Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович - Страница 2

Десантники контратаковали фашистов беспрерывно, и они стали панически бояться их. В связи с тем что мы носили авиационную форму, германское командование выдвинуло версию, что якобы у русских под Киевом уже совсем не осталось пехоты и они вынуждены бросать в сражение даже летчиков.

В начале сентября наш батальон на автомашинах совершил форсированный марш в район Конотопа. Поговаривали, будто нам предстоит заниматься боевой подготовкой, прыгать с парашютами и так далее. Батальону было приказано занять оборону у села Хижки, по берегу реки Сейм. Никто из нас, в том числе и комбат И. И. Прошо, тогда не знал, что на этом направлении в нашей обороне образовалась большая брешь. По приказу Ставки Военный совет Юго-Западного фронта срочно сформировал за счет своих чрезвычайно потрепанных в предыдущих боях резервов 40-ю армию, которой командовал генерал-майор К- П. Подлас. В нее вошел и 3-й воздушно-десантный корпус. Задача 40-й армии заключалась в том, чтобы не дать соединениям Гудериана прорваться в тыл войскам Юго-Западного фронта.

Несмотря на малочисленность своих дивизий и бригад, 40-я армия оказала упорное сопротивление танковым и моторизованным дивизиям Гудериана и почти на неделю задержала их в междуречье Десны и Сейма. Намерение гитлеровского командования — перерезать коммуникации войск Юго-Западного фронта — было поставлено под угрозу срыва.

Главное направление… По сути, для солдата, для отделения, взвода, роты, да и для батальона, каждый бой является боем на главном направлении, преследующим одну цель — победить врага, одержать над ним верх. Задачи могут быть различными: то упорная оборона, то наступление, а цель в том и другом случае одна — победа.

Мы, средние командиры, добросовестно выполняли то, что нужно было сделать в данный отрезок времени на данном участке фронта — овладеть высотой, очистить от противника рощу, оборонять шоссе. На такие маленькие, частные задачи и делились главные, которые ставились высшим командованием.

Забегая вперед, должен сказать, что потом, где бы ни воевал, я всегда считал свой участок главным и старался внушить это своим подчиненным, чтобы действовать собранно, целеустремленно, с полной отдачей всех своих сил — так, как если бы от тебя одного зависело довести войну до победного конца.

Выполняя приказ, мы рыли окопы, устанавливали минометы и пушки, налаживали связь. Меня все это особенно волновало: ведь я впервые готовился к настоящему бою.

Как штабиста командиры рот пока не считали меня ни своим товарищем, ни своим начальником. В их отношении сквозило некое пренебрежение. Себя они считали заправскими десантниками, хотя я был уверен, что большинство из них и понятия не имели, как прыгают с парашютом. Подбадривало только одно — внимание комбата. Иван Иванович Прошо участвовал в боях на Халхин-Голе и в Финляндии, многому научился, в том числе и бережному отношению к людям. Теперь, по прошествии стольких лет после войны, я могу с уверенностью сказать, что он оставил меня в штабе батальона преднамеренно: хотел, чтобы я обстрелялся, привык к боевой обстановке. Ведь до того я испытал только бомбежки.

Так же заботливо относился капитан Прошо и к другим молодым командирам, щадил их и на первых порах, если позволяла обстановка, никогда не посылал в самое пекло: «Пусть пообвыкнут», Сам же вместе с начальником штаба лейтенантом Андриановым всегда находился на наиболее опасном участке.

Иван Иванович и позднее держал меня в поле зрения: стал все чаще посылать в разведку и каждый раз по-отцовски наставлял, чтобы я не попал впросак.

Как-то зимним утром я вернулся с задания и удрученно доложил, что не сумел добыть «языка».

— Товарищ капитан, приказ не выполнил.

Вопреки ожиданию комбат не повысил голос. Все тем же спокойным своим тенорком расспросил о подробностях нашего рейда в тыл врага и заключил:

— Разве можно так докладывать? Ты со своими ребятами взбаламутил противника. Значит, задание выполнил, только «языка» не взял. Пиши донесение…

В моем сочинении он вычеркнул все, по его мнению, лишнее и заставил переписать начисто.

— Мысли надо излагать просто и ясно.

