Помор - Большаков Валерий Петрович - Страница 15

Подтянув ноги, Фёдор присел на корточки — и резко вскочил, направляя удар и вкладывая в него вес тела. Кулак достиг цели — Гонта, едва успевшего встать, отбросило на стену, аж гул пошёл. Чуга тут же подскочил и, пока Мэт не опамятовался, провёл удар, целясь в голову, но не попал — противник резко пригнулся, огревая помора по рёбрам.

Напор у Гонта явно ослаб — сбил миллионщик «дыхалку». Фёдор извернулся, хватая Мэта за отвороты сюртука, и показал ему «ливерпульский поцелуй» — ударил головой в лицо. Хрюкнув, нелепо взмахнув руками, Гонт ударился о стену и свалился на пол.

— Хватит, Фёдор, — сказала Наталья дрожащим голосом, и Чуга кивнул, отступая.

Гонт поворочался и сел, пуская носом кровавые пузыри. Кое-кто из гостей бросился ему на помощь, и тут уж Дэгонет с Турениным помех не создавали.

Опираясь на руки полковника Листердейла и пожилого, но крепкого ван Олдина, миллионщик поднялся с пола, глядя на помора, словно в прорезь прицела.

— Ты покойник! — сипло проговорил он и двинулся прочь, шатаясь, отмахиваясь от слуг.

Вскорости гулко хлопнула дверь, а немного погодя с улицы донёсся цокот копыт отъезжающего фиакра.

— Думается мне, — мрачно предрёк Костромитинов, посматривая на племянницу, — миссис Гонт тебе не бывать…

— И слава Богу! — всплеснула руками Коломина. — Господи, сколько я всего наслушалась про Гонта, а не верила, оправдывала даже. Дядечка, ты даже не представляешь, какое это облегчение — знать, что тебе не грозит брак с таким человеком! Спасибо Фёдору — избавил!

Чуга криво усмехнулся.

— Каяться не стану, — сказал он, — но, ежели што не так, простите великодушно.

Гости, оживлённо обсуждая «скандал в благородном семействе», потянулись к столу. Вперёд шагнула Марион, под ручку с Роуэллом.

— Вам надо срочно покинуть город! — молвила она с тревогой, переводя взгляд с Фёдора на Павла. — Гонт — страшный человек, он ни перед чем не остановится!

Туренин кивнул.

— Это точно, — сказал он серьёзно. — Если его люди найдут нас, вдвоём не отмахаемся.

— Ты прав, — неохотно признал Чуга. Обратив взгляд на Коломину, он развёл руками: — До свиданья, сударыня Наталья Саввишна! Даст Бог, свидимся.

— Обязательно, — ласково сказала девушка.

Пожав руки Костромитинову и Дэгонету, Фёдор с Павлом откланялись.

Особняк на Пятой авеню помор покидал с тяжёлым чувством. Впервые за долгое время на душе у него теплом повеяло, чувство живое затеплилось — и на тебе! Расставайся, беги… А что делать? Задержаться? Авось минуют его напасти? А толку-то? Что ты Наталье предложить можешь, окромя любви да ласки? Поговорку — что, дескать, с милым и в шалаше рай, дурачки придумали. Чай, не ночевали они в том шалаше, когда дождь стеной! А зимой как? У костра греться? Да что ж это за милёнок такой, если избраннице даже крова предложить не может? Куда такой годится? Вот пущай сам в своём шалаше и живёт! А ему сам Бог велел в богатеи выйти…

— Стало быть, на Запад? — перебил его мысли скучный голос Туренина.

— Угу, — буркнул Чуга.

— Ранчу заводить?

— Угу.

— А меня… этим… бакером возьмёшь?

— Знаешь хоть, где у коровы рога, а где хвост?

— Знаю, — с вымученной жизнерадостностью ответил Павел, — читал! Едем?

— Да куда от тебя денешься, всё равно ж не отвяжешься…

В сгущавшихся сумерках показался силуэт лошади с коляской.

— Извозчик!

Очень скоро «купе Брауна» унесло друзей прочь, и они не успели разглядеть, как из-под тёмной арки подъезда вывернула пролётка, занятая двумя мужчинами в неприметной одежде и одинаковых шляпах-котелках. Не догоняя, но и не отставая, пролётка покатилась за экипажем, увозившим Фёдора и Павла.

Поздно вечером Чуга с Турениным переправились через Гудзон на пароме и вышли к вокзалу. Поезд до Канзас-Сити[58] как раз разводил пары, потихоньку готовясь к отправлению. Состав был длиннее, чем обычно, — целых восемь вагонов, не считая тормозного, — почтовый, багажный, два грузовых и три пассажирских разной классности.

