Эти несерьёзные, несерьёзные фильмы - Рязанов Эльдар Александрович - Страница 6

Я не раз вспоминал добрым словом кино-хронику. Кинохроника воспитала во мне умение мгновенно ориентироваться в неразберихе событий, молниеносно принимать творческое решение, тут же мысленно составлять монтажную фразу, давать задание оператору, находить наилучшую точку для съемки. Кинохронике противопоказаны долгие размышления. Событие всегда развивается во времени и пространстве. Его нельзя ни задержать, ни остановить. Не успел снять – разводи руками: событие кончилось, все ушли, и ты потерпел фиаско. Хроника научила меня быстро отбирать детали, подчинять их главному, соразмерять частности с основной мыслью. Ведь хроникер никогда не знает заранее подробностей, они обнаруживаются непосредственно на съемке, возникая неожиданно, сразу, на глазах…

Если же говорить о режиссуре в художественном кино, то здесь, на мой взгляд, существует, в основном, два типа режиссеров. Одни очень тщательно и серьезно готовятся к съемкам заранее. До мелочей продумывают сцену и потом, в павильоне, стараются ни на йоту не отходить от намеченного ни в работе с актером, ни в точке съемки, ни в мизансцене.

Но ведь зачастую в процессе съемки рождается нечто, не предусмотренное ранее: то живое и яркое, мимо которого нельзя пройти. И если режиссер, как бульдозер, подомнет это новое в угоду своей схеме – результат может оказаться плачевным.

Есть и другой тип режиссеров. Они приходят в павильон, не отягощенные предварительными раздумьями. Не зная, куда их поведет «вдохновение», начинают фантазировать на съемочной площадке. Нередко это оборачивается или профессиональным браком, или тем, что режиссер проводит смену, так и не успев ничего снять.

Мне представляется наиболее плодотворной система работы, когда, подготовившись и зная в общих чертах, чего хочешь добиться в процессе съемки, отдаешься экспромту, импровизации. Очень важно ощущать настроение членов съемочной группы и актеров, уметь подхватить то интересное, что тебе «подбрасывают», хотя об этом вчера ты даже не подозревал, и включить его в художественную ткань эпизода.

Для того чтобы на съемочной площадке возникали экспромт и импровизация, вспыхивали шутки, осеняла свежая выдумка, важно приходить в павильон отменно выспавшимся, с приподнятым настроением и заражать им окружающих. На съемке желательно быть здоровым и хорошо себя чувствовать. Надо уметь отгонять дурные мысли и не думать о наказаниях, которые последуют за невыполнение плана. Это особенно необходимо, когда создаешь комедию. Ведь внезапно найденные шутки, остроты, трюки придают фильму ту непринужденность и неповторимость атмосферы, которая потом невидимыми путями передается с экрана в сердца зрителей и заставляет их рассмеяться, улыбнуться или растрогаться…

Однако вернемся к картине «Весенние голоса». Когда вместе с Сергеем Николаевичем Гуровым мы заметили, что лавина вопросов, обращенных к нам, пошла на убыль, мы осознали: фильм подходит к концу.

«Весенние голоса» прошли по экранам незаметно. Фильм не поднимал никаких проблем, не открывал новых особенностей жанра: в нем честно и добросовестно показывалась самодеятельность трудовых резервов. Короче говоря, картиной нельзя было гордиться, но и стыдиться ее тоже было нечего. «Весенние голоса» явились для меня как бы приемным экзаменом в художественный кинематограф.

С ощущением вполне заслуженного права на отдых я купил путевку в один из санаториев Минеральных Вод. Я укладывал чемодан, когда раздался телефонный звонок: секретарь И.А. Пырьева, тогда директора «Мосфильма», срочно вызывала меня на студию.

В кабинете Пырьева я увидел двух сосредоточенных людей в серых костюмах. Одного их них я знал, это был Борис Ласкин, написавший сценарий для «Весенних голосов». Вторым оказался писатель-юморист Владимир Поляков. Вроде бы ничто не предвещало той драмы, которая разыгралась через несколько минут.

Иван Александрович начал задушевно и ласково:

– Вот, познакомься, это – замечательные, талантливые люди. У них есть замысел музыкальной комедии.

Замечательные, талантливые люди согласно кивнули головами.

– Как ты относишься к тому, чтобы поставить музыкальную комедию? – спросил Пырьев невинным голосом и посмотрел на меня.

