Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор - Страница 73
- Предыдущая
- 73/109
- Следующая
- Ну что ты говоришь?!
- Сестренка... Спать очень хочется... Дай мне руку... Только не уходи, хорошо? Лиза положила голову на ладони Софьи и закрыла глаза. Соне было очень неудобно находиться в таком положении, но она боялась пошевелиться. Дыхание девочки вдруг стало тихим, почти неслышным. В комнату вошла Наталья, за ней Ира. Обе встали по другую сторону кровати. Было непонятно, спит девочка или просто лежит, не двигаясь. Ира тоже опустилась на колени и осталась в ногах у Лизы, а Наташа внимательно всматривалась в лицо девочки. Все молчали. Только с кухни доносились всхлипывания - это плакал Виктор... Дыхание вновь изменилось. Оно стало еще тише, с мягким и низким звуком. Наташа вздрогнула и, повернувшись, почти бегом вышла из комнаты. Вскоре Софья услышала ее голос, обращенный к отцу Лизы:
- Витя, возьми себя в руки. Иди к дочери. Голова девочки, оторвавшись от ладоней Софьи, несколько раз будто потянулась вверх, ища воздуха. Воронова поднялась с колен и отошла назад. Ира взяла дочь за одну руку, Виктор за другую. Вздох... Еще один, последний. Наступила тишина. Самая страшная в жизни Сони... Лиза умерла. Через два дня ее отпевали, здесь же, в квартире, только в большой комнате. Оба этих дня Соня проплакала. Мещерская и Котеночкина помогали Бобровым, что-то организовывали, покупали, а Соня сидела дома и плакала. Двух близких людей до этого похоронила она - отца и дядю. Но еще никогда у нее не было такого чувства горькой и невосполнимой потери, как сейчас. А ведь Софья была знакома с Лизой от силы два месяца. Впрочем, разве было важно, сколько времени она знала эту удивительную девочку? И Софья плакала. Ей было бы легче, займись она, как ее подруги, организацией похорон, но Соня отчего-то решила, что должен позвонить Киреев. В последние недели он будто пропал - перестал присылать телеграммы. Ей очень хотелось, чтобы Михаил позвонил. Соня даже представила, как Кира позвонит, как она расскажет о постигшем их горе. Но Киреев не позвонил.
А потом были похороны. Сначала пришел священник, все тот же отец Борис. Молодой, но очень серьезный. Он был искренне печален - и это понравилось Софье. Проводить Лизу в последний путь пришло немного людей - десять-пятнадцать человек. Софья скромно стояла в самом дальнем углу комнаты. Но перед тем как началась панихида, она подошла к гробу. Лиза вновь изменилась. Исчезла та предсмертная бледность, так поразившая Софью. Лицо девочки было полно покоя. А рядом с гробом стояла на столе большая фотография, на которой была изображена Лиза Боброва в возрасте шести лет. Огромные глаза, пушистые ресницы, распущенные по плечам волосы. "Какая красавица была", - произнес кто-то. И это слово "была" словно ножом полоснуло Софью по сердцу. Вновь откуда-то из самой глубины души поднялась обида - на всех и на вся, на несправедливость этого мира - жестокого и равнодушного. Почему Лиза уходит, а мы, собравшиеся здесь, остаемся? Только не надо говорить, что Бог забирает лучших - это слишком неправдоподобно звучит, чтобы стать правдой... Но ее раздумья прервал высокий голос отца Бориса:
- Благословен Бог наш...
Впервые в жизни Воронова присутствовала на панихиде. Вначале она почти не слушала слов, произносимых священником. Больше смотрела на Лизу, на тех, кто входил в комнату. Последней вошла Мещерская. Она встала рядом с Софьей, поздоровавшись с подругой легким прикосновением руки.
Воронова догадывалась и раньше, что Бобровы были усердными прихожанами соседнего храма. Она видела, что Виктор, Ирина, а также две подруги Бобровой, с которыми Софья не была знакома, хорошо знали молитвы, которые читал священник. Потихоньку и Соня стала прислушиваться к тому, что он говорил.
- Боже духов, и всякия плоти, - неспешно, с чувством читал отец Борис, - смерть поправый, и диавола упразднивый, и живот миру твоему даровавый: сам, Господи, упокой душу усопшия рабы твоея Елизаветы, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль, и воздыхание...
Эти слова хоть и не были просты, но постепенно доходили не только до сознания, но и до сердца Софьи. Ей опять вспомнились последние слова девочки: "Для Бога нет живых и мертвых". А священник продолжал:
- Святых лик обрете источник жизни, и дверь райскую, да обрящу и аз путь покаянием, погибшее овча аз есмь, воззови мя, Спасе, и спаси мя. Софья не совсем поняла, что означают эти слова и почему священник как бы говорит о себе - "и спаси мя", но с этого момента это было уже и не столь важно для нее: Софья перестала быть просто слушательницей. Незаметно для себя, опять-таки впервые в жизни, в те моменты, когда все крестились, стала креститься и она. Пусть не очень уверенно и умело, как, впрочем, и стоявшая рядом Мещерская, но крестилась.
