Три недели с моим братом - Спаркс Николас - Страница 4

Уже тогда я слушался старших и, в отличие от брата, рос, делая, что мне говорили.

Мы прошли по мосту и поднялись на холм. У его подножия расстилался город. Годы спустя я понял, что мы шли несколько часов – маленьким ножкам не по силам одолеть две мили за меньший срок. Мы проголодались, и брат обещал накормить нас мороженым. Вдруг раздались крики, и я обернулся. По дороге к нам бежала мама, требуя остановиться и яростно размахивая мухобойкой – именно ею она обычно нас наказывала.

Да-да, мухобойкой. Мой брат ее ненавидел – он был безоговорочным лидером по части наказания ею. Матери нравилось шлепать нас мухобойкой: та причиняла боль, но не ранила, и звук от нее был громким – особенно когда она ударяла по подгузнику. С похожим звуком лопается воздушный шарик, и я до сих пор испытываю нечто вроде мстительного ликования, когда бью мухобойкой насекомых в доме.

Вскоре после возвращения домой Мика опять сбежал. Он набедокурил, и за мухобойку схватился уже отец. К этому времени Мике так надоел этот вид наказания, что он твердо сказал отцу:

– Ты меня не ударишь!

Отец поднял мухобойку, и Мика бросился наутек. Выбежал из кухни, промчался мимо меня, сидевшего в гостиной, и взбежал по лестнице в спальню. За ним по пятам следовал отец. Сверху донесся топот и звук прыжков – брат скакал по комнате. Вскоре он с невероятной скоростью сбежал по лестнице, снова промчался мимо меня в кухню и выбежал через заднюю дверь.

Отец, отдуваясь – он был заядлым курильщиком, – спустился по лестнице и побежал за Микой. Их не было несколько часов. Когда стемнело, и я уже лежал в постели, мама ввела Мику в спальню, уложила в кровать и поцеловала в щеку. Даже в темноте я видел, что брат грязный, будто несколько часов провел под землей. Когда мама ушла, я спросил его, что случилось.

– Я сказал ему, что он меня не ударит.

– И он не ударил?

– Нет. Не поймал.

«Я знал, что у тебя все получится», – подумал я с улыбкой.

Через два дня после того, как я послал Мике информацию о путешествии, зазвонил телефон. Я сидел за столом в кабинете, сражался с текстом, и, когда я поднял трубку, Мика тут же затарахтел:

– Потрясающее путешествие! Ты знаешь, куда мы поедем? На острова Пасхи и в Камбоджу! Мы увидим Тадж-Махал! Увидим австралийскую глубинку!

– Знаю. Здорово, правда?

– Еще как! Потрясающе! Ты прочел, что в Норвегии мы прокатимся на собачьей упряжке?

– Да-да, я…

– А в Индии верхом на слонах!

– Да, я…

– Мы поедем в Африку! В Африку, боже мой!

– Да…

– Невероятно!

– Значит, Кристина отпустила тебя?

– Я же сказал тебе, что еду.

– Знаю. Но Кристина не возражает?

– Ну, она не обрадовалась, но и не возражала. Это ведь… Африка! Индия! Камбоджа! К тому же с братом! Что она еще могла ответить?

«Нет», например. У них двое дочерей: Пейтон два месяца, Элли девять лет, – а Мика собирается уехать на несколько недель чуть ли не сразу же после первого дня рождения Пейтон.

Однако я был уверен, что Кристина, как и Кэти, понимает – Мика, невзирая ни на что, хочет повидаться со мной, а я с ним. Будучи братьями, мы привыкли полагаться друг на друга в трудные времена, и связь эта лишь крепла с годами. Мы поддерживали друг друга во время личных и эмоциональных кризисов, вместе переживали взлеты и падения. Мы узнали многое о себе самих благодаря тому, что узнавали друг о друге. Братья нередко близки от рождения, но в нашем с Микой случае эта связь поднялась на новый уровень. Его голос будит воспоминания о нашем детстве, его смех неизбежно воскрешает в памяти прошлое.

– Ник? Эй, ты еще здесь?

– Да, просто задумался.

– О чем? О путешествии?

– Нет, о наших детских приключениях.

– В Миннесоте?

– Нет, в Лос-Анджелесе.

– С чего ты вдруг вспомнил о них?

– Не знаю. Просто иногда они вдруг вспоминаются.

