Отражение: Разбитое зеркало (СИ) - "Snejik" - Страница 22

— О, если верить «щенкам», там карцер для провинившихся, — рассмеялся Франсуа. — А старшие курсанты эту версию поддерживают. Еще ты держишь там тех, кто по-настоящему убил кого-то во время обучения, до приезда полиции. Еще там взвод боевых киборгов, когда ты не работаешь с людьми, тестируешь киборгов. Еще там ядерное оружие.

— Интересные версии, мне очень нравится, — снова рассмеялся Барнс, открывая биометрический замок на главной двери арсенала. — Но сейчас ты узнаешь, что же на самом деле там находится. Себастьян говорил, что это моя коллекция. И если тогда я с ним не соглашался, то сейчас, думаю, он был бы совершенно прав.

Барнс открыл биометрический замок на второй двери, куда не было доступа больше ни у кого, распахнул тяжелую дверь и предложил Франсуа войти. Он очень ждал, какая реакция будет у него на содержимое.

Под потолком вспыхнул яркий свет. Франсуа вошел и замер, осматриваясь. В огромном холодном помещении вдоль всех стен стояли забранные армированной углепластиковой сеткой оружейные шкафы с самым разным оружием. У входа примостилась маленькая полочка с книгами.

Франсуа пошел вдоль стен, разглядывая стволы.

— Это что? — спросил он, остановившись у винтовки Мосина. — Тут правда деревянный приклад? Это сколько же ей лет, Джеймс?

— Это винтовка, которую изобрел русский конструктор Сергей Мосин, — Барнс открыл стеллаж и достал винтовку. — Русские называют ее trekhline’ka. Она поступила на вооружение в тогда еще Российской империи за двадцать с лишним лет до моего рождения. Но стреляет отлично.

Барнсу нравилось рассказывать про оружие, он про него не одну книгу написал, особенно про оружие двадцать первого века, а потом и двадцатого.

— Это ей почти двести пятьдесят лет? — Франсуа благоговейно принял винтовку. — Ого, какая тяжелая!

— Ну, где-то так, — не стал спорить с подсчетами Франсуа Барнс. — Оружие стало таким легким, на самом деле, не так чтобы давно. Trekhline’ka самая старая винтовка, которая у меня есть. Я люблю оружие.

— Это заметно, — Франсуа вскинул винтовку к плечу. — А какая у нее прицельная дальность?

— Прицельная пятьсот метров, с оптикой восемьсот, — легко вспоминал характеристики Барнс, ему нравилось, как Франсуа выглядит с оружием в руках. Ему очень шло. Барнс вспомнил Себастьяна, который и стрелять-то не особо любил, и с оружием смотрелся не органично, было видно, что он в этом деле гость. — Максимальная — два километра.

Глядя на Франсуа, Барнсу захотелось его поцеловать. Вот прямо сейчас. И ждать он не стал, отвел в сторону ствол, потянул на себя и приник к губам, сладким, таким сладким и не только из-за шоколада.

Франсуа опустил приклад винтовки на пол, обхватил Барнса за шею второй рукой и жадно ответил на поцелуй.

Барнс стиснул его в объятиях и целовал, целовал, целовал, не в силах оторваться от губ, чувствуя, как его захлестывает желание, дыхание сбилось, сердце зачастило, и он услышал, как, словно в ответ, быстрее забилось сердца Франсуа.

— Знал бы ты, как охуенно выглядишь с оружием… как же я был слеп, — пробормотал Барнс.

— Мне повезло с профессией, — улыбнулся Франсуа. — И с тобой.

— Показать, из чего я стрелял на войне? — спросил Барнс, обнимая его за талию и поглаживая ладонью по пояснице. — Или могу показать уродца.

— Уродца? — заинтересовался Франсуа.

— Да, самого настоящего уродца. Я про него узнал совершенно случайно, когда переводил одну интересную статью, — начал рассказывать Барнс, не убирая руки, — и там встретилось о нем упоминание. Ну я решил посмотреть. Оказалось, что в девяностых годах двадцатого века на Украине — сейчас это часть Российской Империи — произвели на свет вот это.

Барнс подвел Франсуа к одному из стеллажей и тоже открыл, указывая пальцем на нечто небольшое, сделанное словно из двух металлических реек, соединенных почти под прямым углом. На “стволе” этого оружия были странные “ушки”.

— Вот. Это Гоблин! — торжественно заявил Барнс.

— Джеймс, эта штука выглядит так, словно ее слепил старшеклассник в отцовском гараже на дедовом станке по металлу, — серьезно сказал Франсуа. — И что, она еще и стреляет?

