Возрождение Зверя. Любовь за гранью 12 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 6

— Я все испортила, да? Я не должна была ничего говорить.

Такая несчастная, не понимающая, что происходит. Считает, что с ней что-то не так. Все так, малыш. Это я. Во мне идет ядерная война, апокалипсис. Добра и Зла.

Я заставил себя усмехнуться и привлечь ее к себе, стараясь отстраниться мысленно, не думать о ее теле и о собственном бешеном возбуждении.

— Ты ничего не испортила. Просто я не смогу долго держать себя в руках.

— Я не понимаю…

Блядь, ну как объяснить девственнице, что я сейчас взорвусь, что я кончу если снова прикоснусь к ней, что у меня все планки срывает от возбуждения?

— Я просто очень сильно возбужден. Мне нужно успокоиться, хорошо? Давай, я отвезу тебя домой.

— Ты на меня злишься… Все еще злишься за то, что я поехала с Майклом. Или… или ты жалеешь, да? Жалеешь, что целовал меня? Я все поняла. Я навязалась, ты пожалел.

Глупая, упрямая девчонка. Дернул ее к себе за вырез туники и хрипло прорычал в ее приоткрытый рот, сопротивляясь бешеному желанию снова наброситься на него:

— Ты возбудила меня, как животное. Дьявол, Марианна, ты понимаешь, что я хочу тебя? Я мужчина, а не мальчик из твоей школы, с которым можно тискаться на заднем сидении автомобиля. Я привык завершать начатое самым привычным способом. С тобой я не могу этого сделать. Не здесь и не сейчас.

Она слегка побледнела. Еще один глоток горечи, малыш? Да. Взрослые мужчины привыкли трахать юных девочек, которые сладко стонут от их поцелуев, пахнут влажностью, трахать и кончать не ментально или от петтинга, а в их юные тела или пухлые ротики. Мне сказать тебе это, девочка, чтоб ты немного остыла, отрезвела?

— Я тоже хочу тебя… Так хочу, что мне больно и, кажется, я умру… С этим можно что-то сделать? Или я тоже должна умыться снегом? Это помогает?

Дрожит и смотрит на меня, задыхаясь. Я уже не трогаю, а она трепещет, словно от моего взгляда, в котором, скорей всего, прочла все мои пошлые мысли. Так искренне и так бесстыдно умоляет взглядом, и я в который раз сорвался, впился в ее рот поцелуем, проталкивая язык в сладкую мякоть, сплетая с ее языком. Сильно. Настолько сильно, что сам ощутил это давление голодного рта на ее мягкие губы. Подтолкнул Марианну к машине, усаживая на переднее сиденье, откидывая его назад. Хочу забрать ее боль пальцами, языком, довести до крика облегчения, сожрать этот крик с извращенным удовольствием, истязая себя самого.

— Вот что помогает лучше всего.

Скользнул рукой под тунику. Быстро, по животу за пояс тесных брюк, рванув его на себя. Не давая секунды на размышление, пальцами под резинку кружевных трусиков. Коснулся лобка и стиснул челюсти, а она вдруг сжала мою руку за запястье. Посмотрел в испуганные сиреневые глаза. Боится. Напряжена до предела. Едва касаясь губами ее губ, прошептал:

— Расслабься, малыш. Я только хочу приласкать тебя. Пожалуйста. Тебе будет хорошо. Я обещаю.

Я просил… я мог бы сейчас умолять, потому что стало жизненно необходимо ощутить ее плоть под пальцами. И я не хотел отобрать насильно. Надавить. Хотел, чтобы она раскрылась для меня, чтобы доверилась мне, и в этот момент понял, что, когда она мне доверяет, я сам начинаю себе верить. И сколько таких моментов впереди, не связанных с сексом… Моментов, где я выживал только на одной ее вере в меня и больше ни на чем… Выживал там, где веры не было бы даже у святых апостолов.

