Там, где рождаются молнии
(Очерки) - Грязнов Евгений Николаевич - Страница 11

Долго говорил командир с баянистом. О чем говорил, то нам неведомо…

Целую неделю молчал баян: баянист в отпуск уехал. А потом запел баян. Но уже не было в его песне боли, не грустил он в одиночестве, а смеялся звонким, чистым смехом, как его хозяин, да еще подыгрывал солдатам, которые в этот вечер пели разудалую армейскую песню, сочиненную кем-то из них.

Сощурив добрые серые глаза, облокотясь на радиатор, им подпевал тихонько командир.

А за окном, как и в тот вечер, падал мягкий снег.

С этим вопросом обратилась ко мне дочка. Она еще ходит в детский сад и пока многого не знает. Я уже лет двадцать как окончил школу, но тоже задумался над тем, как ответить Лариске так, чтобы ей было понятно. Пришла на помощь жена. Она стала растолковывать ребенку, что к чему. А я в это время вспоминал другое.

…Вечером на позицию роты, где секретарем парторганизации старший лейтенант В. Суетин, опустились облака, и сразу же все утонуло в густом тумане. Через несколько минут прямо на снегу стали плясать огненные стрелы, сопровождаемые оглушительными раскатами грома, и сугробы моментально порозовели, а железные столбы, к которым прикреплены тросы, помогающие локаторщикам совершать переходы в белесой снежной мгле от казармы к станциям, заискрились, словно во время электросварки.

Выход из помещений был строго-настрого запрещен. Командиром были предприняты и другие меры, направленные на предупреждение всякого рода случайностей, и размеренный ритм жизни не нарушился. Одни в составе дежурной смены зорко всматривались в оранжевые диски экранов, внимательно вслушивались в эфирные шорохи, другие готовились к занятиям. Младший сержант М. Кравченко, обложившись красками, оформлял стенд. Рядом пробовали силы самодеятельные артисты.

«Я встретил вас…» — выводил под гитару рядовой М. Краснов. Тихонько трогал струны, настраивая вторую гитару, рядовой А. Бекмударов. Тренируясь в пляске, притоптывал и прихлопывал руками рядовой Б. Буняк. Кто-то составлял «конспект» в родные края, кто-то подшивал воротничок, кто-то читал книгу…

Гроза кончилась так же неожиданно, как и началась. А перед самым рассветом, буквально за два часа до подъема, на позицию локаторщиков обрушился ветер, несущий мощные снеговые заряды. И вот тогда под тяжестью льда осела в снег одна из секций мачты. Необходимо было демонтировать зеркало антенны и вновь установить его.

В борьбу со стихией первыми вступили подчиненные старшего лейтенанта Суетина. Офицер, прибыв на позицию, тут же определил каждому участок работы. Получили задание сержант О. Неборак, ефрейторы А. Якунин, В. Царуш и все те, кто прибыл на подмогу расчету. Ветер и мороз леденили лицо и руки, под напором шторма трудно было устоять на месте, но воины продолжали работать до тех пор, пока антенна не была установлена.

…Закончив свои пояснения, жена замолчала. А я, оторвавшись от воспоминаний, сказал дочке:

— Молнии рождаются высоко в небе и там, где несут службу сильные и смелые люди.

Каждое утро, когда первые лучи солнца заглянут в комнату и по стене начинают метаться тени от колышущихся под легким ветерком веток дерева, растущего под окном, Аленка открывает глаза:

— А что, папа уже на службе?

— Уже на службе, — отвечает мама. — Скоро и я ухожу. Вставай, дочка. Вот и Степка барабанит. Кушать просит. И Маркиз за ночь проголодался…

Степка — это заяц-малыш. А зовут его так потому, что нашел его папа в степи, неподалеку от одной из радиолокационных станций. Первые дни Аленка кормила его молоком из соски. От удовольствия Степка, как казалось Аленке, даже причмокивал.

— А почему папа не подождал, когда я проснусь? — спрашивает Аленка.

— Служба у него такая, — отвечает Лидия Ивановна.

— А за что ему орден дали?

— За то, что встает рано, — улыбается мать.

