Труп Гидеона (ЛП) - Чайлд Линкольн - Страница 8

Никто не произнес в ответ ни слова. Сам Дарт говорил мягко и тихо, но что-то в тоне его голоса давало понять, что никаким шуткам и послаблениям в данной ситуации попросту нет места.

— Прошу прощения, — сказал Дарт, — за неудобства и страх, которые вам пришлось испытать. К счастью для каждого из вас, вы отделались малой кровью. Теперь я передаю вас в руки доктора Берка, он позаботится о вас, как подобает. Доброго дня.

И он откланялся.

Ученый сверился со своим планшетом.

— Так, давайте посмотрим. Будем работать в алфавитном порядке, — сейчас он больше стал напоминать руководителя военного лагеря. — Итак, сержант Адейр и офицер Корли, пожалуйста, пройдемте со мной?

Гидеон оглянулся и осмотрел группу. Член команды спецназа, который поддался панике в фургоне, ушел с ученым, и Гидеону показалось, что в отдалении он слышит его ругань и крики.

Вдруг дверь открылось, и вернулся Майрон Дарт в сопровождении Мануэля Гарзы. Дарт выглядел встревоженным.

— Гидеон Кру? — его взгляд остановился на Гидеоне. Похоже, он его узнал.

Гидеон встал, в то время как Гарза к нему приблизился.

— Пойдемте, — сказал он.

— Но…

— Это не обсуждается.

Гарза быстро направился к двери, и Гидеон поспешил за ним. Когда они проходили мимо Дарта, тот посмотрел на него с прохладной улыбкой.

— У вас весьма интересные друзья, доктор Кру.

9

За все время затяжной поездки через весь город до 12-й улицы Литтл-Вест, которая еще до ее начала обещала быть долгой, учитывая плотный трафик, Гарза не сказал ни слова, его взгляд был направлен только вперед и полностью сосредоточен на вождении. Ночные улицы Нью-Йорка были заполнены обычным для них светом неоновых огней, движением, шумом и суетой. По выражению лица и языку тела Гарзы Гидеон буквально видел исходящее от него раздражение, но ему было все равно. Затишье позволило ему подготовиться к тому, что, по его мнению, обещало быть неприятной конфронтацией. Он имел довольно хорошее представление о том, что Глинн хотел, чтобы он сейчас сделал.

Когда Гидеону было двенадцать, он стал свидетелем того, как его отец был застрелен снайперами ФБР. Его отец был штатским криптологом, работавшим в INSCOM^[5], Командовании разведки и безопасности армии (КРБ) США, и входил в подразделение, разрабатывающее коды. Советы взломали один из таких кодов через четыре месяца после его внедрения, и за одну ночь двадцать шесть оперативников и двойных агентов были раскрыты — всех жестоко пытали и после убили. Это было одним из худших бедствий разведки за все время холодной войны. Федералы сказали, что это была вина его отца. Его отец всегда страдал депрессией, и — под давлением обвинений и расследований — он сломался и захватил заложников, после чего был застрелен в дверях Арлингтонского зала, невзирая на то, что он сдался.

Гидеон стал свидетелем всего этого.

В последующие годы жизнь Гидеона сошла с рельсов. Его мать начала пить. Через их дом прошла целая вереница мужчин. Они переезжали из города в город, после каждого окончания ее отношений или после его исключения из очередной школы. Поскольку деньги его отца быстро иссякли, им приходилось жить в домах, квартирах, трейлерах, комнатах мотелей и пансионатах. Его основные воспоминания о матери в те годы заключались в том, что с отрешенным взглядом она сидела за кухонным столом со стаканом Шардоне в руке, вокруг ее изможденного лица скручивался сигаретный дымок, а на заднем плане играли ноктюрны Шопена.

