Врывалась буря
(Повесть) - Романов Владислав Иванович - Страница 19

Соседи, пожилые люди, не мигая смотрели на Бугрова, не смея шевельнуться.

— Я никуда не пойду! Я протестую! — громогласно заговорил Бугров. — Это произвол!

— Сопротивление только усугубит ваше положение, — напомнил Семенов.

— Я никуда не пойду! — Бугров рубанул рукой воздух, сел на табурет. — Вяжите меня, тащите волоком, я никуда не пойду! Стреляйте, стреляйте в меня! Убейте!.. Ну что же, доставайте наган и стреляйте! Стреляйте, стреляйте!

Снова заплакала Нина, вместе с ней завсхлипывала и соседка, заплакал ребенок.

Семенов беспомощно взглянул на Воробьева. Егор стоял белый как полотно.

— Вам лучше пойти с нами, товарищ Бугров! — набрав воздух, проговорил Воробьев. — Нина, да скажите вы ему!..

— Никита! Я тебя умоляю, все разъяснится! Ведь все разъяснится, да, Егор Гордеич?.. Ведь правда?!

Воробьев закивал.

— Ну вот, все разъяснится, иди с ними, Никита, иди!.. — Нина плакала, ее трясло.

— Нина, успокойся, я пойду, хорошо, я схожу, я схожу, я… А Щербаков знает?! — вдруг вскинулся Бугров.

— Знает, — тихо сказал Егор.

Лицо Бугрова как-то странно вспыхнуло и тотчас погасло. Больше он не сопротивлялся. Оделся и первым шагнул к двери. Прежде чем открыть ее и выйти, Никита Григорьевич остановился, замер, оглянулся на Нину, пытаясь взбодриться и даже ободрить ее, но судорога вдруг свела его лицо. Нина кинулась к нему, зарыдала, и он долго ее успокаивал. Семенов хмыкнул и заявил, что пора прекращать эту комедию, но Егор так на него посмотрел, что тот умолк. Уже потом, на следующий день, Семенов подошел к Егору и спросил: нужна ли такая деликатность с арестованными? Вопрос был с подвохом, язвительный. Воробьев ничего не ответил, а только взглянул на Семенова и долго смотрел на него. Потом глухо проговорил:

— Смотри, не стань сволочью, Гена!

И ушел. Семенов лишь пожал плечами и усмехнулся.

На следующий день Егор принес заявление с просьбой вывести его из рядов ОГПУ в силу политической близорукости, а также непонимания им текущего момента. Сергеев прочитал заявление, насупился, разорвал его и выбросил в корзину.

— Это почему? — не понял Воробьев.

— А потому! — сверкнул гневным взором Сергеев. — Потому, что если рассматривать всерьез его, то тебя надо судить военным трибуналом, но я думаю, что дурь твоя пройдет, кое-чему подучим и отличным бойцом ОГПУ сделаем. Еще спасибо скажешь!

Егор молчал, засунув руки в карманы кожаной тужурки. Жара пошла весенняя, и в полушубке ходить стало невозможно.

— Ты лучше скажи: на заем всех подписал?

— Всех…

— Вот и бублики! — весело проговорил Сергеев, просматривая принесенную газету «Правда».

— Вот, Белоедова, Шатова, сына попа Введенского, Цыганова, неоднократно судившегося, кулака Чистоногова и кулака Галиева к расстрелу. Остальные 22 обвиняемых приговорены к строгой изоляции от 10 до 2 лет! Во как! Это Нижне-Волжский край, и ОГПУ там не дремлет, раскрыв контрреволюционный заговор. «Рабочие, колхозники и трудящееся крестьянство отвечают на вылазку кулака выполнением промфинплана, массовым вступлением в колхозы и укреплением колхозного строительства!» Вот так, а мы ворон считаем!.. «Пленум общества воинствующих материалистов-диалектиков!..» — не отрывая глаз от газеты, читал Сергеев. — У нас кто член этого общества? Лынев?..

— Кажется, — вздохнул Егор, усаживаясь на стул.

— И тебе бы вступить не мешало! — подсказал Василий Ильич. — А то в облаках витаешь!.. Во, Свердловск! Ну-ка? «Тагильский завод, обязавшийся еще в августе подготовить для Магнитогорска 272 квалифицированных рабочих, не подготовил ни одного!..» Во как! — Сергеев загорелся. — В Нижнем Тагиле Бородавкин отдел ОГПУ возглавляет… Хм, интересно! Ты смотри-ка! — вдруг воскликнул Сергеев, — О, це бублики!.. Слушай: «Такое наплевательское отношение к подготовке кадров для гигантов проявляют Алапаевское рудоуправление, Златоустовский металлургический, Лысьвенский, Краснокаменский механический и другие заводы!» Каково, а?.. Парфенов! Ну-ка! Спросим Щербакова, читал ли он про своего друга. — Сергеев снял трубку. — 3-20! Владимир Петрович? Сергеев!.. — Василий Ильич, разогнавшийся было спросить со всей строгостью о директоре механического Парфенове, вдруг запнулся, нахмурился, выслушивая сердитую речь Щербакова. По отдельным словам, долетавшим из телефона, Егор понял: речь идет о Бугрове.

