Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 6

Переодевшись из халата в новенький темно-синий «Адидас» без пузырей на коленях, старик устроился в своем офисе под двумя натюрмортами Сезанна (он до сих пор не вполне был уверен, что это оригиналы, а не подделки, удивляясь про себя, как можно «так хреново рисовать такими погаными красками» и отчего это приличные неглупые люди отваливают за такую мазню такие бабки) и включил телевизор. В новостях традиционно показывали очередную артиллерийскую перестрелку на Донбассе.

– Какое, на хер, фашистское кольцо? – в сердцах бросил он невидимому голосу, бубнящему из ящика про «фашистское кольцо окружения», неуклонно сжимавшееся вокруг «города-героя Донецка». – Уроды, совсем края потеряли! Куда лезут? Ну как можно с голой жопой воевать! Даже с Хохляндией! Дебилы, б...дь, кумовские!

В этот момент запиликал вайбер. Арчик из солнечного Лос-Анджелеса подтверждал последние сведения. Выключив телевизор и надев очки, Книжник одним указательным пальцем, путаясь, настучал ответное сообщение: «Товар нужен свжм. Не портите его. Смныч все объяснт. Верю в тебя, брат. Ты стрика не подведешь. Привет маме. Поцелуй девшку от меня». Исправлять не стал – и так поймут.

– Сука ментовская, ну вот и нашел я тебя на краю земли, – вполголоса, но твердо, как приговор, произнес Книжник. – Наконец-то срисовали тебя, голубок красноперый. За общак, само собой, ответишь по полной. А за Сашу, падаль, я тебе сам лично горло грызть буду, мусор!

Книжник встал, посмотрел на часы, налил себе стаканчик «Эвиан» комнатной температуры. Не снимая очков, открыл шкафчик бюро над столом, достал жестяную коробку из-под леденцов, извлек оттуда таблетку престариума 5 мг – от давления, таблетку кордарона 200 мг – от сердечной аритмии, таблетку амоксиклава 625 мг – от обостренной простаты, две таблетки линекса – от дисбактериоза, и таблетку сиалиса 5 мг – чтоб, как говорится, «и хер стоял, и деньги были». Все это «счастье» он проглотил одной пригоршней и запил большими глотками воды.

Включив настольную лампу, Книжник уселся поудобнее в кресло, открыл книгу своего любимого писателя из новых, некоего Феликса Озорного, и начал читать с заложенного места, шевеля губами, почти вслух:

«Ефросинья налила Наташе еще чаю и поведала еще одну страшную историю:

– Мы с мужем снимали дачу – ну, не дачу, чердак в большом загородном доме, километров восемьдесят от Москвы. У хозяев жила кошка. Ей было одиннадцать лет, и она никогда не рожала. А тут вдруг родила. Трое котяток мертвыми вышли, а один – живой. И маленькая дочка хозяев стала реветь и упрашивать родителей оставить котеночка с ними жить. В конце концов хозяин сказал: “Ладно, котенка оставим, но тогда от кошки избавимся – двух кошек мне в доме не надо”. Ну, слово хозяина  – закон, и жена хозяина попросила нас – а мы как раз уже съезжали – взять с собой в машину кошку и где-нибудь по дороге ее... того. Ну, оставить. И я (будь я проклята!) согласилась.

Сорок километров кошка лежала на заднем сиденье – не дергалась, не трепыхалась, – и просто выла. Жуткий звук. И через сорок километров я уже не могла выдержать, сказала мужу: “Остановись”. Он тормознул, я взяла кошку (она не дергалась, не сопротивлялась), вынесла ее на обочину и аккуратно уложила в траву. Как уложила – так она и оставалась лежать и только продолжала выть. И этот вой стоял у меня в ушах все следующие сорок километров до города.

Потом...

Следующие одиннадцать лет были самыми страшными годами в моей жизни. Наш с мужем брак – лопнул (я застала его с молоденькой девкой прямо в нашей супружеской постели). Моя мать умерла от рака – умирала долго и в жутких мучениях. Мой сын заболел тяжелым диабетом и просто стал инвалидом в свои двадцать два года. Я... ну, неважно.

Хозяин дачи сдох по пьяни (он вообще был непьющим, но возвращался с посиделок с друганами-ветеранами, где чуток выпил) – задохнулся в собственном гараже, заснул и забыл выключить двигатель “Нивы”. Хозяйский сын, двадцатилетний парень, вернулся из армии, пошел гулеванить с дружками, и какой-то дружок, шутя, ему “засадил под сердце финский нож” (действительно, финский). Была перерезана аорта (очень редкий случай), и он истек кровью за десять минут до того, как приехала “скорая”. Жена хозяина мотыжила огород и поранила мотыгой ногу – ей эту ногу трижды отрезали по куску (все выше, и выше, и выше...), но все равно умерла от гангрены. Не тронуло только дочку хозяев – ту самую, которая упросила оставить котенка.