Друзья купили билеты во втором классе. Больше всего вагон напоминал немного увеличенный дилижанс — тут стояли деревянные сиденья, обтянутые иссиня-чёрным тиком, а стены были отделаны синим плюшем, с узкими зеркалами между окон.

Войдя, Фёдор сразу услышал смех Ларедо — проигравшийся ковбой был уже без седла.

— По пути, значит? — осклабился Шейн.

— Вроде того, — проворчал Чуга, аккуратно укладывая шляпу-стетсон на багажную сетку.

— Всё спустил? — ухмыльнулся Туренин.

— Даже шпоры! — захохотал ковбой.

Мало-помалу пассажиры занимали места. Показалась хрупкая, миловидная женщина в сером дорожном платье. Глаза её подозрительно шарили вокруг, то и дело ширясь от испуга, а руки крепко сжимали сумочку.

Вошёл дородный, сопящий фермер с окладистой бородой, щеголявший в синих домотканых штанах с нашитыми сзади и на внутренних сторонах икр кусками жёлтой оленьей кожи. Из голенища высокого сапога у него торчала роговая рукоять охотничьего ножа, на поясе висела кобура, едва вмещавшая настоящую пушку — здоровенный «милс» 75-го калибра, — а толстые и короткие пальцы постоянно оттягивали новенькие подтяжки и щёлкали ими.

Появился офицер-кавалерист в синей форме и скрипучих сапогах. Он учтиво поклонился испуганной женщине с сумочкой. Последним сел крупный мужчина лет тридцати. Чернявый, с аккуратной бородкой и усами, с лицом загорелым и обветренным, он смахивал на мексиканца, а одежда его — серый костюм из тонкого твида и чёрная плантаторская шляпа — указывала на состоятельность. Голубино-сизый жилет чернявого пересекала массивная золотая цепочка часов, на которой висели брелки — самородок и лосиный зуб, оправленный в золото. Багаж пассажиру соответствовал — это были два мешка, рюкзак и деревянный ящик, обитый железными полосками.

«Деньги везёт, наверное», — подумал Чуга, поудобнее приваливаясь к собственному мешку, и задремал. Свисток паровоза перебил ему сон, но из дрёмы так и не вывел. Поезд тронулся, вагон покатился, перестукивая, и помор заснул ещё крепче.

Проснулся он утром, лёжа на диванчике, вытянув ноги в проход. Солнце ярко светило, дым паровоза за окном летел себе мимо, рассеиваясь в чистом воздухе. Уползали назад перелески да речушки, пшеничные поля да одинокие фермы. Крякнув, Фёдор сел и протёр глаза. Ларедо задумчиво глядел на проплывавшие пейзажи. Павел сидел напротив и улыбался.

— Как спалось? — спросил князь.

— Вашими молитвами, — буркнул Чуга, чувствуя, как ломит во всём теле. Приучила его Олёна к перинам пуховым да к соломенным тюфякам, вот и изнежился…

Шейн, оглядываясь на чернявого, склонился, заговорщицки подмигнув.

— А ящичек-то тяжёленький, — проговорил он. — Деньгу, надо полагать, везёт, и немалую. Может, мы его… того? А?

— Рискни, — зевнул Фёдор, не принимая Ларедо всерьёз. — А меня уволь…

— Ну как хотите, — разочарованно протянул Шейн, откидываясь на спинку.

Между тем паровоз издал гудок, приближаясь к станции, маленькому домику красного цвета. Сразу за путями тянулась пара улочек городишки, приткнувшегося к железной дороге.

Вагоны подтянулись к перрону — платформе футов шестьдесят длиною,[59] грубо сколоченной из досок, — и замерли. Протяжно закричал кондуктор:

— Стоянка двадцать минут!

Чуга нашарил взглядом Шейна и сказал:

— Лопать пойдёшь?

— Не-а… Вы уж сами как-нибудь.

— Что, всё до цента спустил?

— Ну-у… Где-то так.

— Ладно. Мы сбегаем перекусить и тебе чего-нибудь притащим.

— Уговорили! — ответил Ларедо с ухмылкой.

Постоялому двору с парусиновыми перегородками, где по двое спали на одной кровати, название «Гранд-отель» не шло, но кормили тут прилично. Над дверями пристройки, выходившей к перрону, красовалась вывеска «Кухня Беккет», сулившая обед за пятьдесят центов.