— Ладно, за это мы ответим, не беспокойся!.. Доложу, доложу лично. Ты «Правду» от 8 апреля читал? Ну что скажешь? Тут попахивает политическим саботажем, Владимир Петрович! Мало ли что у самих не хватает! Приказ партии — закон для всех, и кто, как не вы, должен следить за неукоснительным его исполнением? Ах, это вы разрешили Парфенову? Тогда мне непонятно ваше поведение! Хорошо, поговорим! — Сергеев положил трубку, откинулся на стуле, сведя густые черные брови к переносице. — С огнем Щербаков играет! Парфенова из-под удара вывести хочет!.. Как бы самому не нарваться!.. Вот тебе и бублики!.. А ты, как гимназистка, в истерику впадаешь! Я вот шлепну тебя за эту политическую близорукость и поминай, как звали!.. Нет уж, тут теперь кто кого! У кого нервы крепче! Ладно, за работу, надо срочно переворошить всех, с кем Бугров имел дело. Опросить станционных, соседей, словом, всех! Возьмешь Семенова в помощники…

— Семенова не возьму! — твердо ответил Егор.

— Что? — не понял Сергеев.

— Семенова не возьму!

— Чево это?.. — усмехнулся Василий Ильич. — Сам вчера кипятком изошел, к Щербакову жаловаться на меня бегал, а теперь «не возьму»? Ну?

Егор молчал. Рассказывать свои ощущения смешно, да и Сергеев не поймет, а как объяснишь?

— Не доверяешь что ли?

— Не доверяю, — согласился Егор.

— Тэкс, бублики! — Сергеев внимательно смотрел на Егора, стараясь понять причины столь быстрой его перемены к Семенову. Однако перемена эта пришлась Василию Ильичу по душе. В такие минуты он чувствовал себя на коне, победителем.

— Ну что ж… — Сергеев подошел к двери, приоткрыл ее, крикнул. — Семенов?

Семенов вынырнул, лихой и бравый в своем бушлате, сияя от радости, как начищенный самовар.

— Чево рожу надраил? — не понял Сергеев.

— Рвусь в бой, — вздохнул Семенов, — хочу оправдать доверие!

— В бой он рвется! — усмехнулся Василий Ильич, скосил взгляд на Егора. Тот смотрел в пол.

— Ну вот что! Егор Гордеич хоть и заступился за тебя, а вот на дело брать не хочет! Не доверяет!

— Как это?.. Да я же… Я ведь… — лицо у Семенова скуксилось. — Да за что же?!

— Ну хватит! — обрезал его Сергеев, — Сменишь Прихватова, постоишь на часах у своей красавицы да подумаешь, отчего и почему, понятно?

— Егор Гордеич? Я не пойму? Вы что это? За что мы на меня нападаете? За то, что я Бугрова вашего не поддерживаю, когда вы ему потворствуете? Так выходит? — озлобился Семенов.

— А ну замолчь! — побагровев, рявкнул Сергеев. — Смирно!

Семенов вытянулся, побледнел.

— Ты на кого, сосунок, голос повышаешь? — задыхаясь от гнева, прошептал Василий Ильич. — Да когда ты под стол пешком ходил, Егор Гордеич уже кровь свою в борьбе за Советскую власть проливал! Уже пытки колчаковские терпел! А ты его уличать будешь? Да если б не он — под трибунал бы пошел! — взревел Сергеев. — Исполнять приказ!

— Есть! — дрожащими губами выговорил Семенов и вывалился из кабинета. Сергеев сам закрыл за ним дверь. Прошелся по комнате. Налил в стакан воды и залпом выпил.

— За кого хлопотал, за кого глотку драл, э-э, бублики! — обиженно протянул он. — Иди, бери Лынева!

«А он прав, — шагая к Ершову, размышлял Егор. — Может статься, что и в отношении Бугрова он окажется правым, ну не на все сто, а процентов на восемьдесят. Что тогда? Вырвать собственные глаза и сердце и доверять только фактам? Нет, Русанов и Бугров не преступники. Ротозеи, люди, лишенные бдительности, это пожалуйста, но преступники — нет!..»

Дом Ершова Егор нашел быстро, хотя раньше в станционном поселке, что тянулся за железной дорогой вплоть до болот, бывать ему не приходилось. Он уже знал, что Алексею Ершову через месяц стукнет восемнадцать, что он пришел с ночной и сейчас, вероятнее всего, отсыпается, что живет паренек с матерью, дедом и бабкой. Мать, Татьяна Федотовна, работает кассиршей на вокзале, жалоб и наветов на нее нет, а за аккуратность и трудолюбие ей даже дали квартиру в только что построенном дорожниками бараке. На иждивении у Ершовой старики-родители, отец тоже потомственный железнодорожник, а мать-старуха занималась хозяйством. Муж, как записано с ее слов, погиб в Красной Армии. Старший сын не пришел с империалистической.