Виварий - Чилая Сергей - Страница 7

• Предыдущая
• 7/60
• Следующая

— Holy fuck! He's just honey wagon. It stinks. Try to lick my pussy, Frat! [15] — и похлопала рукой по простыне меж раздвинутых бедер…, а когда он запрыгнул, потянула за ошейник и придвинула морду к промежности, и сразу на бигля обрушился неведомый раньше камнепад запахов, густеющий в ноздрях, сквозь который он продирался с трудом, проваливаясь от наслаждения в беспамятство, пока не догадался сунуть туда язык…

Пришло лето, как всегда жаркое, в этот раз еще и дымное от горящих торфянников, и постоянный ветер нес почему-то беспомощность вместо прохлады и усиливал жару…, и Вавила говорил назидательно: «Лето, это не когда жарко, а когда есть деньги». Лишь вечерами центр города такой же красивый теперь, как Нью-Йорк, выбирался из жаркого захолустья и, забываясь, утопал блаженно в огнях и прохладе, чтобы утром снова накрыться горячечным колеблющимся маревом, подавляющим желания и выжимающим под одеждами пот…

В парке за Соколом, где стоял Цех, многоэтажная махина из стальных балок, крытых поляризованным стеклом, напоминавшая гигантский космический парусник, подгоняемый звездным ветром, днем было также жарко, как в центре, и обезвоженные деревья со скрученными листьями и почти звенящими от сухости стволами, не давали прохлады и было заметно, что им не по себе…

Толстая старая санитарка, по прозвищу Егор Кузьмич, в ватнике, несмотря на жару, поверх халата, кормила голубей остатками больничной еды из эмалированного ведра с надписью «Неотл. Хиру.», и прирученные птицы вились над ней темной шуршащей стаей без просветов…

— Как странно смотрит этот рыжий кобель, — сказала Елена Лопухина, стоя в Виварии рядом со Станиславой перед биглями, привычно не замечая ни жары, ни густой отвратительной вони. — Все пестрые, он один однотонный… Просто конек-горбунок… Кажется, сейчас заговорит… Принеси мне стул. Усевшись перед Фрэтом, она достала из халата сигареты, закинула ногу на ногу и перед мордой бигля предстала узкая полоска белых штанишек и восхитительно голые, и прямые, как у мальчишки, бедра, и он сразу забыл обо всем: о Станиславе, которую преданно любил, о верной подружке Лорен и остальных барышнях-биглях, сидяших вдоль стен на цепи в ошейниках, о безвольном, вечно пьяном неумелом хирурге, заведующем Виварием, о назойливом слюнявом боксере песочного цвета с мудреным именем Захар, неведомо как попавшим сюда и своими дурацкими шутками достававшим его, он еще помнил, как это звучит на слэнге: to drive up the wall, о приятеле-шарпее, похожем на старую солдатскую шинель, молчаливом и суровом бойце, о чрезмерно брезгливом голубом доге-аристократе Билле, сильно отощавшем от некачественной кормежки, о дружелюбном крупном псе-дворняге с вытекшим глазом по имени Пахом, который всякий раз норовил позадираться, но завидя барышень-биглей начинал торчать — began to get it up, не по-собачьи смущаясь влажного розового пениса с косточкой внутри, как торчит сейчас он сам, перед этой молодой женщиной, уверенной в себе, умной и сильной, и необъяснимо прекрасной…

— The real bachelor girl, [16] — подумал Фрэт,

— Подойди! — сказала Лопухина и склонилась, чтобы он мог увидеть и грудь, и положила руку на голову. — Хороший мальчик… Как тебя зовут?

— Фрэт, — ответила Станислава вместо бигля и занервничала, потому как Фрэтов пенис вылез из мехового чехла и нацелился на Елену.

— Как дела? — спросила Лопухина и, забывая о бигле, принялась разглядывать сквозь прорези открытой туфли длинные пальцы на стопе с аккуратными ногтями.

— Life just sucks, Madam, — сказал Фрэт, вспомнив давнюю беседу с ветеринаром в багажном отсеке летящего Боинга, и добавил: — But I'm not going to complain and getting on the ball.

— Что? — не слишком удивилась Лопухина, оглянулась по сторонам и вновь принялась разглядывать ухоженные пальцы стопы… Однако тут же резко повернулась и уставилась на бигля, и спросила почему-то шепотом:

— Что он сказал, Славка?