Я понял, к чему он гнет.

– С большим неодобрением, – бестактно ответил я.

Ласкин и Поляков переглянулись. Они были шокированы.

– Мне кажется, ты бы смог поставить комедию. И с музыкой ты умеешь работать.

– Не имею никакого желания ставить музыкальную комедию, – упирался я. – И вообще, я еду в отпуск, отдыхать. Вот – путевка, вот – железнодорожный билет.

– Покажи-ка, – вкрадчиво попросил Иван Александрович.

Я был еще очень наивен и неосмотрительно вручил ему путевку и билет. Пырьев нажал кнопку звонка. В кабинет влетел референт.

– Сдайте в кассу билет, путевку верните обратно, а деньги возвратите ему. – Пырьев показал на меня. Референт удалился. – А ты – поедешь в Болшево, в Дом творчества. Будешь отдыхать и помогать им писать сценарий, – сухо закончил директор студии.

Я начал возражать, глотать воздух, но Пырьев меня и слушать не стал. Надо честно признаться, я боялся Пырьева. Иван Александрович – человек незаурядный, яркий и самобытный. О пырьевской неукротимости и ярости, о его непримиримости к тому, чего он не любил, слагались предания. Этот человек не пасовал перед авторитетами и мог хлопнуть дверью в кабинете самого высокого начальства (что он и делал!).

Положение мое оказалось безвыходным. Перечить дальше я не решался, опасаясь крутого нрава директора, – он ведь запросто мог уволить меня со студии. И – против своей воли – я поехал в Болшево, где Ласкин с Поляковым сочиняли сценарий «Карнавальной ночи».

Кинорежиссер Иван Александрович Пырьев стал директором студии незадолго до моего прихода на «Мосфильм». Он принял пост не из карьеристских соображений, а потому, что хотел применить свой незаурядный организаторский талант для подъема кинематографии. Именно при нем на студию пришли люди, которые сегодня составляют основной костяк советской кинорежиссуры, а многие из них являются гордостью нашего кино.

И каждого из приглашенных на «Мосфильм» Пырьев пытался заставить делать комедию. Но все шарахались от этого жанра, как от огня. Почему-то никто не хотел быть Гоголем, никого не прельщала слава Салтыкова-Щедрина. Видимо, мои товарищи обладали более сильной волей, чем я. Всем им удалось уклониться от амплуа режиссера-комедиографа.

Я тоже пытался улизнуть. В период работы над «Карнавальной ночью» я отказывался от постановки четыре раза. Первый – когда писался сценарий. Второй – когда фильм запустили в производство и шел подготовительный период. Даже после того, как начались съемки, я отбрыкивался еще дважды. Но Пырьев раскусил, что я человек слабохарактерный, и не уступал. Мне ничего не оставалось, как покориться.

Иван Александрович, сознавая, что начинающему режиссеру трудно охватить весь объем работ, вмешался в комплектование съемочной группы. Он хотел облегчить мне жизнь и сплотить вокруг меня зрелых, знающих кинематографистов, которые окажут помощь. В съемочной группе, действительно, собрались очень умелые люди. Например, оператор Аркадий Кольцатый (он снял около тридцати художественных фильмов и знал про кино все). Балетмейстер Галина Шаховская, композитор Анатолий Лепин, поэт Владимир Лифшиц, художник Константин Ефимов – каждый из них в своей области являлся профессионалом высокого класса.

Возглавлять этих талантливых людей пришлось мне – молодому, никому не известному, неопытному режиссеру. А в кино, как говорится, «свято место пусто не бывает». Увидев, что постановщик – зеленый юнец, ничего еще не смыслящий новичок, некоторые из них сразу принялись меня учить, как снимать музыкальную комедию. Авторы сценария тоже не оставляли меня своими советами.

Частенько точки зрения сотрудников не только отличались друг от друга, но, главное, абсолютно расходились с моим мнением. Я сообразил, что если буду спорить с каждым, то, во-первых, наживу в группе немало врагов, а мне с этими людьми надо трудиться. Во-вторых, если каждого стану убеждать и вводить в свою веру, у меня не хватит ни сил, ни времени на съемку картины. И тут я начал воспитывать в себе умение: всех слушать, не возражать, а делать по-своему. И, как мне кажется, воспитал!…