Гидеон изначально рос аутсайдером, а после этих мрачных событий его полностью поглотили интересы, свойственные одиночке: математика, музыка, искусство и чтение. Один из их переездов — в то время ему было семнадцать — привел их в Ларами, штат Вайоминг. Однажды Гидеон вошел в местное историческое общество и провел там день, убивая время, вместо того, чтобы пойти в школу. Никто не нашел его — кто бы мог додуматься искать его в подобном месте? Занимающее старый викторианский особняк историческое общество представляло собой пыльное скопление комнат, темные углы которых были заставлены памятными вещицами. Среди них были шестизарядные револьверы с Запада, из которых в свое время были убиты знаменитые преступники и о которых в современном мире никто никогда не слышал, индейские артефакты, антиквариат, ржавые шпоры, длинные охотничьи ножи и коллекции картин и рисунков.

Гидеон нашел убежище в дальней комнате, где мог спокойно читать. Через некоторое время его внимание привлекла небольшая деревянная гравюра — одна из многих плохо представленных картин, кое-как втиснутая на стену. Это был художник, о котором он никогда не слышал, Гюстав Бауманн, а его работа называлась «Три сосны». Простая композиция из трех маленьких, чахлых деревьев, растущих на бесплодном утесе. Но почему-то, чем больше он смотрел на этот оттиск, тем больше тот привлекал его и тем более замечательным и даже чудесным ему казался. Художнику удалось наполнить эти три сосны чувством благородства, собственного достоинства, истинной сущности дерева, как такового.

Дальняя комната Исторического общества стала его прибежищем. Учителя так и не смогли выяснить, где он пропадает. Здесь он мог даже играть на гитаре, и глухая старушка, дремавшая в приемной, никогда не замечала этого. Гидеон не знал, как и почему, но со временем он влюбился в эти торчащие кривые деревья.

А потом его мать потеряла работу, и им снова пришлось переехать. Гидеон не хотел прощаться с гравюрой. Ему становилось плохо от мысли, что никогда не увидит ее снова.

И он украл ее.

Это оказалось одной из самых захватывающих вещей, которые он когда-либо делал. Вдобавок… это оказалось очень легко. Несколько случайно заданных им вопросов показали, что у исторического общества практически отсутствует система охраны, и его картотека пыльных каталогов никогда не проверялась. В один ненастный холодный зимний день он явился с маленькой отверткой, спрятанной в заднем кармане джинсов, снял гравюру со стены и спрятал ее под пальто. Затем, прежде чем уйти, он вытер стену, на которой висел оттиск, чтобы избавиться от пыли и сдвинул две другие гравюры, чтобы прикрыть образовавшееся пустое пространство и дырку от шурупа. Весь процесс занял пять минут, и, когда он закончил, никто не смог бы даже заподозрить, что отсюда пропала гравюра. Это было поистине идеальное преступление! И Гидеон уверил себя, что поступает правильно: гравюра никому не нравилась, никто не приходил на нее посмотреть, складывалось впечатление, что ее вообще никто никогда не замечал, кроме него, и историческое общество позволяло ей гнить в темном углу. Он чувствовал, что творит добродетель, подобно отцу, принимающему в свой дом нелюбимого, осиротевшего ребенка.

Но какое же это было восхитительное волнение! Непередаваемое физическое ощущение! Впервые за несколько лет он чувствовал себя живым: его сердце сильно билось в груди, все его чувства обострились. Цвета казались ярче, мир в целом стал выглядеть для него иначе — по крайней мере, на некоторое время.

Он повесил гравюру над кроватью в своей новой комнате в Стокпорте, штат Огайо, и его мать никогда не обращала на нее внимания, никогда не заговаривала о ней и ни разу не показывала, что вообще ее заметила.

Он был уверен, что гравюра была простой дешевкой. Но несколько месяцев спустя, просматривая каталоги с аукционов, он обнаружил, что она стоит от шести до семи тысяч долларов. В то время его мать находилась в отчаянном положении из-за того, что нечем было оплачивать аренду, и у него возникла мысль продать ее, но он так и не смог представить, как расстается с ней.

К тому времени у него возникла еще одна одержимость. Другая навязчивая идея. Из-за нее он стал часто посещать близлежащее историческое общество Маскингум, где хранилась небольшая коллекция гравюр, оттисков и акварелей. Он выбрал одну из наиболее понравившихся ему работ — литографию Джона Стюарта Карри^[6], названную «Житель равнин», и украл ее.