Выбери любимый жанр

Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор - Страница 98

Изменить размер шрифта:

Постарел Новоюрьевск. А может, это Киреев постарел? Двухэтажные дома показались маленькими и какими-то беззащитными. Или это он, беззащитный и маленький, ищет спасения в детстве? Так, наверное, бывает у всех, кто не в ладах с настоящим и ничего не ждет от будущего. Киреев вздохнул. Попытался пошутить: "Вход в город великого путешественника оказался не замеченным сидящими у телевизоров новоюрьевцами". Захотелось выкинуть какую-нибудь шутку. Как в студенческую пору, когда он, подвыпив, кричал по ночам: "Люди, вставайте, я солнце!" Но вместо этого Михаил вполголоса запел ту песню:

В медленной речке вода, как стекло, В мире есть город, в котором тепло,

Наше далекое детство там прошло... Но сестра, ее муж и их семилетний сын встретили его так тепло, так радушно, что грусть улетучилась, будто ее и не было вовсе.

- Бог мой, и даже тушеный кролик! Откуда?

- Володя от своей мамы привез. Картошку помогал выкапывать и привез, - пояснила Женя.

- И что-нибудь к кролику... в смысле выпить - имеется?

- Обязательно, - гордо сказал Володя.

- Так тебе разве можно? - Все-таки сказывалось, что младшая сестра Киреева работала в школе. В голосе слышался металл.

- Женечка, - мягкий Володя умел быть убедительным, - во-первых, такая встреча. Во-вторых, мы понемножку. А в-третьих, это же не магазинное. Миша, ты попробуешь и скажешь, пил ли чтонибудь подобное раньше. Двойная перегонка, на травах настоянная. Пятьдесят градусов, а пьется легко-легко.

- Да там и сорока нет, - фыркнула, собирая стол, Женя.

- Вот видишь, ты пила и не заметила градусов. Согласен, пятидесяти нет, но сорок пять - точно. А белобрысый Илюша и вовсе не отходил от дяди. Он притащил из своей комнаты маленький рюкзак, перешитый из холщовой сумки, и стоял молча, ожидая, когда на него обратят внимание.

- Вот, дядя Миша, мы к походу готовы. Илюша, расскажи, как ты тренировался? - попросила сына Женя.

- Зубы чистил.

- Это очень важно. Молодец, - похвалил племянника Киреев.

- А еще я мышей не боюсь!

- Замечательно, а я вот до сих пор их боюсь. Представляешь, в одном доме меня на чердак спать положили. Сено свежее, запах чудесный, мягко - благодать, одним словом. Только засыпать стал вокруг меня что-то зашуршало. В одном углу, в другом, потом, чувствую, и подо мной что-то шевелится. Бр-р!

- А ты? - Глаза у Ильи стали абсолютно круглыми.

- Дал деру.

- Чего дал?

- Убежал с чердака, одним словом. А хозяева уже спят, будить их не хочется. Что же делать?

- Обратно на чердак лезть! - подсказал Илюша. Все рассмеялись.

- Нет, я же не герой, как ты. Постелил прямо на земле спальник, благо, трава была мягкая, густая - спорыш называется, - так и уснул.

Племянник недоверчиво смотрел на дядю. Рассказ явно не вязался с героическим обликом, который был уже нарисован в воображении ребенка.

- А еще чего ты боишься?

- Больше ничего, - спохватившись, что завтра у родителей возникнет проблема с чисткой зубов сына, сказал Киреев.

- Даже волков? - обрадованный Илья добивал свои последние сомнения.

- Откуда в наше время волки? - вмешалась в их разговор Женя. - Пойдемте к столу, все остывает.

- Это ты напрасно, сестренка. Я про волков, а не про стол. Их очень даже много развелось. А в Шиповом лесу с целой семьей волков нос к носу столкнулся. Точнее, у меня один, а у них четыре носа.

- И что?

- Пришлось всю ночь на вершине сосны сидеть. Шучу... Володя не хвастал. Его напитки и впрямь оказались просто божественными. Уставший Киреев явно воспрял духом, да и силенок будто прибавилось. От него требовали рассказа о путешествии, поэтому сорокапятиградусная настойка на чабреце оказалась как нельзя кстати.

- А про волков ты пошутил? - спросила Женя.

- Нет. Раза четыре встречался. Кабанов и лосей много стало, деревни обезлюдели, вот и волков стало много.