В 1969 году мы уехали из холодных зим Миннесоты в калифорнийский Инглвуд. Отца приняли в аспирантуру университета Южной Калифорнии, и мы поселились аккурат в центре Лос-Анджелеса, в районе, который можно было счесть неблагополучным, – там до сих пор гуляли отголоски расового беспорядка в Уоттсе 1965 года[2]. В обшарпанном многоквартирном доме помимо нас жили всего несколько белых семей, а нашими непосредственными соседями были проститутки, наркоторговцы и бандиты.

Квартира была небольшой: две спальни, гостиная и кухня. Впрочем, после Миннесоты мама наверняка сочла это улучшением. Ей по-прежнему никто не помогал, однако впервые за два года у нее появились соседи, с которыми можно поговорить. Пусть даже они отличались от людей, с которыми она росла бок о бок в Небраске. Теперь она могла пойти в магазин за покупками или просто прогуляться, наблюдая за жизнью других людей.

Обычно дети благоговеют перед родителями, и я не был исключением. Моя мама – белокожая брюнетка с темно-карими глазами – казалась мне невероятной красавицей. Невзирая на суровые условия первых лет нашей жизни, я не помню, чтобы она вымещала на нас свое раздражение. Она была прирожденной матерью и любила нас беззаветно. Можно сказать, мама жила нами. Она улыбалась больше всех, и не той фальшивой улыбкой, от которой по коже идут мурашки, – нет, от искренней улыбки мамы хотелось броситься в ее объятья, которые всегда были для нас открыты.

Отец до сих пор остается для меня загадкой. Из нас лишь он один интересовался музыкой, умел играть на губной гармошке и гитаре и непроизвольно насвистывал, когда нервничал. А нервничал он почти постоянно. Да и немудрено. В Лос-Анджелесе отец погрузился в ту же рутину, что и в Миннесоте: обучение днем и работа по вечерам в качестве уборщика и бармена. Он делал все, чтобы удовлетворить наши основные жизненные потребности. Но даже теперь ему приходилось прибегать к помощи своих родителей и тестя с тещей, чтобы свести концы с концами.

Дома он нередко бывал занят каким-нибудь своим делом и ни на что не обращал внимания. Чаще всего в моих воспоминаниях я вижу его за столом с книгой. Настоящий интеллигент, он был не из тех отцов, которые играют с детьми в салочки, ездят с ними на велосипеде или гуляют; мы не страдали от отсутствия подобных развлечений лишь потому, что никогда их не знали. По отношению к нам, детям, он был кормильцем и строгим воспитателем. Когда мы отбивались от рук – что случалось довольно часто, – мама угрожала рассказать обо всем отцу, когда тот вернется домой. Не знаю, почему нас это так пугало – отец не был жесток в наказаниях. Наверное, мы просто мало его знали.

Жизнь в Миннесоте сблизила нас. Несколько лет Мика, Дана и я дружили только друг с другом, и в Лос-Анджелесе это продолжилось. Мы жили в одной комнате, играли в одни игрушки и проводили время в компании друг друга. По воскресеньям мы смотрели по телевизору мультики и могли часами играть с пластмассовыми фигурками теперь не выпускающейся серии «Ковбой Джонни Вест». Подобно серии «Американский солдат Джо», там были ковбои (семья Вест: Джонни, Джейн и дети), солдаты (генерал Кастер и капитан Мэддокс), преступник (Сэм Кобра) и индейцы (Джеронимо, вождь чероки и Нападающий орел), а также сопутствующие предметы: крепости, повозки, лошади и различный скот. С годами они не раз заменялись на точно такие же: мы играли, придумывая одно приключение за другим, пока игрушки буквально не разваливались на части.

Мы с братом начали постепенно открывать для себя мир за пределами дома, а сестра, как самая младшая, оставалась с мамой. Родители, похоже, наивно верили, что вдвоем нам ничего не угрожает, и позволяли свободно гулять одним еще до того, как мне исполнилось пять лет. Единственное, что они требовали от нас – вовремя приходить к ужину. Поскольку мы соблюдали это правило, ни мама, ни отец не говорили, как далеко мы можем уходить во время прогулки, и мы вовсю этим пользовались. Куда бы ни шел мой брат, я хвостиком таскался за ним, проникаясь глубочайшим обожанием, как к герою. Мы обследовали ветхие дома или навещали взрослых соседок, которые стояли у обочин, завлекая клиентов. Мы могли бесконечно долго наблюдать, как подростки чинят машины на парковках, или сидеть на ступеньках лестницы с какими-нибудь бандитами, пока они пили пиво и тискали своих подружек. Нам это очень нравилось – там всегда было на что посмотреть или сделать, и даже время от времени раздававшиеся в отдалении выстрелы нас не пугали.