Пусть всегда светит солнце
(Рассказы) - Панферов Ким Федорович - Страница 4

Около Заготзерна я встретил шофера из нашего колхоза — молодого паренька, в котором с трудом узнал Кольку Грачева. И вот уже трехтонка, весело подпрыгивая на неровностях булыжной мостовой, проскочила по городу и покатилась по грейдерной степной дороге. Справа размашисто шагала, помахивая зелеными, посвежевшими после дождя листьями, высокая и густая кукуруза. Слева желтела слегка почерневшая стерня недавно скошенного хлеба. А навстречу развернутым строем бежали электрические столбы.

— Богатый нынче урожай, — словоохотливо болтал Колька, привалившись боком к стенке кабины и держа руль одной рукой. — Хлеба у нас отменные, а кукуруза — лес просто. Зайдешь, на носки встанешь, руку поднимешь — и то не видно. На каждой будылке два-три початка, и площадь приличная. Лариса Зеленская, наверное, за кукурузу Героя получит… Эх и красивая девушка Лариса! Приезжал тут к нам один поэт, обещал стихи про нее написать. Как думаешь, напишет?

— Раз обещал, наверное, напишет. — Я усмехнулся, стараясь припомнить, какая это Лариса, но не вспомнил и подумал: «Засела дивчина у парня в сердце».

Трехтонка проскочила по краю села, мимо беленьких хат, нырнула вниз, прогрохотала по бревнам моста, перекинутого через небольшую, с крутыми берегами речушку и остановилась у огромного крытого навеса. Около молотилки споро работали девчата.

— А ну, красавицы! — закричал Колька. — Много на приданое намолотили? Я свататься приехал и жениха привез.

— Себя не обидели, — весело отозвалась невысокая гибкая девушка. — Только жених ты невыгодный: на колесах жизнь твоя. А нам нужен такой, чтобы дома сидел да хозяйство стерег, пока мы работаем.

— Тогда, Лариса, — ответил Колька, — тебе за деда Степана выходить нужно. Он все равно ночным сторожем работает. Вот и будет совмещать.

Девчата рассмеялись. Я с любопытством взглянул на Ларису.

«Да это же кузнеца дочка, — вспомнил я. — Ишь как вытянулась, прямо невестой стала. Но чего в ней Колька нашел особенного? Так себе». — И равнодушно отвернулся. Но в следующий же миг поймал себя на том, что меня тянет опять посмотреть на нее.

Она была хороша той неяркой степной красотой, которую не сразу заметишь, но, увидев, не оторвешь глаз. Некрупные, правильные черты лица, пепельная коса, чистый, открытый лоб…

Я встретился со взглядом Ларисы, насмешливым, лукавым, и поспешно отвел глаза, чувствуя, как в груди отчего-то гулко забилось сердце. Рассердившись, я, как мне казалось, с независимым видом вылез из кабины и поздоровался.

— Смотрите, моряк! — зашептались девушки.

— Да это же Сашка Курзаев!

Каким статным да бравым стал!

Я, словно не слыша этих слов, взял из кабины свой чемодан.

— Спасибо, Николай! Счастливо оставаться! — Козырнув и четко повернувшись на каблуках, я размашисто зашагал.

Все дни отпуска я чувствовал себя героем. Каждый вечер, отутюжив форму и до блеска начистив ботинки, шел в клуб, где собиралась свободная от работы молодежь. Пели, танцевали. Я много рассказывал о службе на флоте, о морских походах. Ребята с интересом слушали меня, расспрашивали. Мне казалось, они смотрят на меня с завистью, а девчата — с восхищением. И я, разговаривая с парнями, снисходительно похлопывал их по плечу, всем видом говоря: ничего, послужишь с мое — тоже человеком станешь. Ах, каким я был глупцом! Ведь ничего так не отталкивает, как снисходительное пренебрежение и зазнайство. Но это я понял только сейчас, а тогда… тогда я вел себя так, что при одном воспоминании об этом мне становится стыдно.

И только Лариса не обращала на меня никакого внимания. Она обычно садилась около Николая, слушала, как он играет на баяне, тихо подпевала ему.

Как-то, улучив минутку, я спросил Кольку, стараясь говорить как можно равнодушнее:

— Крутишь с Ларисой?

Но он покачал головой, улыбнулся ласково и печально:

— Нет, она меня не любит.

Я удивился, не поверил, но в то же время почему-то обрадовался.

