Виварий - Чилая Сергей - Страница 33
- Предыдущая
- 33/60
- Следующая
Чуть живой гладкошерстный Фрэт лежал, замерзая на ночном морозе, а душа его продолжала мчаться по бесконечной дороге, мощеной тесанным камнем и кустарником вдоль обочин, похожим на самшит, и не собиралась возвращаться в холодеющене тело. Он не слыша, как двое пьяных мужчин, неуверенно поддерживающих друг друга, остановились, завидя полудохлую собаку, лежащую на боку под окнами Вивария в свете уличного фонаря и медленно перебирающую лапами в воздухе.
— Посмотрите, Дмитрифедрыч! — уважительно сказал один, что потолще и меньше ростом, сильно заплетаясь языком. — Может из вашей конюшни сбежал…, простите… из вивария…
Второй, высокий и худой, стоя с трудом, промычал что-то и попытался двинуться дальше, бессмысленно глядя под ноги, но не смог один и опять вцепился в коллегу, а тот, пошарив в многочисленных одеждах, достал пенис, похожий на морозе на огрызок карандаша, и стал шумно мочиться, рассуждая:
— Гляди-ты! Дишит поганец… Порода какая странная… Дорогая, наверно… Поглядите, пожалуйста, Дмитрифедрыч… Снесем к Универсаму на Соколе, а то пропадет… или к себе возьмете?
— Нам такие дохлые не нужны, — трудно сказал второй, странно придя на миг в сознание. — Помочитесь на него немножко… Может, оживет… Не на спине же его тащить…
Почувствовав обжигающие струйки мочи, Фрэт попытался встать на ноги и устоял, хоть шатался не хуже спасателей…
— Пойдем, голубчик! — сказал толстый, застегивая штаны и беря в руки цепь… — Величие нации есть в каждом ее представителе… Даже в таких, как мы сегодня… — Он потянул несильно: цепь зазвенела неожиданно громко и Фрэт опустился на задние лапы, демонстрируя новым знакомым нежелание сопровождать их к Универсаму.
— Не дури! — обиделся маленький. — Я тебе только что жизнь спас… Это не крестный ход… Не трусь… Идем!
Фрэт поразмыслил, чувствуя, как коченеют лапы и тело, и неожиданно согласился, вытащив из глубин сознания, большая часть которого успела вернуться в средневековье, а меньшая продолжала блуждать по вымощенной булыжником дороге без начала и конца с самшитовым кустарником по краям, почти сформировавшуюся мысль, странным образом связанную то ли с Дебби из средневековья, владелицей трактира в лондонском предместьи, то ли с Еленой Лопухиной, заведующей Отделением трансплантологии в Цехе, что на Соколе…
— Хорошо! — сказал Фрэт, а они не услышали… или не обратили внимания. Тогда он встал, выказывая готовность, и, подрагивая ногами, двинул вперед, прочь от Вивария, и они дружно последовали за ним, поддерживая друг друга и тоже шатаясь, и каждый негромко, но удивительно вдохновенно, говорил с самим собой…
— Эквивалентом каких ценностей могла бы стать…, — донеслось до него отрывочное выступление толстяка, который помешкав, продолжал: — …Главная беда — размывание нравственных устоев, подменяемых экономической целесообразностью или полити… — Он, видимо, отвлекся, потому что не договорил…
Было заполночь, когда они добрели до Универсама. Фрэт притормозил возле широких автоматических дверей, но магазин был закрыт, только из метро небольшими группами продолжали выходить люди и, нервно поглядывая на плотно сомкнутые универсамовские двери, спешили дальше, нахохлившись…
— Пошли, голубчик! — сказал толстый, не собираясь дергать цепь. — Артистический подъезд у них с другой стороны…, там и водку покупали с Дмитрифедрычем.
Задний двор Универсама жил, похоже, своей привольной ночной жизнью, несмотря на строго упорядоченную сумятицу прибывающих грузовиков с продовольствием, снующих грузчиков, менеджеров с пачками бумаг, охранников и странного ночного московского люда, с подчеркнуто деловым видом наблюдавших происходящее, словно собирались поучаствовать в нем или понести ответственность…
Они прошли в подземный проезд с горизонтально вращающейся створкой ворот, кивнув на вежливое приветствие охранника Дмитрифедрычу, потоптавшись недолго, присели на скамеечке у одной из дверей, ведущих внутрь. Фрэт расположился рядом, привычно сев на задние лапы, и уставился на новых друзей, все меньше горюя в душе.
