Три недели с моим братом - Спаркс Николас - Страница 8

В больницу нас водили редко – в основном чтобы сделать прививки. Под «редко» я подразумеваю ситуацию из разряда смертельной угрозы для жизни. К стоматологу я впервые пришел в восемнадцать лет. Иногда я задавался вопросом – сколько крови мне нужно потерять, чтобы родители сдались и отвели меня в больницу? Они избегали визитов к врачу не из религиозных побуждений – просто были убеждены, что это станет не только пустой тратой времени, но и обойдется дороже, чем они могут себе позволить. Так что нам советовали терпеть, а врачей мы с братом видели только по телевизору.

Помнится, когда мне в голову кинули камень, кровь буквально залила лицо, я плохо видел, меня шатало, и я едва добрел до дома.

– Завтра все будет в порядке, у тебя толстый череп, – взглянув на меня, сказала мама.

К счастью, мой череп и правда был прочным, а рана зажила сама по себе.

Примерно в это же время сестра заболела эпиглоттитом, у нее сильно воспалился надгортанник. Ни я, ни Мика не знали, что случилось с сестрой, почему она пышет жаром, бледнеет, бредит и всю ночь страдала тошнотой. Верно оценив степень опасности, родители повезли нас в больницу. К несчастью, медицинской страховки у сестры не было, и требовалось заплатить двести долларов. Отец поехал на поиски тех, кто одолжит ему денег, мама ушла в больницу с сестрой, а мне и Мике приказала ждать под деревом рядом с парковкой.

– Не вздумайте ходить сюда, сюда и вон туда, – наказала она нам, очертив в воздухе квадрат футов в двенадцать.

Даже в том возрасте мы уловили в голосе мамы страх и осознали, что нужно делать так, как она велит.

Стояла жара градусов под сорок. Ни еды, ни воды нам не оставили, и последующие часы мы развлекались тем, что залезали на дерево или бродили вдоль границ воображаемого квадрата. Это была такая игра – подобраться к ним как можно ближе, однако не пересекать. В какой-то момент я споткнулся и упал за невидимую черту. Я сразу же поднялся, но долгое пребывание здесь и осознание, что я нарушил мамин запрет, сделали свое дело – я заплакал. Как всегда, брат кинулся меня утешать. Обняв за плечи, он увел меня в тень дерева, где мы и просидели, казалось, еще несколько невыносимо долгих часов.

– Думаешь, Дана умрет? – спросил я.

– Нет.

– Что с ней?

– Не знаю.

– Тогда откуда тебе знать, что она не умрет?

– Потому что она не умрет. Просто знаю, и все.

Я мельком посмотрел на него.

– Мама испугалась. И папа тоже.

Мика молча кивнул.

– Я не хочу, чтобы она умерла, – сказал я.

Я впервые задумался о смерти. Семья у нас небольшая, но дружная. Пусть Дана младше всех и не похожа на меня и Мику, она взяла лучшее от мамы. Сестра жизнерадостная, часто смеется и улыбается, и я играю с ней в те дни, когда не гуляю с Микой. Как и я, она любит игрушечный набор «Джонни Вест», и по вечерам мы вместе часами играем.

Наверное, на парковке мы с братом представляли собой любопытное и печальное зрелище. Люди выходили из машин, навещали кого-то в больнице, возвращались обратно – а мы по-прежнему сидели под деревом. Некоторые предлагали купить нам газировки и еды, но мы качали головой и утверждали, что не голодны – нас приучили ничего не брать у незнакомцев.

Ближе к вечеру брат полез на дерево, сорвался и упал на асфальт. Закричав, он протянул мне руку, запястье на которой опухало и темнело. Мы ахнули – перелом? Может, нужно нарушить мамин приказ и пойти в больницу, показать ей руку Мики? Может, нужна гипсовая повязка?

Однако мы никуда не пошли. Просто не смогли. Позже выяснится, что наша сестра выздоровеет, а запястье Мики не сломано, но в тот момент мы этого еще не знали. Мы испуганно прижались друг к дружке и остаток дня просидели так, почти не разговаривая.

