Белый Бурхан
(Повесть) - Семенов Александр - Страница 1

I

Той

Аил богатого алтайца Канакуэна раскинулся в широкой, но безжизненной, выжженной солнцем долине одного из притоков реки Урсул.

Аил состоял из нескольких юрт, в которых жили домочадцы, близкие родичи и пастухи Канакуэна. Ярко выделялась главная юрта, сшитая из лошадиных кож. В ней жил сам Канакуэн — богатый алтаец, скотовод.

В аиле праздновали «той» — свадьбу.

Канакуэн женил своего второго 8-ми летнего сына Санабая на 11-ти летней Сырге, дочери «зайсанга» — старшины Эрльдея.

Канакуэн уплатил за Сыргу двести рублей, подарил ее отцу трех лошадей, хорошее ружье, шкуру выдры и ведро араки. Калым был для богача Канакуэна ничтожный, но это произошло не потому, что гордый знатностью рода Эрльдей низко ценил свою Сыргу, а потому, что Канакуэн был также знатен родом и давно звал Эрльдея — «таныш», друг, а это что-нибудь да значит.

Уже кам совершил свои заклинания, возлив на огонь много араки для умилостивления злого Эрлика.

Уже гости съели зарезанную лошадь и порядком выпили. После различных церемоний подруги и родственницы невесты расплели ей косу на две части, после чего «кыз» — девушка — считается превращенной в «катын» — женщину. Наконец, молодых ввели в заранее приготовленную юрту с полной обстановкой для семейной и хозяйственной жизни, где Санабай важно занял место хозяина, принимая гостей и поздравления.

На «тое» много было алтайцев-гостей.

Все знали гостеприимство богатого Канакуэна, знали, что в баранах у него недостатка не будет, а араки, по обычаю, каждый привез с собой.

У коновязи, вокруг юрты хозяина, стояло много оседланных лошадей, но, несмотря на это, аил казался безжизненным; в нем было тихо, как в покинутом.

Тихо было и в юрте «молодых». Юные супруги, выпившие араки, опьянели и мирно уснули на кошмах юрты, по-детски обнявшись.

Все гости собрались в просторной юрте самого Канакуэна, где старый Айнтай, сказатель былин, повествовал о подвигах алтайских богатырей.

Аил затих, будто замер, слушая песнь изрытого морщинами баяна.

Стар Айнтай, а глаза его блестят, как у юноши.

Перебирая бараньи струны на домре, вдохновенный старик ровным низким голосом пел:

Вокруг Айнтая живописно расположились молодые женщины, мечтательно слушая былину.

Старые алтайцы, строго нахмурившись, сосредоточенно тянули из трубок табачный дым. Молодые сидели поодаль, жадно ловя слова сказания.

На ковре, опершись на кожаную подушку седла, в самом темном углу сидела, по-алтайски скрестив ноги, 15-ти летняя Тутанхэ, единственная дочь старого вдовца Айнтая.

Только она одна не смотрела на своего отца и не слушала его, но горячим, как луч алтайского полудня, взглядом жгла молодого Чет-Челпана, дальнего родственника Канакуэна.

Далеко по Алтаю славилась красота Тутанхэ и гордость ее отца Айнтая.

Десятки славных сыргалуков-женихов отвергла Тутанхэ, и стольким же отказал сам Айнтай. Старые алтайцы говорили, что Тутанхэ так же хороша, как ее мать, бывшая первой красавицей в Алтае. Большие черные глаза девушки светились таким же вдохновением, как и у Айнтая.

Молчалив и скромен был Чет-Челпан. Но мыслью светился его высокий лоб, и в глазах сверкал мятежный дух. Глаза эти то темнели, как ночь, то загорались жгучим огнем, то впивались, точно стальное копье.

Чет сидел около Айнтая.

Рассказ о славном богатыре захватил его всецело. Он ни одной минуты не был спокоен. То нагнется совсем к плечу Айнтая, судорожно сжимая нож у пояса, то откинется назад и, казалось, далеко уносится мыслью. Глаза его тогда темнели, лицо становилось строгим, и весь он вдруг преображался, делался красивым и непохожим на всех других, слушавших сказку.

И не могла Тутанхэ оторвать глаз от молодого алтайца, следила за каждым его движением, и горели ее глаза, как звезды на небе в темную ночь.

Незаметно придвинулась она к нему и легонько тронула за плечо. Он вздрогнул и, быстро обернувшись, вдруг вспыхнул весь, но глаза Тутанхэ уже были опущены, и едва заметная улыбка играла на ее губах. Пожаром вспыхнули глаза Чета, когда он заметил легкий кивок на дверь.

За спинами увлеченных слушателей он тихо прокрался к выходу и остановился в ожидании. Из-под полога юрты, как стройная коза, скользнула Тутанхэ и быстро прыгнула в соседнюю пустую юрту.

Резвым волком бросился он следом и, схватив ее, трепещущую и горячую, обнял и, задыхаясь, шептал:

— Почему не приходила? Почему упрямилась?..

— Не нравился и не сдавалась, — с тихим смехом сказала она. — А ты думал, легко взять Тутанхэ? — прибавила она и выпрямилась.

Но тут же, как кошка, бросилась ему на шею и замерла.

— А сегодня полюбила! — прошептала она спустя минуту.

Вскинул ее на руки, опустил на ковер и, сев возле, спросил:

— А теперь пойдешь в юрту мою?

— А сколько калыма уплатишь Айнтаю, чтобы Тутанхэ была твоей? — лукаво спросила она.

Лицо Чета омрачилось.

— Ведь ты же знаешь… Айнтай не хочет моего калыма…

Девушка ласково погладила его черные и жесткие волосы.

— Не надо твоего калыма! Я без калыма пойду к тебе! Не пустит отец — уйду сама, ведь ты сумеешь увезти меня, мой Алтай-Бучан?!..

Чет порывисто обнял девушку, и она покорно и просто отдалась ему.

В главной юрте послышался гул многих голосов. В один миг Тутанхэ упорхнула от Чета. Он подполз под боковину, обошел юрты, отвязал своего Буланого и через мгновение был далеко от аила Канакуэна.

Лунная ночь ласковой прохладой дышала ему в лицо.

Горы застыли в немом величии, белые вершины их в серебристом блеске луны казались еще белее. В долине реки дремали одинокие среди лугов огромные лиственницы, будто слушали, что напевала им неугомонная горная река. Скалистый противоположный берег с лесом на вершинах скал казался сказочным замком, окруженным полуразрушенными стенами с бойницами и башнями.

А вокруг было пустынно и дико.

Глухо шумела река, да на озерке, у подножия черной скалы, стонала утка-варнавка, разбуженная топотом коня.

Буланый шел крупной ступью, чуя знакомую дорогу в родной аил.

Грудь Чета, наполненная любовью, восторженно вдыхала чистый горный воздух.

Первый девственный и жаркий поцелуй Тутанхэ еще горел на его губах, и когда Буланый взлетел на гору, и перед Четом раскрылась панорама родных могучих гор, залитых серебристым светом, он запел свою любимую песню: