Приятно тебя общать (СИ) - Кикина Ирина - Страница 15

— Я беру, — булькаю я. — Сколько, многоуважаемоея?

Алекс покачивался в прозрачной коробке. Арауканский подросток тащил его прочь из ненавистного магазина, весело бормоча на своём языколомном наречии. Второй инопланетный детёныш, кажется, был недоволен покупкой. Алекс старался не думать, что будет, если родителям не понравится такое приобретение или если новая игрушка вскоре наскучит этому странному существу, слепленному из всего, что есть в природе неприятного.

Он силился наслаждаться редкими лучами чужих звёзд, а мысли просто отбросить. Когда ты один против всех и не можешь повлиять на события, мысли — это только удары молотка по тонкой перегородке, отделяющей тебя от безумия.

А ещё он заставлял себя не думать о прошлом. О том, как всё было роскошно, лихо и красиво. Особенно по сравнению с тем, где и кем он оказался сейчас. Не думать. В этом спасение.

Все знали, что Империя Людей умеет воевать и убивать. Мало кто знал, как быстро, изощрённо и надёжно она умеет избавляться от предателей.

Просыпаюсь среди ночи. По всей квартире ярко и неестественно-весело горит свет. На щеке отпечатались квадратики клавиш. Чашка с остывшим кофе укоризненно поглядывает: «Опять не укладываешься в сроки. Опять переводишь в ночь. Ну-ну. И надолго тебя хватит?»

С нажимом тру глаза, лоб, меся своё несчастное лицо, как бледное пористое тесто. С безропотным отвращением делаю глоток некогда бодрившего напитка. Сдавать к десяти утра. А у меня ещё двенадцать переводческих страниц впереди.

Вдруг смотрю — ходит по моей берлоге чёрно-белый человек. Не банально в чёрно-белом костюме, а именно чёрно-белый и как бы даже плоский. Словно из немого фильма его вырезали и в мою реальность вклеили.

Может, ещё не до конца очнулась? Но холодный кофе только что очень правдоподобно и неприятно прокатился по пищеводу. И весь мой бардак выглядит предельно чётким и осязаемым…

Чёрно-белый человечек, плюгавый и округлый, со стёртыми чертами лица неодобрительно качает головой и гасит мои лампочки. По очереди. Не нажимает на выключатель, а именно как свечку тушит: поплёвывает на пальцы и зажимает между большим и указательным крошечную сердцевинку несъедобной груши. До некоторых груш в силу небольшого роста не дотягивается. Кряхтит, ногой отпихивает элементы раскардаша на полу, подставляет стул и тогда уже делает своё чёрное дело.

Прислушиваюсь к себе. Я совершенно уверена, что это не сон. И тем не менее, мне не кажется странным этот незнакомый мужичок из немого кино, без спросу помогающий мне сэкономить на киловаттах. И нисколько не смущает меня выбранный им метод гашения лампочек. И почему-то я абсолютно точно знаю, что ровно такой же человечек сейчас ходит по соседней квартире. И по квартире напротив. И по каждой жилой клетушке в нашем доме, и в доме через дорогу, и во всех домах квартала, города, страны… мира… и гасит, гасит одинокие огоньки…

И мне совсем не страшно. Вот ни капельки. Только грустно как-то.

Мужичок в очередной раз слюнявит пальцы. Вдруг решает пояснить:

— Конец света, понимаете ли.

— Понимаю, — отвечаю я с тяжким вздохом.

— Что поделать, работа такая, — откликается Выключатель, скармливая очередной кусок моего обиталища прожорливой темноте.

— Да это ясно. Но почему именно сегодня?

Риторический вопрос вырывается у меня помимо воли. И звучит недостойно и жалко.

— Ну как, дата у нас давно в графиках стояла. План нарушить — вся отчётность коту под хвост, другие проекты задержатся.

Помогаю мужичку разгрести хлам на полу. Теперь можно подставить малахольную табуретку и погасить спальню.

— Да про график — это я ж не против. Только очень обидно.

Хочу взять себя в руки и неколебимо заткнуться, как подобает самураю перед верной гибелью, но язык мелет сам собой:

— Завтра собиралась сдать крупный перевод и наградить себя за работу. Суши-хрюши всякие. Полгода не заказывала. Всю неделю мечтала о них, слюной исходила. Прямо перед глазами стояли. Но я твёрдо решила — только после сдачи. И вот поди ж ты!..