Хрустел Степка, уминая капусту. А на улице все выше и выше поднималось солнце и звенели птицы, приветствуя новый день. И у каждого начинались свои заботы. И у подполковника Николая Куреткова, отца Аленки, и у Лидии Ивановны — медицинского работника.

Свои заботы были и у Аленки — в ее детском мире столько интересных дел! В глазах девчушки искрилась радость, безоблачная, как новый день.

Об одном только Аленка не подозревала: все это потому, что вместе с ее отцом бдительно несут службу солдаты, сержанты, прапорщики, офицеры, надежно охраняя мирное небо над головой, охраняя и ее, Аленкины, радости.

Мне повезло. Заполярные бураны тоже, видимо, устали от своей трудной работы и решили немного отдохнуть. Эту паузу немедленно использовали полярные летчики, торопясь выполнить необходимые перевозки.

На одном из самолетов улетал и я. Меня и радовала такая возможность и в то же время не покидало чувство неловкости перед солдатами и офицерами за то, что я уезжаю, а они остаются месить снега у своих истребителей.

От мыслей меня отвлекла черноглазая с большущим алым бантом девочка. Она глядела в иллюминатор и горько плакала, размазывая слезы на пухлых щечках: — Не плачь, Маришенька. Мы еще приедем сюда, — солдат в голубых погонах неумело вытирал ей слезы, безуспешно пытаясь ее успокоить.

Я прихожу ему на помощь. Теперь мы успокаиваем Марину вдвоем. Между уговорами я узнал, что солдат едет в отпуск и как раз туда, где живет бабушка малышки. Вот его и попросили отвезти девочку, так как у бабушки большой сад, в котором много зелени и солнца.

И еще я узнал, что папа Марины — военный летчик, а мама — врач. Никто из них отвезти не может — служба не позволяет.

Самолет забирался все выше. Под нами уже не видно белой печальной равнины — только белесые облака, на боках которых застряли красноватые отблески холодного северного солнца.

А Марина плакала. Плакала от «бессердечия» взрослых, которые ее, наверное, ну ни капельки не любят, раз куда-то отправляют. Ужасно хитрые эти папа и мама. Сами, однако, остаются…

На остановке, что напротив детского сада, стоит прапорщик с маленькой девочкой. Щечки у малышки раскраснелись от мороза, шубка искрится от редких снежинок.

Подходит красно-желтый трамвай.

— Хочу к окошку, — заявляет девочка на весь вагон. — Тише, Танечка, — устало говорит отец. Но где там! — Знаешь, во что мы сегодня играли?

Она почти скороговоркой перечисляет все детсадовские события за день. Пассажиры с удовлетворением слушают рассказ Тани. А мужчина в пыжиковой шапке протягивает ей конфетку.

Девочка смотрит на отца.

— Бери, бери, дочка.

Таня разворачивает конфету. На это занятие у нее уходят считанные минуты, а потом опять град вопросов: — Папа, а ты любишь музыку? А какая песня тебе больше всего нравится? А хочешь я тебе спою ту, которую мы сегодня разучили?

Прапорщик, улыбаясь, кивает головой. Но Танечке петь расхотелось, и она опять о чем-то щебечет. Она не знает, что ее беззаботный, радостный говорок и веселый смех — лучшая песня для отца, для всех взрослых.

Запах сирени поглотил все. Казалось, перрон несколько минут назад поливало не дождем, а духами. Большие гроздья сирени, свисавшие через ограду, словно кричали: «Сорвите нас, сорвите!»

Но поезд стоял на этой станции всего десять минут, и люди не замечали чуда. Спешили к вагонам. Кричали через окошко. Смеялись. Плакали. Пили пиво. Второпях расхватывали газеты…

Московским вечерним я уезжал к новому месту службы. Я стоял и думал, сколько у меня еще дорог впереди. Вглядывался в людей. Я ждал девушку. Мои товарищи несли боевое дежурство и попрощались там, в части. А она… Она обещала прийти.

Но ее не было. А мне так хотелось, чтобы она пришла. Дурманящий запах сирени снова и снова будил мысли о ней, о наших встречах у белой мазанки, которая мне представлялась сказочным теремом. В ушах звучал ее грудной голос, ее смех, чистый, звонкий. Как она радовалась нашим свиданиям. Каждая встреча была для нас праздником, большим праздником. Неужели они кончились, эти праздники?