Ссудный день - Паланик Чак - Страница 11

Понятное дело, что инсульт был геморрагический и к геморрою не имел никакого отношения. Отец Ника косил лужайку перед домом, когда в мозгу у него лопнул сосуд. Маленький некролог, и даже в нем газетчики ухитрились сделать такой идиотский ляп.

Шаста выразила сочувствие. Попыталась объяснить.

На занятиях по методологии средств массовой информации доктор Бролли говорил, что современную прессу, под которой мы понимаем объективное отражение ежедневных новостей, убили площадки вроде «крэйгслист», «ибэй» и иже с ними. Основные доходы газет всегда шли от публикации частных объявлений. От страниц, на которых бесконечным мелким шрифтом предлагались аренда квартир, подержанные машины, щенята в хорошие руки, горящие вакансии, женщины для серьезных отношений и мужчины без вредных привычек. Именно на таком фундаменте зиждился массив «четвертого сословия».

На объявлениях о гаражных распродажах, сиамских котятах с родословной, скупке предметов времен Второй мировой и декоративной керамики, кубометрах выдержанных дров прошлогодней рубки – на всем этом держались старейшие политические династии. По пять центов или по доллару за слово – эти страницы были золотой жилой, питающей высокую культуру: редакционные колонки, литературные рецензии, журналистские расследования, удостоенные Пулицеровской премии. Если верить доктору Бролли, получалось, что жемчужинами печатного слова мы обязаны тем беднягам, что пытаются сбыть с рук коллекцию бутылочек из-под одеколонов «Эйвон» и простаивающие отпускные квартиры.

Каждый год доктор Бролли говорил очередной группе студентов: «Кинематограф существует благодаря тому, что вы готовы платить по пять долларов за попкорн». Никчемный попкорн держит на себе премию «Оскар» и весь сияющий мир кино. Никчемные объявления о никчемном хламе держали на себе колоссальные газетные империи. А стоило газетам утратить достоверность, веры всему прочему тоже как-то не стало. Никто не подскажет вам, где истина, где ложь, где честное качество, а где дерьмо собачье. Без цензора, без арбитра всему теперь одна цена.

Доктор Бролли задавал им читать «Общество братьев и сестер» Роберта Блая. Книга повествовала о произошедшей утрате традиционной иерархии. Нет теперь ни патриархов, ни матриархов, отцы и дети уравнялись в статусе. Никому не охота быть взрослым, учителем, наставником, все хотят быть друзьями-товарищами, равными по рангу – короче, братьями и сестрами.

Доктор Бролли предупреждал, что это расплющивание социальной иерархии в будущем ведет к популизму. Власть будет принадлежать не узкому кругу просвещенных мудрецов, а широким массам, управляемым жадностью и эмоциями.

– Ты в курсе, что он всегда под кайфом? – перебил ее Ник.

– Роберт Блай? – растерялась Шаста.

– Нет, Бролли твой.

И Ник рассказал, что у профессора трансдермальный пластырь; это видно, когда футболка задирается. Что каждое первое мая Бролли надевает специальную футболку – она белая вся, кроме подмышек, а на груди красная надпись: «Команда комми». Что он гомосек, все знают. Что пластырь у него с фентанилом. А в другие дни на футболке у него написано «либераст на лимузине» или «шампанский социалист».

В Орегонском университете любой студент мог опознать фентаниловый пластырь или перкосет хоть со спутника.

Сидя на корточках в пыльном чулане под лестницей, Ник пересчитал по пальцам все, во что когда-то верил. Санта-Клаус, пасхальный кролик, зубная фея, религия, ежедневная газета «Орегониан», правительство, доктор Бролли, полиция. Ты учишься, а история и география меняются прямо на ходу. Не успел сдать экзамен, как полученные знания устарели. Кому и во что верить? Он хотел бы прочитать сообщения на телефоне, но боялся вставить батарейку – вдруг его сразу запеленгуют?

Шаста проверила свой телефон. Уолтер не писал, и его мама не ответила. Шаста размышляла, примут ли от нее заявление о пропаже человека, если она этому человеку просто подружка. Звучало тупо. Правда всегда тупо звучит. Но Шаста все-таки сказала:

– Может, всем надо начать верить себе. – И закрепила успех: – Себе ты должен верить, вот кому.