Позволила проникнуть моим пальцам дальше и снова сжала колени. Прижался поцелуем к ее шее, скользя по скуле к мочке уха, слегка кусая, давая ей время расслабиться, сходя с ума от запаха кожи. Вернулся к губам и провел по ним кончиком языка:

— Позволь, моя хорошая, моя девочка, позволь мне…

Пальцы осторожно коснулись горячей расплавленной плоти. Теперь мне казалось, что я сам задыхаюсь. Я не привык к нежности, не привык быть осторожным, мне никогда это не было нужно… а сейчас, касаясь ее кончиками пальцев, внимательно наблюдая за выражением раскрасневшегося лица, я понимал, что не смогу ласкать ее сегодня иначе. Коснулся клитора, слегка надавливая, и она вскрикнула, резко поднялась, а я снова опрокинул ее на спину, успокаивая поцелуями в губы, шею, шепча какие-то невероятные слова, о существовании которых не подозревал сам до этого момента. Я ускорял движения пальцев, стараясь сдержаться от невыносимого желания скользнуть ими внутрь и почувствовать, какая она мокрая и тесная, но я лишь дразнил ее у самого входа, снова и снова возвращаясь к пульсирующему клитору, играя то медленно, то быстро, и вдруг Марианна распахнула глаза:

— Нет… не надо… — умоляла так жалобно, но сейчас ее слова значили совсем другое — это призыв не прекращать. Страх перед наслаждением, которое накрывало мою девочку, и я это чувствовал — приближение ее оргазма, по изменившемуся запаху, по учащенному пульсу, по дико бьющемуся сердцу, по тому, как сильно увлажнились мои пальцы. Она подрагивала, покрываясь капельками пота, тогда как по моей спине он уже тек градом. С трудом сдержал триумфальный рык, когда стройные ноги распахнулись шире. Погоня за наслаждением убивает последние капли стыда, и даже самый невинный ангел утопает в бесконтрольной похоти. Я ловил ее стоны, вздохи, усиливая трение, застыв в миллиметре от ее рта, чтобы сожрать тот крик, который оглушил нас обоих, когда она выгнулась дугой и сжала коленями мою руку. Не прекращая ласку, я с рычанием скользнул пальцем в судорожно сокращающееся лоно и сам застонал, прижимаясь лбом к ее лбу. Такая тесная, кипяток и влажность. Да, маленькая, сжимай меня сильнее, кричи, извивайся, если бы ты знала, какая ты в этот момент. Проклятье, как же я хочу тебя. Собирать каждую судорогу, скользя внутри и сатанея от желания взять по-настоящему, утолить собственную боль. Но не здесь и не сейчас… а может быть, и никогда.

Марианна открыла глаза пьяные. Потрясенный взгляд и дрожащие губы.

Улыбнулся, чувствуя, как захлестывает самодовольная радость от понимания, что это был ее первый оргазм… Для меня. Мой. Я боялся пошевелиться, чтобы самому не заорать от возбуждения.

— Я люблю тебя.

А это было мое первое "я люблю тебя" за всю жизнь. Первое "я люблю тебя", подаренное мне. Искреннее, потрясенное, усталое и такое несмело-нежное. За всю бессмертную жизнь ублюдка, который сам никогда не произносил этих слов, не надеялся и даже не хотел никогда их услышать.

Посмотрел ей в глаза и вдруг понял, что я сдохну, если Марианна мне их не скажет хотя бы еще раз.""

"11 ЗАПИСЬ

Тогда я еще не знал, что ее слова, скорее, были эхом того, что я чувствовал сам.

Я узнал это спустя несколько дней, когда впервые понял, что мог ее потерять.

Точнее, я потерял, видел, как застывает отражение в сиреневых глазах, там, где плескается мое собственное дыхание, чувствовал, как Марианна оседает в моих руках, как между моими пальцами сочится ее кровь. Посреди глухой тишины и проклятой толпы, которую я обводил обезумевшим взглядом. Я слышал рев и не мог понять, что он принадлежит мне. Это я ору, как ненормальный, от отчаяния и бессилия. Девочка приняла стрелу, предназначенную мне, и проклятое дежавю лишило меня рассудка.

Я помню, как ее хотели у меня отобрать, как пытались убедить, что нельзя ничем помочь, что я должен смириться. Вряд ли я тогда вообще что-то понимал. Я скалился и рычал, как дикий зверь, готовый порвать любого, кто посмеет приблизиться к ней. Тогда, спустя пятьсот лет после самой жуткой потери в моей жизни, я снова был беззащитен перед проклятой сукой-смертью. Я — ее олицетворение, мразь и моральный урод, который считал чужую жизнь чем-то вроде существования скота или продуктов питания в холодильнике со сроком годности до семи десятков лет. Я вдруг понял, что чужая жизнь может быть бесценной. Нет. Не для того, кто ее лишился, а для тех, кто должен жить дальше с этой потерей.