Выбери любимый жанр

Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор - Страница 45

Изменить размер шрифта:
45

Глава двадцать четвертая

"Быть может, я успею на конец службы в действующий храм", - подумал Киреев. Маша говорила, что он близко отсюда. И, взвалив рюкзак на спину, поспешил в указанную девочкой сторону. * * *

- Софья Николаевна, вы? - голос Юли говорил, что его владелица просто счастлива слышать Воронову. Селиванова с бульшим на то основанием, чем Нерон, могла воскликнуть: "Какая великая актриса во мне умирает". И следующие слова она произнесла почти с нежностью:

- Что-нибудь случилось, Софья Николаевна? Ой, да не молчите же, а то я начинаю волноваться. А Софья замолчала, ибо поняла в эти несколько секунд простую, но в то же время очень верную тактику Селивановой. Перестраиваться надо было на ходу.

- Случилось, Юлечка, - теперь уже заворковала Софья. - Друг у меня есть. Очень хороший человек. Михаилом Киреевым зовут. Не слыхала о таком?

- Киреев Михаил? Постойте-постойте. Это не тот художник, что к вам приходил, - высокий такой, обрит наголо?

- Нет, другой. О нем тебе Алла Петрова буквально вчера рассказывала.

- Ах, да! Вспомнила. Странный такой человек, куда-то пешком собрался. Алла Ивановна говорила, что он болен очень. Бедняга, - и Воронова услышала тяжелый вздох.

- Ты все верно вспомнила. Так вот, боюсь, беда с ним может случиться...

- Конечно, может! Софья Николаевна, если он ваш друг, я бы на вашем месте никуда чудака этого не отпустила. С такой болезнью надо дома сидеть. В дороге всякое может случиться.

- Видишь, ты правильно все понимаешь. Люди ведь разные на свете есть.

- И не говорите. Но все равно, это же ведь его выбор. Он взрослый человек. В конце концов, вам он не брат и не муж. Или... я ошибаюсь?

- Не ошибаешься. Он мне... просто друг. Но ведь и это не мало? Или я ошибаюсь? Юля молчала. Софья слышала в трубке только ее дыхание.

- Софья Николаевна, я не совсем понимаю...

- Зачем я звоню? Сама не знаю. Может, потому, что между нами дружба начинала завязываться... Одним словом, поделиться захотелось. Мы ведь друг друга еще не очень хорошо знаем. И если моих друзей обижают, особенно таких... странных - ты ведь так сказала? - я на многое пойду, чтобы их защитить.

- Это с хорошей стороны вас характеризует, Софья Николаевна...

- Не надо иронизировать, Юлечка. Мы же друг друга поняли, не правда ли?

- Вы слишком хорошо обо мне думаете. Я всю жизнь руками работаю, а голова, как говорится, отдыхает. Не совсем я вас понимаю.

- Ты все понимаешь, Юлечка, - голос Вороновой стал жестким. Воркование закончилось. - Если твои дружки что-нибудь сделают с Киреевым, плохо будет тебе.

- Вы не нервничайте, Софья Николаевна, я слышала, эти дни бури магнитные на солнце...

- Вот и хорошо, что поняла. Пока. - И Софья положила трубку, не дожидаясь ответа. Юле оставалось несколько часов, чтобы обдумать услышанное и принять решение. Воронова ясно дала ей понять, что она все знает. Но в конце концов природный оптимизм Селивановой взял верх: "Только ведь труп еще найти надо. А вдруг Киреев в монахи решит постричься? Или в пьяной драке... Или сердце... Врете, Софья Николаевна, ничего-то вы не докажете. Ни-че-го!" И когда к "хрущевке" на Кузьминской улице подъехал белый "Сааб", у подъезда его уже ждала девушка в джинсах и ярко-красной куртке. Это была Юлия Селиванова. * * *

Внутри храм оказался гораздо больше, чем казался снаружи. Множество икон в позолоте, расписные стены, пол просто блестит чистотой. Молящихся немного - от силы человек десять. Киреев, положив у входа рюкзак, скромно встал почти у самой двери. На него обернулись, посмотрели с интересом, кто бегло, а кто пристальней. "Надо, наверное, свечей купить", - подумал Киреев. Далеко, у алтаря, в сумраке храма появился священник - коренастый, чернобородый мужчина примерно одних лет с Михаилом Прокофьевичем. Что-то неразборчиво читала женщина сбоку от алтаря. В него опять вошел священник. Наконец Киреев услышал знакомые в чтении слова: женщина читала "Отче наш". Только закончила, как из алтаря донеслось: "Яко Твое есть Царство и сила, и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков". Голос был не сильный, высокий. Чтица ответила: "Аминь". "Видимо, служба заканчивается", - подумал Киреев. Кто-то тронул его за рукав. Он обернулся. Позже Михаил Прокофьевич пытался восстановить в памяти это мгновение, но вспоминал только лицо пожилой женщины, будто выплывшее откуда-то из сумрака:

- Возьми. Сходи к нему. Обязательно.