Ник злобно смотрел на нее, пока она не опустила глаза. И тогда потребовал:

– Выкладывай, короче. Что там Уолтер знал об этом великом заговоре?

Когда Пайпер закончил читать, кастинговая комиссия распустила остальных претендентов. Видимо, роль он себе обеспечил. Однако комиссия не спешила заканчивать пробы. Они хотели, чтобы он сделал еще несколько реплик – для верности. Реплики были написаны на больших карточках от руки, их держали возле камеры. По большей части это были какие-то общие фразы. Например: «Мы должны отринуть прежние системы измерения и сами определить, что есть минута…». Что ж, задача актера – сделать фальшивое правдоподобным. Превратить воображаемую солому в осязаемое золото.

– Моменты времени – это кирпичи, из которых строится наша жизнь. Жизнь не должна измеряться выходными днями. Наше пребывание на земле не должно оцениваться по размеру заработной платы и налогов.

Как только Пайпер зачитывал одну карточку, ассистент менял ее на следующую.

– Я Толботт Рейнольдс, абсолютный монарх, избранный Советом Племен.

На этом месте члены комиссии пошушукались, и режиссер попросил еще дубль – тоном пожизнерадостней.

Пайпер добавил в голос улыбку.

– Я Толботт Рейнольдс. – Он чуть приподнял голову, чтобы взгляд стал более открытым и располагающим. – Абсолютный монарх, избранный Советом Племен.

На следующей карточке был некий «параграф седьмой Декларации Взаимозависимости»:

Копящий еду портит ее. Копящий деньги портит себя. Копящие власть портят человечество.

Члены комиссии несколько раз пересмотрели запись, удовлетворенно покивали друг другу и велели ассистенту давать следующую карточку.

– То, что вас легко любить, не гарантия, что вас полюбят! – зачитал Пайпер.

– А теперь с двойным восклицанием, – распорядился режиссер и добавил: – Пожалуйста.

Очередная карточка гласила: «Мы навязываем людям чужую судьбу, пренебрегая своей собственной. Так мы губим жизнь и себе, и ближним».

Пайпер читал эту напыщенную бессмыслицу торжественно и с достоинством.

– Всякий должен следовать своему пути и не мешать другим выбирать свой. Надлежит уважать друг друга и не пытаться навязывать окружающим цели.

Подошел здоровенный амбал, от которого пахло бензином и то ли порохом, то ли петардами. Сложенной бумажной салфеткой он бережно промокнул Пайперу лоб.

Опять та же карточка: «Я Толботт Рейнольдс, абсолютный монарх, избранный Советом Племен». Дубль вышел неудачный, потому что у Пайпера заурчало в животе.

Теперь режиссер попросил сделать акцент на том, что дано крупным шрифтом. Пайперу не требовалось объяснять.

– Я Толботт Рейнольдс, высший аристократ, главнокомандующий сановник, великий маг, абсолютный монарх…

Перечень тянулся бесконечно, и Пайпер вложил в него всю душу.

Как люди ходили взглянуть на последние дни работы государственных органов, ту же дань они отдавали и другим учреждениям, которые должны были вот-вот кануть в прошлое. Сонмы зевак собирались вокруг журналистов, снимающих репортажи о происшествиях. Журналистам такое внимание втайне льстило – как свидетельство их авторитета в обществе. На лекциях почтенных академиков собирались полные залы слушателей – слушателей, знающих, что лекции эти прощальные. Заслуженные академики, лауреаты всего-чего-только-можно воспринимали молчаливые толпы в своих аудиториях как комплимент. Впервые за многие годы они чувствовали, что будущее сулит им нечто хорошее. Как и журналисты, они жестоко ошибались.

На образование люди тратили большие деньги и получали за них слишком мало. На средства массовой информации они тратили время и внимание и не получали ничего.

Зеваки смотрели на профессоров и журналистов не с почтением, а с жалостью и злостью. Кто-то – с грустью и брезгливым любопытством, как могли бы смотреть на последний уцелевший экземпляр почтового голубя. Люди понимали, что завтра всего этого не станет – ни новостей по телевизору, ни лекций в университетах. Произойдет событие, которое отделит будущее от прошлого. Люди смотрели на закат вымирающих профессий, чтобы когда-нибудь рассказать о них своим потомкам. С ностальгией созерцали пустую силу чиновника, журналиста и профессора и безмолвно прощались с ними.