Однажды, возвращаясь из клуба, я разговорился с Ларисой, и мы долго бродили по селу. С тех пор так и повелось: домой мы шли вместе. Мне было хорошо с Ларисой, и я все больше и больше привязывался к ней, скучал без нее.

Но с другими я продолжал вести себя по-прежнему. Рассказывая о море, я начал понемногу приписывать себе то, что случилось не со мной, а с моими товарищами по службе или что я слышал от других. Иногда я спохватывался: зачем я это делаю? Но потом успокаивался: а кто узнает?

Мне лестно было видеть, как разгораются глаза у девушек и парней, как они изумленно ахают. И с каждым разом я все сгущал и сгущал краски, давая волю фантазии.

Очевидно, мне только так казалось, а на самом деле многие, наверное, догадывались, что я завираюсь. Лариса тоже не раз говорила мне с мягким укором:

— Зачем ты так ведешь себя?

А меня будто волна какая-то подхватила, я продолжал выдумывать. Лариса, слушая мои разглагольствования в клубе, становилась какой-то тихой, словно вся сжималась, грустнела.

Молодежь видела, что мы с Ларисой тянемся друг к другу. Однажды я услышал, как кто-то сказал:

— А приберет Лариса нашего моряка к рукам…

— Да, видно, дело к свадьбе идет.

Слова эти почему-то задели меня: как это «приберет к рукам»? И я резко изменил свое отношение к Ларисе. Не то чтобы стал ее избегать, а просто с равнодушным видом проходил мимо.

Многие заметили ото и открыто осуждали меня. Даже Колька, тот самый Колька, который был безнадежно влюблен в Ларису и над которым я торжествовал победу, и тот оказался куда лучше меня.

— Послушай, Саша, — сказал он как-то, — зачем ты обижаешь Ларису?

— Я обижаю Ларису? С чего ты взял?

— Вижу.

— А что ты видишь?

— Вижу, что ты ей нравишься.

— Мало ли девушек, которым я нравлюсь. Так что же, прикажешь всех их в жены брать? — И я рассмеялся, очень довольный своим ответом.

Колька молча посмотрел на меня с каким-то брезгливым презрением, повернулся и ушел.

Молодежь стала сторониться меня. И как-то незаметно я остался с такими ребятами, над которыми смеялось все село. Вроде Ивана — «первого» парня на деревне. Он разухабисто играл на гармошке, говорил девушкам двусмыслицы, грубил бригадиру, отлынивал от работы и «не дурак был выпить».

Но на это я не обратил внимания. Да и пора было возвращаться на службу: отпуск кончался.

На проводах я снова завладел всеобщим вниманием. И только дед Степан, слушая мои рассказы, вдруг сказал:

— Эх, сынок, сынок! Одна ласточка весны не делает.

Мне бы задуматься тогда над этими словами, но я пропустил их мимо ушей и уехал, даже не попрощавшись с Ларисой.

И на корабле я продолжал вести себя так же, как и в деревне. Мне казалось, что расчет мой достиг совершенства. Из-за этого я и поссорился со своим земляком Виктором Свиридовым.

Как-то он зашел на мой пост, я заканчивал занятия с расчетом. Старший матрос Потапов, весело поблескивая черными цыганскими глазами, быстро выполнил последнее упражнение.

— Стреляющее заменено! — доложил он.

— Норматив перекрыт! — объявил я, взглянув на секундомер.

Когда мы остались одни, Виктор сказал:

— А ведь твой комендор доложил о выполнении вводной, когда еще не все сделал.

— Пустяки, — отмахнулся я. — Потапов у меня лучший замочный. Когда нужно будет, все сделает отлично. Он стреляющее тысячу раз снимал и может заменить с завязанными глазами.

Виктор с сомнением покачал головой:

— Ты не нрав, Саша.

Это меня взорвало, и я наговорил другу много резких слов. Он молча выслушал меня, повернулся и вышел.

Я догнал его уже на верхней палубе, около обреза. Взглянув на светящийся огонек его папиросы, подумал: «Сердится. Ну ничего, сейчас я его расшевелю». И заговорил, как будто между нами ничего не произошло:

— А хорошо у нас сейчас в степи, Витя. Осенью пахнет…

— Ты лучше скажи, — перебил он меня, — в каких это ты заграничных походах бывал? Дед Степан мне письмо написал…

— Ах, дед Степан! — рассмеялся я. — Понимаешь, какое дело получилось? Пристали — расскажи да расскажи. А что я им расскажу? Как я свой расчет тренирую? Кому это интересно? Вот я и приврал малость, чтоб отвязались.