Господи!.. Она же не выла. Она (или какое-то оно) говорила мне: “Не делай этого – я ведь достану! Я всех достану! НЕ ДЕЛАЙ!”

Она – говорила. Но я... Господи, ну почему?! ПОЧЕМУ я ее НЕ СЛЫШАЛА?!

“Дом, в котором долго жила кошка, а потом ее не стало... Этот дом – мертвый”, – добавила Наташа».

– Вот и я о том же, – угрюмо произнес Книжник, закрыл книгу, снял очки, поднялся, налил себе любимого односолодового литературного виски «Роберт Бернс» со льдом из бара в стене и снова опустился в кресло. – Хуже человека зверя нет. Кстати, где мой Рыжик?

Спящий на полу, на коврике худенький котенок Рыжик при упоминании своего имени легко и бесшумно запрыгнул старику на колени и громко заурчал.

Минуту спустя Книжник уже спал, запрокинув седую голову на мягкую спинку кресла. Теперь он был похож не то на измученного бессонницей престарелого Бунина, не то на утомившегося после трудного концерта Рахманинова. Конечно, если бы из-под расстегнутой «молнии» костюма не виднелся голубой окаемок наколотого креста.

Глава третья 

АЗИМУТ ХОРУНЖЕГО

Лос-Анджелес. Июль

В самой низкой точке заката красное и туманное, как клюквенный морс, солнце скатывалось в океан так быстро, что при желании можно было уловить его движение. А обладая чуточкой воображения, и представить, что оно погружается в воду так стремительно оттого, что устало к вечеру от своей собственной нестерпимой дневной жары.

Родом из Ебурга (так местная молодежь называет город Екатеринбург), где он провел детство, отрочество и юность, он не привык к жаре. Не любил ее. Но еще больше он не любил кондиционеры, особенно в молах и супермаркетах, искренне не понимая, как все эти Гаргантюа и Пантагрюэли обоих полов (а количество безразмерных людей всех цветов и оттенков в Лос-Анджелесе, как и в остальной Америке, на его взгляд, зашкаливало) передвигаются в шортах и майках по длинному, как взлетная полоса, колбасно-ветчинному отделу, в котором впору было надевать валенки и ушанку.

На своей яхте «Азимут 55С» стоимостью в полтора миллиона долларов, где он жил уже около года, снимая паркоместо в Марине-дель-Рей, что на полпути от аэропорта LAX в Санта-Монику, Сергей включал кондиционер всего два раза. Первый раз в самом начале, когда капитан с бородкой морского волка, но без трубки в зубах, обучавший его основным премудростям судовождения за четыреста долларов в сутки, сразу потребовал включить кондиционер хотя бы в каюте. Второй случился сегодня, когда кондиционер в гостиной включила Галя (если ее действительно так зовут).

Сорокадвухлетний Сергей Алехин, бывший мент, три года возглавляющий негласный список разыскиваемых интерполом уголовного мира, а ныне Григорий Хорунжий, украинский бизнесмен-эмигрант, уже начинал отвыкать от своего настоящего имени, поэтому нисколько не удивился бы, если бы Галя оказалась Таней или Полей. Хотя мысль эта вселяла в него ужас. Тогда все его планы рушились, и Смерть снова маячила где-то рядом.

Он стоял, опершись обеими руками о раковину коньячного цвета в ванной комнате размером больше его первой собственной квартиры. Абсолютно голый, он пристально всматривался во вмонтированное над раковиной зеркало. Алехин разглядывал себя так, что со стороны могло показаться, будто пытается обнаружить на своем жилистом загорелом поджаром теле какой-то едва заметный изъян – и никак не может его найти. Торс Алехина напоминал стиральную доску, на которой местами бугрились канатные узлы мышц и отсутствовали даже мельчайшие жировые складки. Интерьер яхтенной ванной состоял из приземистой мебели, сработанной из тика разных оттенков, от светло-бежевого до темно-коричневого. Коротко стриженный, с короткими усами и бородой, чуть длиннее стандартной в телерекламе мужественной двухнедельной щетины, с ровными чертами лица и тонкими губами – Алехин в одежде не выглядел атлетом. И лицо его было совсем незапоминающимся, разве что искривленный, чуть приплюснутый, как у боксера, нос и небольшой светлый шрам в нижней части левой щеки.