Мы живем на день раньше
(Рассказы) - Протасов Вячеслав Иннокентьевич - Страница 1

ШТОРМ

Я смотрю на Витьку Безручко, и мне становится жаль его. Ошалелыми глазами он впивается в серые бугры волн и бежит к обрезу. У обреза Витька останавливается и закладывает в рот два пальца. Потом он поворачивает ко мне побледневшее круглое лицо и виновато говорит:

— Вот дает, все нутро наизнанку выворачивает…

Витькина голова болтается на тонкой шее, руки беспомощно виснут вдоль тела. Я чувствую, что ему тяжело и он не сможет выстоять вахту. А осталось еще два часа.

Четвертые сутки нас треплет шторм. Волны со всех сторон набрасываются на корабль, неистово пляшут у борта и дико хохочут. Черные разлохмаченные тучи, цепляясь за мачты, несутся к далекому тревожному горизонту. На палубе буйствует ветер.

Эскадренный миноносец «Волевой», на котором мы, курсанты Тихоокеанского высшего военно-морского училища, проходим штурманскую практику, идет под флагом командующего флотом. Командующий, невысокий, плотный адмирал, в надвинутой на самые глаза фуражке, стоит на ходовом мостике и курит трубку. Держится он спокойно, как будто и нет девятибалльного шторма.

Иногда адмирал подходит к столику, где мы с Витькой ведем прокладку, и спрашивает:

— Ну как дела, флотоводцы?

Витька тычет карандашом в карту. Он показывает точку, в которой мы находимся, и опускает глаза. Витька не хочет выдать свою слабость. Это, конечно, наивно. Командующий видит, что Витьке плохо, и обнадеживающе произносит:

— Не горюй, привыкнешь…

А я, непонятно зачем, добавляю:

— И Нельсон страдал от морской болезни.

— Вот видишь, даже Нельсон… — улыбается адмирал.

«Будущий Нельсон» скорбно смотрит на командующего и не совсем твердо отвечает:

— Так точно, привыкну, товарищ адмирал.

Мне кажется, что Витька никогда не привыкнет к морю. Он держится на одном самолюбии, а на этой штуке далеко не уедешь.

А может быть, я ошибаюсь? Ведь из нашего отделения только мы вдвоем остались на ногах, остальных укачало, и они пластом лежат на койках. Шуточки — четвертый день шторм.

Меня качка не берет, а Витьку треплет. Но он мужественно борется с морем. Вообще-то он борется с самим собой. А это очень трудно, я вижу по Витьке. Он повис на репитере гирокомпаса и мутными глазами смотрит на меня. Лицо у Витьки позеленело, губы побелели.

— Иди в кубрик, — сказал я.

— А как вахта? — спросил Витька.

— Вахту отстоишь потом.

В Витькиных глазах погасла тоска. Наверное, как командир отделения, я принял правильное решение.

Безручко отпустил репитер гирокомпаса и по узкому трапу неловко полез вниз. Я провожал взглядом его сгорбленную неуклюжую фигуру и вспоминал другого Витьку.

…В зрительном зале курсантского клуба полумрак, пахнет красками и мужским одеколоном «Шипр». Я стою, прислонившись спиной к стене, и смотрю на сцену.

Луч прожектора выхватил из темноты ходовой мостик корабля и море. Море нарисовано и совсем не похоже на настоящее. Звучат глухие далекие аккорды фортепьяно, и на мостике появляется Витька Безручко. Он в новенькой лейтенантской тужурке, левой рукой небрежно придерживает кортик. Вид у Витьки важный, будто бы все это происходит на самом деле, и завтра ему не нужно будет драить в кубрике палубу и грызть гранит науки.

Витька прикладывает руку к козырьку фуражки и задумчиво глядит за кулисы. Я понял, что он задается. Незачем задумчиво смотреть за кулисы, там никого нет. Но Витьку это не смущает, и он начинает петь:

— Шаляпин! — восторженно произносит стоящая рядом со мной девчонка.