Вокруг быстро собрался разночинный магазинный люд небольшой толпой и Фрэт понял, что высокий пользуется здесь авторитетом, в отличие от тех, что наблюдали течение событий снаружи. Вскоре они оставили Артистический подъезд и плотной шумной стайкой, — он подумал тогда: «Как голуби в институтском парке», — двинулись в одно из подсобных помещений, служившее комнатой отдыха, где их поджидали уже несколько молодых женщин в униформе продавцов, которые уважительно встали и заговорили разом, глядя на того, что был выше ростом, по имени «Дмитрифедрыч», в котором давно признал Митю Борщева, но не подавал виду, потому что сам Митя был очень пьян…, вдрызг, как любила говорить Станислава, — full as an egg, и смотрел пока только во внутрь…
Фрэту не составило труда понять, что Митя периодически проводит здесь что-то вроде амбулаторных хирургических приемов для персонала Универсама, гонораром которых служили выпивка и еда, в избытке приносимые благодарными пациентками…
— Боюсь, милые дамы, Дмитрифедрыч вряд ли сможет сегодня принять вас, — внятно произнес маленький, уверенный в Митиной недееспособности, и нежно посмотрел на недавно обретенного приятеля. — Если кому невтерпеж, советую в местную поликлинику.
А универсамовские барышни не обиделись и заговорили наперебой:
— Хирурги из поликлиники с Дмитрифедрычем рядом не стоят, — сказала одна.
— Они — барышни из-за высокого уважения называли Митю «они» — с местными хирургами на одном гектаре и срать-то не сядут, — надрывалась другая: симптичная деваха, чуть полноватая, с очень короткими, как у мальчика, светлыми волосами, похожая на Славу, тоже спешившая заявить о Митином мастерстве…
Вскоре продавщицы забыли Мите и приятеле его, и принялись обсуждать свое, сунув толстому в задаток пару бумажных пакетов с позвякивающими бутылками, грибными чипсами и тонко нарезанной колбасой-сервелатом в вакуумной упаковке… А когда порешили разойтись, стали привычно демонстрировать погруженному в себя Мите уважение высокими попками… А на Фрэта никто не обращал внимания, хоть толстяк несколько раз предпринимал неуверенные попытки загнать его, называя почему-то сумму сделки в американских долларах…
— Пятьдесят баксов, господа! — удивительно внятно, с неожиданно глубокими модуляциями в голосе, в котором отчетливо слышалось волнение, будто продавал картину знаменитого художника, вещал толстый, глядя поверх голов и сильно напоминая Фрэту спившегося актера умением привлекать и удерживать внимание аудитории… Однако никто не реагировал и толстый, по просьбе Мити, распределив содержимое пакетов среди молчаливого ночного миманса Универсама, потянул того за рукав и, забывая о Фрэте, двинулся к выходу из Артистического подъезда…
Они долго блуждали в узких переходах захолустья за круглым приземистым зданием метро, похожим формой и цветом на половинку гигантского бублика, между пустыми рядами торговок овощами, между отстойниками для мусорных баков, магазинчиками-времянками и такими же кафе, за задернутыми шторами которых таинственно кипела жизнь, и Фрэту казалось, что он снова в лондонском средневековом предместьи и что сейчас за ближайшим поворотом повстречает Дебби, и мальчика…
Его новые знакомые подолгу беседовали с такими же, как они, бесцельными ночными странниками…, с некоторыми подолгу обнимались, даже целовались и произносили высокопарные слова, и провозглашали обязательства, о которых сразу забывали…, пока, наконец, не уселись с удовольствием на подоконнике лестничной клетки между вторым и третьим этажами большого сталинского дома рядом с метро, и Фрэт, удивляясь умению толстого открывать кодовые замки, громко прогремел цепью по всем ступеням и уселся подле, привычно уложил зад на лапы…
А на Мите не было лица. То сине-серое, неподвижное, заросшее седой щетиной с высохшими белесыми потеками слюны по углам рта, застарелым герпесом на нижней губе и такой же старой глубокой ссадиной на лбу с прилипшими редкими светлыми волосами и резкими морщинами, как у глубокого старика, назвать лицом можно было лишь с большим приближением. Митя все еще глядел во внутрь и глаз не было видно, только красноватые белки… Его начинал бить озноб, такой сильный, что не смог усидеть на подоконнике и сполз на каменный пол, привалившись спиной к стене, неудобно подогнув под себя ногу, и Фрэт, впервые наблюдавший жуткое Митино похмелье, почувствовал мурашки по коже и даже по стене, о которую тот облокатился.
- Предыдущая
- 33/60
- Следующая