- Страшно было, когда в лесу на них набрел?

- Если скажу, что нет - не поверите. Хотя страха не было. Пять месяцев лесной жизни кое-что значат. Главное не показать, что ты их боишься. В глаза не надо им смотреть. Когда волк один смотри, сколько хочешь, все-таки человека они боятся. А тут три взрослых и детеныш.

- А у тебя ружье было, дядя Миша? - Илью попросили сидеть за столом молча, но он не смог удержаться.

- Не было, - засмеялся Киреев. - Я с ними поздоровался, объяснил, что не могу, к сожалению, пообщаться подольше, и спросил, правильно ли я иду на Ергышевку.

- Дядя Миша, а они?

- Сказали, что иду правильно, только посоветовали быть поосторожнее. В поле за Ергышевкой по ночам семья кабанья ходит кормиться. Кабан, говорят, уж больно горяч, настоящий неврастеник.

- Да ну тебя! - возмутилась Женя. - Трепешься.

- Не верить твое право.

- И как же ты с ними разговаривал? Выл, что ли?

- Зачем же? С волками и без вытья можно. По-человечески. И, представляете, не обманули кабанов я действительно повстречал. Красивое, я вам скажу, зрелище. Ночь, луна - огромнаяогромная. Поле. С трех сторон - лес стеной стоит. И они идут.

- Кабаны?

- Кабаны, племяш, кабаны. Клином. Я раньше смотрел фильм "Александр Невский" и не понимал, почему князь говорил, что немцы клином, "свиньей" идут. А тогда за Ергышевкой понял. Клин самый настоящий. А впереди этот неврастеник. Идут, сопят.

- Ну и что, с ними тоже пообщался? - съехидничала Женя. - Или сразу деру дал, как с чердака?

- Не веришь, а зря. И разве со свиньями можно разговаривать? Тебе об этом еще две тысячи лет сказано: "Не мечи бисер перед свиньями". А поскольку вежливо с ними нельзя говорить, то лучше молчать. Так я и сделал.

- А они?

- Прошли мимо. Там посадка маленькая была, я представил себе, что превратился в молоденький дубок. А ветер с их стороны дул. Все просто. Они и прошли, даже не заметив меня. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончился и этот вечер. Оставшись один, Киреев долго не мог уснуть. Затем встал и подошел к книжной полке. Свет луны был таким ярким, что он без труда мог прочитать названия книг. Да в этом и не было необходимости - многие из них он помнил с детства. Как этот томик Бернса. Киреев вспомнил, что в годы первой влюбленности он гадал на стихах. Открывал наугад страницу книги, думая о конкретном человеке. Сейчас Михаил думал о Софье. Когда-то он мог с ней спокойно общаться, разговаривать - и думать совсем о других вещах. Глупый, неужели ты ничего тогда не замечал? А сейчас, сейчас, сколько бы отдал Киреев, чтобы вновь услышать ее голос. Как менялась ее интонация! Ироничноколкая, когда Софья отчитывала Киреева: "Меня всегда бесит мудрость, идущая от возраста, а не от ума". А когда она вспоминала о детстве, об отце, то в голосе были грусть и нежность: "Мне тоже нравится. Сразу что-то давнее вспоминается, русское. Деревянный домик, печурка... Папа любил все это. Даже ложки деревянные собирал". И ее последние слова при расставании: "До свидания, вестник..."

Киреев взял с полки книгу Бернса и открыл ее наугад. Подошел к окну, чтобы лучше было видно, ткнул в страницу пальцем. Палец показывал на две строки: Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем, с тобой вдвоем.

- Да... - усмехнулся Киреев, - у Бернса мудрость шла не от возраста, как у некоторых, а от ума. И писал он эти стихи, кажется, перед смертью. Что ж, славно погадал. Но когда дряхлеющие силы, дорогой Роберт, царство тебе небесное, нас начинают покидать, мы все чаще повторяем слово из двух букв - "бы". И у тебя было так, и у меня: укрыл бы плащом, солнце нашел бы, и если бы дали в удел весь шар земной, тогда владел бы...

Грустно. В дверь постучали. Раздался голос Жени:

- Миша, ты с кем разговариваешь?

- С Робертом Бернсом.

- О, Господи! Говорила, не пей.

- Вот и он тоже советует.

- Кто?

- Бернс. Говорит, у пьяных старых мальчиков мечтательность появляется, а это вредно.

- Да ну тебя! Ложись, спи.