеро пригласил сначала побывать в его парижском доме на Rue de la Pompe, где ему надо было закончить съемки для французского Elle. А оттуда уже лететь в Тоскану.

Несмотря на декабрь, Париж встретил меня мерзким дождем и расплывшимися от этого дождя портретами Саддама Хусейна на билбордах и обложках журналов. Как раз накануне иракского тирана взяли в плен, выудив из ямы. Оливьеро встретил меня с огромным красным зонтом.

— Му armenian friend, знаешь, кто в этом доме жил раньше?

Я пожал плечами.

— Одна американка. Она была danseuse[35]. Звали ее Айседора Дункан. Говорят, у нее был любовник из России, поэт. Я поселю тебя на втором этаже, там, где они занимались любовью. Скажи, а он был большим поэтом?

— Не большим, а великим, — заступился я за честь Айседоры Дункан.

Вечером после съемок Оливьеро повез меня ужинать. Ресторан эльзасской кухни оказался грязным, прокуренным местом с низким закопченным потолком и обшарпанными стенами. Гости сидели впритык и толкались локтями. Нам подали знаменитый choucroute[36] — тарелку квашеной капусты и две сизые колбаски по краям. Налили мутного вина в графин. На вопрос, что за вино, милый гарсон в мятом фартуке пробубнил: le muscat d’Alsace. Оттого, что вино было теплым, оно источало не сладкие ароматы розовых лепестков с нотками нежного бергамота, а воняло подмышками дряблого фельдшера. К нашему столу поминутно подходили разные знаменитости выразить почтение Тоскани. Представляя их, Оливьеро награждал каждого одним и тем же эпитетом — cretino grandioso[37].