У нее коротко остриженные коричневые волосы, маленький вздернутый носик и большие серые глаза, которые преданно уставились на Витьку. Я понимаю девчонку: слабый пол любит высоких, симпатичных и тех, кто умеет паясничать на сцене. Хотя, конечно, Витьке до Шаляпина как до луны. Мне становится грустно.

— Пижон, а не Шаляпин, — сказал я.

— Вам завидно? — кинула моя соседка.

Я молчал и смотрел на стену. Там была Доска отличников. На ней размещены портреты лучших курсантов училища. Портреты напоминают фотографии на памятниках. Курсанты не улыбаются, а о чем-то мучительно и скучно думают. Наверное, выражение моего лица похоже на один из этих снимков, иначе она не задала бы такой дурацкий вопрос.

— Нет, я в восторге, — наконец набравшись мужества, произношу я.

— Это заметно, — сказала девчонка и отвернулась. Упрямая каштановая прядка упала на лоб.

— пробасил со сцены Витька.

Смешно, Безручко любит море. Когда это он успел?

— Подумаешь, напялил кортик, чтобы позадаваться, а сам и моря-то не нюхал, — сказал я.

— Какой вы грубый, — большие серые глаза зло глянули на меня.

Интересно. Раньше я никогда не думал, что такие воздушные создания могут самоотверженно погибать за свой идеал. В том, что Витька — ее идеал, я нисколько не сомневался. Девчонка слушала его затаив дыхание и еще успевала перевоспитывать меня.

Когда закончился концерт, Витька подошел к нам. Он уже снял лейтенантскую тужурку и кортик. На левом рукаве его суконки сиротливо поблескивала одна «галочка». Витька перегнулся в пояснице:

— Здравствуй, Елка.

Она шагнула к Витьке, больше не обращая на меня внимания. Витька насмешливо глянул на меня и независимым голосом произнес:

— Пока!

Они уходили вместе. Витька чувствовал себя героем. Он размахивал длинными руками и вдохновенно «травил» что-то о голубых парусах, альбатросах, штормах и штилях.

Я смотрел им вслед, и сердце мое давила невыразимая тоска: впервые в жизни я пожалел, что не умею петь…

Теперь я вижу другого Витьку. Я смотрю на его сгорбленную фигуру и думаю, что человечество устроено еще не совсем совершенно. Люди создали магнитный компас, пылесос «Вента» и авторучку «Ленинград», но не побеспокоились о средствах против качки. Сейчас море мстит человечеству за такое легкомыслие. Почти половина экипажа корабля пластом лежит на койках. И кажется, в мире нет силы, которая бы смогла поднять матросов.

Корабль бросает из стороны в сторону, и он похож на детскую игрушку «Ванька-встанька». Серое зыбкое небо неторопливо покачивается над нами. Тоскливо, словно бездомная собака, воет ветер и холодом лижет палубу. Мне почему-то захотелось на берег.

— Прожогин!

Я оборачиваюсь и вижу заместителя командира корабля по политической части капитан-лейтенанта Кругликова. Он разговаривает со старшиной сигнальщиков и машет мне рукой.

Я иду к замполиту и удивляюсь, как это он до сих пор держится на ногах.

Дело в том, что фигура Кругликова не соответствует его фамилии. Замполит маленький и тощий, как щепка. У него желтое болезненное лицо и грустные черные глаза. Кругликов, конечно, не похож на морского волка, хотя плавает лет пятнадцать. Он тихий, незаметный и, по-моему, совсем не сильный. Кажется, тряхни море покрепче — и замполит сдастся. Но он держится. Интересно, на чем?

— Прожогин, нужно дать концерт, — ошарашил меня замполит.

Концерт?! Смешно. Вокруг такая свистопляска — и вдруг концерт. Кому нужен он сейчас? Я непонимающе уставился на Кругликова.

— Надо поднять людей, — сказал замполит.

— Курсантов можно поднять только с пистолетом, — упавшим голосом ответил я.

— С курсантами я поговорю, а вы помогите мичману Затылкину установить микрофон в кают-компании.