Лицо вновь исчезло, а в руках у Киреева была фотография. Ничего не понимая, Михаил Прокофьевич посмотрел на снимок. На нем был изображен пожилой священник. Старенькая, видавшая виды ряса, на голове камилавка. Крупные черты лица. Глаза смотрят пристально из-под густых седых бровей. Большая борода с проседью, огромный крест на груди добавляли человеку, изображенному на снимке, величия. Внизу стояла подпись: "Коссов Георгий Алексеевич. 1858-1928 гг.". Киреев ничего не понимал. Кто этот человек? Куда ему надо идти? Служба вскоре закончилась. Присутствовавшие на ней люди разошлись, но той женщины Киреев так и не увидел. Не зная, что делать дальше, решил дождаться на улице священника. Тот вскоре появился: закрывая дверь, давал какие- то указания чтице.

- Вы меня ждете? - Явный украинский акцент выдавал в священнике хохла. - Негде переночевать?

- Негде, - признался Киреев. - Но я хотел кое о чем вас спросить. Признаюсь, что несколько озадачен. - И Михаил Прокофьевич протянул священнику фотографию.

- Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом, - произнес священник, показывая всем своим видом, что он все понял. Потом добавил: - Блажени вси надеющиеся Нань. Берите рюкзак, вон мой дом. Пока матушка будет ужин готовить, я вам все расскажу. А заодно кое-что покажу. - И не дожидаясь ответной реакции собеседника, неожиданно резво для своей комплекции пошел к кирпичному домику под белой крышей, стоявшему метрах в ста от церкви. Так Киреев познакомился с отцом Владимиром Дроздом, настоятелем храма Николая Мирликийского.

- Подождите меня здесь, я на минутку, - отец Владимир взял у Киреева рюкзак, сам отнес его в дом. Вскоре оттуда раздались голоса. Все происходило так быстро, что Михаил Прокофьевич даже не понимал, радоваться ему или огорчаться. Впрочем, про огорчение он подумал ради красивого словца, если так можно сказать. Еще тридцать минут назад он не знал, где заночует этой ночью. Пять минут назад он не знал о существовании отца Владимира... А священник вышел из дома так же стремительно, как и вошел в него:

- Пойдемте, здесь рядом.

Они прошли мимо церкви. Улица вела вниз. Отличия от деревни не было никакого. Сразу за церковью закончилась щебенка, заменявшая асфальт. Маленькие домики за невысокими заборами. У одного из домов стоял столик - здесь вовсю шла игра в домино. Играли и мужчины, и женщины. Они дружно поздоровались с отцом Владимиром. Тот поклонился. Потом заметил Кирееву:

- Хорошие люди, а в церковь не ходят. Будут лучше в "козла" до темноты резаться... Да услышит их Господь в день печали...

Еще метров пятьдесят - и они свернули в какие-то заросли. Тропинка шла мимо картофельного участка, кучи мусора, становясь все более покатой. Наконец они вышли на открытую поляну - и Киреев ахнул. Отец Владимир был явно доволен произведенным на гостя впечатлением. Попробуем описать то, что увидел Михаил Прокофьевич. Они стояли на вершине огромной кручи. Внизу серебрела Нугрь - небольшая река, на которой стоял Болхов. В этом месте Нугрь делала резкий поворот. Получалось, что Киреев и священник стояли на выступе, с которого можно было видеть весь город, по обе стороны. А за рекой уходили в бесконечную даль поля, рощи, дороги. И в том месте, где они соединялись с горизонтом, садилось солнце. Большая часть солнечного диска уже скрылась, но последние лучи бросали свой малиновый отблеск на реку, деревья, купола храмов - их Киреев тоже видел отсюда. Нельзя сказать, что в воздухе царила тишина. Перекликались друг с другом ребятишки, ловившие рыбу. Их белесые головки можно было с трудом, но все-таки различить внизу. Где-то работала бензопила. За густыми ветвями ив слышались голоса спорящих друг с другом людей. Надрывно мычала корова на лугу за рекой - беднягу не спешили вести домой. Но такое умиротворение витало вокруг, растворяясь во всем: в воздухе, солнечных лучах, серебристомалиновых бликах воды, что у Киреева навернулись слезы на глаза. Внутренний монолог прекратился

45
Перейти на страницу:
Мир литературы
Наши партнеры