— Ты не представляешь, какие палки иногда стреляют, — рассмеялся Барнс подобному определению. — Да, эта штука стреляет, но у нее прицельная дальность всего сто метров, а этот экземпляр достать было очень тяжело, пушка не пошла в серию.

— Знаешь, — покачал головой Франсуа, — я не сомневаюсь, что ты содержишь всю свою коллекцию в отменном состоянии, но стрелять из «Гоблина» я не рискну. А вот из этой, — он поднял винтовку Мосина, — я бы попробовал.

— Тогда пошли пробовать? — предложил Барнс и полез в один из шкафов за патронами. — Сейчас их уже тяжело купить, в сети ловить приходится, но я сам клепаю. Так что поможешь потом пополнить запас.

— О, ты сам делаешь патроны? — удивился Франсуа. — Тогда научишь меня. Пойдем.

Они пришли на стрельбище, уже подернутое вечерними сумерками, а на винтовке была установлена самая обычная оптика. Можно, конечно, было включить освещение или подсветить мишени, но Барнс решил, что это будет лишним, и принялся показывать Франсуа, как работает винтовка, у которой было всего три подвижные детали.

— Если понял, что к чему, вперед, — предложил Барнс, подсветив маркером лазерной указки одну из мишеней, которая была примерно в пятистах метрах. — Я знаю, что ты хорошо стреляешь, но начни с чего попроще.

Франсуа улегся на песчаный мат, устроился поудобнее, прицелился и выстрелил. Первая пуля легла в восьмерку. Франсуа пошевелил плечами, немного изменил позу, передернул затвор и отстрелял всю обойму. Попасть в яблочко ему не удалось ни разу.

Франсуа поднялся, собрал гильзы и сказал:

— Я ее почти не чувствую. Практики не хватает, наверное.

— Встань, — попросил Барнс, и когда Франсуа поднялся, встал сзади, как любил делать с Себастьяном, когда помогал прицелиться, положил свои руки на руки Франсуа и прицелился. Его всегда возбуждал этот процесс, и этот раз не был исключением. — А теперь замри и выстрели.

Франсуа спустил курок и передернул затвор. Пуля легла на край яблочка.

— Не о том думаешь, — усмехнулся Барнс, продолжая стоять за спиной, уверенный, спокойный и жаждущий, чтобы у Франсуа получилось.

— А о чем надо?

Франсуа выстрелил еще раз, положив пулю ближе к центру.

— А о чем ты обычно думаешь, когда стреляешь? — спросил Барнс.

Сам он, когда стрелял по мишеням, думал о чем-нибудь приятном, и поэтому чаще всего эти мысли вились вокруг Себастьяна. А когда он был на войне, то умудрялся оставлять свой мозг девственно чистым, не думая совершенно ни о чем, так было проще и приятнее. Он убивал врагов, а врагов жалеть было нельзя.

— О мишени, — ответил Франсуа.

— Ну, тоже как вариант. Ладно, — махнул рукой Барнс, согласный, что это просто непривычное оружие, сейчас большую часть делали из специального оружейного пластика, облегчив конструкцию до предела, что не сказывалось на качестве стрельбы. Да и всякие стреляющие за угол умные винтовки и ружья, умные пули, летящие точно в цель… — Стреляй.

Всем этим Барнс умел пользоваться сам, не подкопаешься, и учил пользоваться курсантов. Но считал, что они должны также уметь стрелять и из, как его тут называли, доисторического оружия, которое не было завязано на электронику и не отрубилось бы от ЭМ-импульса.

Барнс устроился рядом с Франсуа и смотрел на него, иногда давая ценные рекомендации. Винтовка с оглушительным в вечерней тишине стрельбища баханьем выплевывала пули, лязгал передергиваемый затвор, пахло сгоревшим порохом и горячим металлом. Современное оружие было гораздо тише.

Отстреляв все патроны, Франсуа встал и потряс головой. Собрал гильзы, погладил винтовку.

— Потрясающе, — сказал он.

— Рад, что тебе понравилось, — улыбнулся Барнс.

Барнс глянул на мишень, оценивая результаты, хотя смотрел на нее после каждого выстрела. Пули ложились достаточно кучно, чтобы сказать, что из незнакомого оружия Франсуа отстрелялся хорошо, но не идеально. Умом Барнс понимал, что стрелять, как он, вряд ли кто-то сможет, но хотелось для Франсуа большего и лучшего. Он был способным, и Барнс тихо внутри облизывался от радости, потому что Франсуа тоже нравилось оружие.