Я выслушал сентенцию Мики о том, что обкрадываю себя, не испытывая предвкушения от путешествия, повесил трубку и задумался. О его словах. О словах Кэти. О словах моего литературного агента. О словах всех тех, кому я рассказывал о путешествии. Однако невзирая на разумные доводы и даже на то, что идея с путешествием принадлежала мне, я все равно не ощущал радостного волнения.

Нельзя сказать, что мои дни проходят в мрачном унынии. Откровенно говоря, я получаю глубокое удовлетворение от того, что делаю. Кэти права – я занимаюсь делами потому, что мне это нравится. Быть может, беда в том, что все мои силы уходят на выполнение трех обязанностей – отца, мужа и писателя, – а на все остальное просто не хватает времени? И пока все укладывается в эти рамки, я чувствую уверенность и даже преуспеваю. Но поскольку в пределах этих обязанностей почти ничего не меняется, мысль о том, чтобы расширить границы и сделать что-нибудь новое – попутешествовать, провести три недели с братом – кажется совершенно невозможной; более того, заставляет жалеть о сделанном выборе. На меня вдруг снизошло редкое в тот год туманных мыслей просветление, и я осознал, что слишком уж зациклился на своих обязанностях.

Да что я за человек такой, если меня не радует мысль о кругосветном путешествии?! И как это изменить? Ясно лишь одно – я не хочу вечно пребывать в подобном состоянии. Нужно как-то сбалансировать свою жизнь.

Разумеется, тысячи книг и ток-шоу предлагают способы наставить человека на путь истинный, и разномастные эксперты кричат о том, что знают верный ответ… Но я подсознательно жаждал выяснить все при помощи единственного в моей жизни человека, который пережил то же, что и я – моего брата.

Последние три года и Мика переживал нелегкие времена – в частности это касалось веры в Бога. Брат почти перестал молиться, с ним стало невозможно обсуждать религию. Кристина, его жена, несколько раз обсуждала это со мной – она была истой христианкой, как и Мика некогда, – и я начал осознавать, что мы с братом можем помочь друг другу. Я перестал думать о путешествии, как о поездке вокруг земного шара; для меня забрезжила возможность вновь осознать, кто я есть.

Детство вспоминалось мне безоблачным, словно его никогда не омрачали неприятности. А если неприятности и всплывали в памяти, то я гордился ими, как знаками почета. Опасности с годами превратились в комичные анекдоты, болезненные моменты стали милыми невинными историями. В прошлом, отвечая на вопрос о родителях, я называл их обычными и заурядными, как и все мое детство. Позже я начал понимать, что мои ответы, в целом правдивые, в чем-то были ложью. Однако пока у меня не появились дети, я не осознавал той ежедневной ноши, что ложилась на плечи родителей.

Родительство всегда сопряжено с тревогой. Отец и мать держали нас на длинном поводке, но все равно тревожились за нас. Воспитывать детей не легко, однако супружеская жизнь подчас еще труднее, и мои родители не стали исключением.

В начале 1972 года они пытались сохранить брак. Мы, дети, были еще слишком малы и не знали всех подробностей, однако заметили, что отец начал насвистывать. Незнакомые мелодии с возрастающими и падающими интонациями стали первым признаком его раздражения, который мы научились распознавать – нечто вроде «Предупреждения о повышенной боеготовности номер один». Иногда отец начинал с ворчанием ходить кругами, отказываясь с кем-либо разговаривать – это было «Предупреждение номер два». Когда он поджимал губы, мы диагностировали «Предупреждение номер три». Когда краснел – «Предупреждение номер четыре». Порой отцу удавалось предотвратить взрыв, но если он достигал состояния, которое мы называли «Предупреждение номер пять»: лицо перекашивалось, а кончик языка высовывался наружу, – то нам оставалось либо бежать, либо прятаться. Мы знали – сейчас он схватится за ремень, который в деле наказания заменил мухобойку.

Со временем отец все чаще начал впадать в подобное состояние. Я его не виню. В 1963 он был юным голодным студентом, недавно обзаведшимся женой, однако девять лет спустя он оставался все тем же голодным студентом, только ко всему прочему прибавилась забота о содержании семьи из пятерых человек. Из-за работы его обучение продвигалось черепашьими темпами, а попытка написать диссертацию вечером в гостиной, где играют трое детей, кого угодно могла свести с ума.