И вновь вспомнилась Лиза, точнее, ее слова: "Нет, пока не понимаешь... А я понимаю". Что хотела ей сказать девочка? Что стало ей понятным на пороге вечности? Собственно говоря, все эти мысли пронеслись в голове Софьи буквально в доли секунды. И не мысли даже, а словно отблески от них. Сейчас она чувствовала сердцем, и только сердцем. И незаметно для себя повторяла вслед за отцом Борисом:
- Во царствии твоем, егда приидеши, помяни нас, Господи. Блажени нищии духом, яко тех есть царство небесное. Блажени плачущии, яко тии утешатся. Блажени кротцыи, яко тии наследят землю. Блажени алчущии, и жаждущии правды, яко тии насытятся. Блажени милостивии, яко тии помилованы будут. Разбойника Рая Христе жителя, на кресте тебе возопивша, помяни мя, предсодеял еси покаянием его, и мене сподоби недостойного. Блажени чистые сердцем, яко тии Бога узрят. "Чистая сердцем - это про Лизу", - вновь промелькнуло в голове Софьи. Вслед за взмахами кадила в руке священника она сама словно входила в какой-то новый для себя ритм, новое измерение. Сейчас ей уже не надо было ничего объяснять. Священник молился и о Лизе, и о себе, и о каждом стоящем в этой комнате. То же делала и Софья. Она молилась - о Лизе, о себе, о священнике. И Лиза... она, наверное, тоже... молилась. И мысль эта не смутила, не удивила Софью. А когда отец Борис стал читать отрывок из Евангелия, Воронова уже не сомневалась, что маленькая девочка, названая сестренка, тоже слышит эти слова, как слышат их Ира, Виктор, Наташа, Софья Мещерская, как слышит их она, Соня:
- Братие, не хощу вас не ведети о умерших, да не скорбите, якоже и прочии не имущии упования. Аще бо веруем, яко Иисус умре и воскресе, тако и Бог умершая о Иисусе, приведет с Ним. Сие бо вам глаголем словом Господним, яко мы живущии оставшии в пришествии Господне, не имамы предварити умерших. Яко сам Господь в повелении во гласе архангелов, и в трубе Божии снидет с небесе, и мертвии о Христе воскреснут первее. Потом же мы, живущии оставшии, купно с ними восхищени будем на облацех, в сретение Господне на воздусе, и тако всегда с Господем будем. Затем пели "Вечную память". Отец Борис сказал несколько слов от себя, сказал просто, но очень сердечно. Впрочем, Софья запомнила только первые слова священника:
- Почти каждый день, братья и сестры, мне приходится исповедовать умирающих, служить панихиды... И скажу вам, что никогда доселе и ни у кого не видел я столько веры, сколько было ее у усопшей Елизаветы... Лизы.
А через час на Митинском кладбище появилась свежая могилка. Вокруг холмика земли были аккуратно поставлены венки. А еще фотография, с которой широко открытыми глазами на мир доверчиво смотрела красивая девочка. А под фотографией подпись: "Боброва Елизавета Викторовна. 1.05.1989 - 21.07.1998 гг."
Глава тридцать пятая
- Йес, йес! Мы сделали их! - кричал какой-то прыщавый подросток. По телевизору шло молодежное шоу. А еще в спальне у Софьи на полную мощь работал магнитофон. Сама она сидела на полу и разбирала рисунки Лизы. Ни музыка, ни телевизор ей были не нужны, но после смерти Бобренка, после той страшной минуты, когда Лиза ушла из жизни, Воронова неожиданно для себя стала бояться тишины. Всякий раз, когда она оставалась одна, когда все стихало вокруг, ей вспоминалась та минута. Вспоминалась - и острая тоска входила в сердце. Конечно, это было наивно - спастись от страхов, окружив себя звуками, телефонными разговорами, погрузившись с головой в дела. О Лизе напоминало все. Будь ее воля, Софья бросила бы сейчас Москву и уехала в Старгород. К тому же смерть Бобренка заставила Софью признаться себе самой в том, что Киреев занимает в ее жизни значительно больше места, чем она думала. Вороновой вдруг захотелось приехать в свой родной город и ждать возвращения Киреева. Больше того, в своих фантазиях она ясно представляла себе такую картину: по грунтовой дороге, резко ведущей вверх на том самом месте, где начинаются первые дома Старгорода, идет усталый путник. Это Киреев. А она, Софья, встречает его в самом центре Старгорода, там, где когда-то стоял Соборный храм города... И он счастлив видеть ее. Но Михаил исчез где-то во глубине России. Даже ближайшие друзья Вороновой не знали, что по ее поручению в Старгород наведывался доверенный человек Софьи. Он привез неутешительные вести: Михаил в Старгороде не появлялся, его сестра и зять обустроили маленький домик на окраине городка, но в нем никто не жил. Исчезла и Юля Селиванова. Какое-то внутреннее чувство подсказывало Софье, что Кира жив. Да и Лиза, маленькая мудрая девочка, ни на секунду это Софья хорошо видела - не сомневалась в том, что ее старший друг жив и по-прежнему идет, как говорила Бобренок, "к себе".
- Предыдущая
- 73/109
- Следующая