И чего я это с ним откровенничаю?

— Давайте пока с кухней разберёмся, — предлагает мужичок, подхватывая табуретку.

Сидушка мигом отлетает, а четвероногий остов сиротливо смотрит ей вслед.

— На кухне чище. И там есть другие табуретки, — бурчу я и оборачиваюсь к экрану.

Глаза по инерции ищут потерянную строчку, пальцы привычно ложатся на клавиатуру. Потом понимаю, что это бессмысленно и закрываю крышку ноутбука. Начинаю машинально прибираться, но осознаю, что и это лишние телодвижения. Тем не менее, что-то вынуждает меня вылить холодный кофе в унитаз. Как дань уважения, как салют над могилой героя. Он пытался сделать меня работоспособнее…

Выключатель возвращается с кухни повеселевшим.

— Там быстро управился. На потолке, в микроволновке и в холодильнике. Вообще-то в бытовой технике вырубать свет необязательно, но я люблю, чтобы во всём был порядок.

Киваю. Это профессионально. В работе я тоже такого принципа придерживаюсь, хотя по виду моего логова не скажешь.

— Ну что, осталась только гостиная.

Оглядываюсь. Маленькая уютная комната отрезана от всего мира стеной непроглядной, непробиваемой темноты. И можно только гадать, существовал ли этот мир вообще или мой островок — это всё, что есть и было, но больше не будет?

— Не обращайте на меня внимания, я тут посижу.

Устраиваюсь на диване, подтягиваю ноги, уютно зачехлённые в полосатые носки. Под попу удачно подворачивается некогда забытая здесь конфетка. Жестом предлагаю незваному гостю. Тот качает головой, расправляясь с люстрой. Разворачиваю и со смаком рассасываю подсохшую, потрескавшуюся сладость. Не так уж и плохо уйти в небытие, чувствуя нёбом вкус шоколада. Хотя кто знает, в небытие ли?

Вот и погас хилый настольный светлячок, за которым жадно следили мои глаза в розовую сеточку. Ничего не изменилось, просто стало черным-черно. И тут я слышу лёгкое покашливание Выключателя.

— Вы знаете, я только что закончил очень сложный и масштабный проект. И на самом деле, я тоже очень люблю японскую кухню…

И вот в тишине и абсолютной темноте мы руками едим тёплые роллы.

Сестра стояла у окна и отрешённо пялилась в небо, как покинутая фрёкен Бок.

Взъерошивая мокрые волосы полотенцем, я подошла к ней, тоже воззрилась вверх и увидела сотни белых росчерков по лазури. Ничего в этом не было удивительного, кроме того, что росчерки были будто гребешком проведённые, строго вертикальные.

— Эй, ты чего?

— А?

— Чего случилось, говорю?

— А-а. Так это. Всё.

— Что — всё?

— Всё, они улетели.

Я аж полотенце выронила.

— Как? А разрушения? А инопланетная экспансия? А война с оккупантами?

— Не будет ничего.

— Но как не будет?

— Вот так.

— Но столько лет только войной и живём! Все репортажи о ней, вся промышленность на неё работает! Как мы дальше-то? Я уж и не помню, как раньше было.

— Вот так. Пока ты голову мыла, они так и объявили: как хотите, так и живите. Мы устали с вами бороться.

— Но… но… а нам теперь с кем бороться?

— Друг с другом, наверно. Так испокон веков было: люди всегда найдут, с кем повоевать.

— Друг с другом? Но я не хочу! Друг с другом я дружить хочу!

— Никто не хочет. А придётся, — вздохнула сестра.

Я сжала кулаки и прикусила губу, чтобы не заплакать. Они улетели, теперь будет война брат на брата, да ещё я всё пропустила, пока в душе была! Ну что за наказание!

И тут свершилось чудо! Белые полоски расчесали небо сверху вниз. Их рисовали яркие-яркие, как прожектор, зелёные шары.

— Они вернулись, вернулись!

Я завизжала, запрыгала, стиснула сестру и всё-таки заревела. Сестра только болталась в моих объятиях. На любое потрясение у неё реакция одна — ступор.