— Он это… он говорит… ну…, что жизнь ему здесь… не очень-то, но жоловоться не хочет, потому как… ну… попривык ужо к неожидоностям здешним, — проокала Станислава, нервно отерла пот и выжидательно посмотрела на Лопухину.

— Когда ты успела выучить слэнг, дорогуша? — спросила заведующая, странно удивляясь не умению Фрэта, но познаниям лаборантки.

— My new boyfriend from Pittsburgh, State Pennsylvania …, [17] — Слава собралась выложить привычное имя Абрашка, но притормозила и сказала, перекатывая "r", как настоящая американка: …Abraham is a good teacher. [18]

— Она старательно оправдывалась, будто cделала что-то недозволенное.

— Тот синий негр-шкаф, что привез биглей из Нью-Йорка?

— He's not a coon. He's an Afro-American, [19] — твердила Слава, отбиваясь, любя и ненавидя Лопухину.

— Значит, тебя зовут…? — сказала Лопухина, глядя на бигля и вспоминая имя…

— Фрэт, мадам! Как поживаете? — сказал он и с интересом уставился на нее, ожидая продолжения знакомства,

— Доктор Лопу… Елена! — В замешательстве она чуть склонила голову, с трудом подавляя желание протянуть руку в приветствии…

— Биглей можно оперировать? Мне для эксперимента как раз нужны инбридные линии. — Лопухина нервно отвернулась от Фрэта, давая ему понять, что разговор закончен, помедлила, видимо, считая варианты, достала из кармана пластинку жевательной резинкии и, сложив вдвое, сунула в рот, а упаковку скатала в плотный шарик и из-за головы резко и точно метнула в ведро с опилками, и, не дожидаясь пока он приземлится, отвернулась и внимательно посмотрела на Станиславу, контролируя боковым зрение удивление и восторг бигля, не отрывающего взгляд от ведра:

— Не хочу преждевременно афишировать свои опыты, Слава… Поможешь выполнить парочку небольших операций в брюшной полости этого… разговорчивого кобеля и ужин в дорогом ресторане за мной… Если захочешь, поедем потом на дачу…

— Их нельзя оперировать, Ленсанна, — сказала Слава, привычно сопротивлялясь.

— Разве они не прошли адаптацию?

— Они должны принести потомство…

— Это мне и надо… Откуда, как не из беременных подружек рыжего красавца, я смогу извлечь… — Лопухина замолчала, задумавшись странно и, забыв о Фрэте, оглядела Станиславу, оценивая, и, в который раз, оставшись довольной осмотром, провела рукой по полноватым бедрам лаборантки и замерла, погрузив пальцы под халатом в податливые ягодицы девушки…

Директора Цеха за глаза звали Ковбой-Трофимом из-за сохранившейся, несмотря на почтенный возраст, звания и награды, мальчишеской прыти и отваги, и необъяснимой любви к ковбойскому снаряжению, которым был заставлен его огромный кабинет. В него были влюблены все: шустрые молоденькие санитарки и дежурные сестры, старавшиеся, подражая Лопухиной, обнажать небольшие участки собственного тела, но делавшие это неумело и от этого вульгарно, и уж, конечно, не сексуально пристойно, как могла это делать только она одна; полные достоинства и избыточного веса врачи функциональной диагностики; энергичные дамы хирургических отделений Цеха…; но более — хирурги-мужчины, слепо любящие и также слепо подражающие ему во всем…

Если полагать, что Цех — это мир, то Ковбой-Трофим был его Богом, и как всякий Бог не снисходил до мирян и не разбрасывался чудесами.

Ежедневные операции, предоперационные обсуждения и обходы, были не в счет, потому как лишь подчеркивали его божественное начало…

Однако Ковбой старел, несмотря на браваду, и Елена Лопухина, которая любила и почитала его за Бога сильнее хирургов-мужчин, видела и понимала это лучше всех… Он становился не просто a cradle-snatcher, что на жаргоне Фрэта означало «старый любовник молодой женщины»… И дело было не только в периодических провалах его сексуальных сражений, когда даже Виагра, дозы которой он недопустимо увеличивал в последнее время, не позволяла доминировать… Он становился дряхлым и скоро это увидят и поймут остальные, и тогда почетная оставка, и собственная карьера Лопухиной может сильно притормозить, и безупречно выстроенная схема перестанет приносить доходы даже отдаленно несопоставимые с нынешними…, и принялась судорожно искать нетрадиционные решения традиционной проблемы…

• Предыдущая
• 7/60
• Следующая