Звал он меня по фамилии. А уж если скажет «лейтенант Исаков», — значит, недоволен. Но, конечно, как я ни старался, а приходилось слышать и это сугубо официальное обращение.

Однажды ночью набилось нас в землянку человек сорок. Сидели, дремали. Не смог перебороть сон и я. И вот в этом состоянии нечаянно нажал на спусковой крючок своего автомата. Очередь прошила потолок.

— Лейтенант Исаков! — послышался гневный голос комбата. Увидев мое растерянное лицо, он ничего не добавил, и это подействовало на меня сильнее крепких слов.

Иван Иванович Прошо сорвался лишь один раз, в обстоятельствах, я бы сказал, трагических. Это было зимой на территории Курской области. Злой, колючий ветер сбивал с ног. Колонна батальона, с трудом пробиваясь сквозь пургу к Красной Поляне, напоролась на фашистов. Последние открыли ураганную пальбу. Застигнутые врасплох, наши роты не очень организованно развернулись в боевой порядок и залегли. Спустя некоторое время по общему сигналу батальон поднялся в атаку. Но, попав под прицельный огонь, а потом под удар перешедшей в контратаку фашистской пехоты, дрогнул и попятился. Что тут стало с нашим комбатом!

— На-за-а-д! — каким-то звенящим голосом закричал он.

Всем, кто видел и слышал Прошо, стало неловко. Во всяком случае, мне так показалось. Лично у меня от стыда за минутное малодушие покраснело не только лицо, но, наверное, и затылок. Сперва остановились и повернули обратно те, кто находился неподалеку от капитана, затем все остальные. Раздалось дружное «ура». Гитлеровцы сначала остановились, потом побежали.

Первой в Красную Поляну ворвалась рота младшего лейтенанта Суковицина, за ней — остальные подразделения. Не давая противнику опомниться, батальон выбил его из Красной Поляны. Вскоре мы овладели еще несколькими населенными пунктами. Настроение у нас поднялось.

С «молниеносной» войной у неприятеля ничего не получалось. И хотя нам приходилось очень тяжело, мы не упускали случая бить врага не числом, а умением.

Капитан Прошо, с его исключительным самообладанием, способностью быстро ориентироваться в сложной обстановке, был в наших глазах идеалом командира, и я мог только радоваться, что попал под начало человека, имевшего основательную военную подготовку и обладавшего незаурядным воинским мастерством.

Прошо не совершил какого-либо подвига, но каждый день его жизни на войне, на виду у всех нас, был сродни подвигу. Не удивительно, что батальон был искренне предан своему командиру, верил в его воинский талант. И я полагаю, что именно эта вера помогла бойцам в бою за Красную Поляну преодолеть растерянность, а твердость комбата удвоила их силы и волю к победе. Ивана Ивановича Прошо не только уважали, но и любили. Наш комбат не делал для себя исключений и не пользовался никакими привилегиями, которые давало ему служебное положение. Он никогда не выпячивал перед другими свое «я», не подчеркивал, что он — начальство. У нас был установлен такой порядок: приходило время завтрака, обеда или ужина, и Иван Иванович садился есть только тогда, когда весь штаб был в сборе, конечно, если позволяла обстановка. Ни разу не съел без нас куска хлеба. Исключительно тепло он относился к солдатам. После боя непременно придет в роту, обойдет окопы, поинтересуется настроением людей. Ничто не ускользало от его зоркого взгляда. Особенно следил он за тем, чтобы никто не обижал девушек-солдат. Частенько повторял: «Они такие же воины, как и мы, только им труднее».

Взаимовыручка и боевое товарищество стали законом нашей фронтовой жизни. Несколько опережая события, хочу рассказать об одном эпизоде, который на первый взгляд может показаться малозначащим, а на самом деле отражает и характер нашего командира, и суть его взаимоотношений с нами.

Январь 1942 года. Трескучий мороз… Батальон наступал в направлении населенного пункта Головиновка. Мне было приказано собрать и сосредоточить роты. Пока бегал туда-сюда в своих хромовых, в обтяжку, сапогах, — замерзли ноги. Сунулся в штаб, стянул сапоги — они аж звенели! — стал растирать пальцы.