Плач перепелки - Чигринов Иван - Страница 10
- Предыдущая
- 10/70
- Следующая
— Потянуло Микиту на волокиту, — сказал Силка Хрупчик. — Теперь к его носу и с кукишем не подступишься. Однако недавно он тоже куда-то бегал. Потом прятал что-то на огороде. Баба моя сказала. Говорит, глянь, чего это они с Аксютой по огороду ходят.
— Так они и правда что-то сховали там, — загомонили разом, перебивая друг друга, подростки, которые будто ждали своего часа.
Мужики замолчали, как уличенные в чем-то, а Парфен Вершков спросил строго, но с безразличным видом:
— Кто это видел?
— Федька Гаврилихин, — ответил за всех Иван Гоманьков, который раньше Зазыбы отнес на место хомут, да так и остался со взрослыми. — Мы его посылали подсмотреть.
— Тоже мне шпионы! — сдвинул брови Парфен Вершков.
— Где ваш Федька? — оглянулся Силка Хрупчик.
— Так он дома, — засмеялись почему-то дети.
Мужики призадумались. Но вскоре Иван Падерин заметил Роману Семочкину:
— Видишь, как некоторые делают!
— А он рот нараспашку да язык на плечо, — насмешливо сказал Парфен Вершков про Романа Семочкина. — Не зря говорят, ранний зайчик точит зубки, а поздний только глазки продирает.
— Ничего, — положил Роману руку на плечо Силка Хрупчик, — для тебя это, может, и хорошо оно, что в Бабиновичи пошли Драница с Браво-Животовским, потому как по теперешнему времени идти туда, так все равно что сгребать на перекрестке попел: пошел по попел, а черт и ухопил!
— Умные все стали! — с укором, но уже не крикливо, сказал Роман. Он был рад, что постепенно внимание всех, переключилось на другое.
— Но что это Рахим твой молчит? — вдруг вспомнил Силка Хрупчик. — Мы вот болтаем что попало, а у него или языка нет, или слушает да на ус мотает?
Роман Семочкин сказал:
— Рахим все понимает. — И это прозвучало как угроза наперед, хотя Роман делал вид, что просто шутит.
После этого Силка Хрупчик зевнул, заложив обе руки — и больную, и здоровую — ладонями за шею.
— Так это будем мы сегодня делать что в колхозе? — спросил он, поглядывая на небо.
— Хмурится ведь, — прищурил глаза в ответ Иван Падерин.
Но Силка Хрупчик, будто не слыша, продолжал:
— Давали наряд куда-нибудь?
— Это по Денисовой части, он должен знать, — сказал Иван Падерин.
— Так и по твоей. — Силка Хрупчик перевел взгляд на Зазыбу: — А может, Денис, пока гонял коров, так прозевал. Иван теперь ведь тоже в начальниках у нас. Счетоводом стал.
— Это при мне было, — кивнул головой Зазыба.
— Мое дело писать, — будто открещиваясь от чего-то, сказал Падерин.
— Я потому о работе, — объяснил Силка Хрупчик, — что вспомнил: остались в лесу клепки мои. — Силка немного мастерил по бондарному делу и несколько дней назад пощепал осину, а привезти не успел. — Так, может, коня какого взять?
— Одноглазку, — шутя подсказал Иван Падерин.
— Это уж ты сам вози на одноглазой! — отмахнулся Силка Хрупчик.
— Смотри сам, какого, — сказал Зазыба, — я теперешних коней не знаю.
— А зачем тебе, Силантий, клепки? — поинтересовался Иван Падерин. — Не ко времени. Бочки теперь ведь некуда будет сбывать.
— Это поглядеть еще надо, — сказал Силка Хрупчик.
— Раньше, так на ильинки…
— А теперь на воздвиженье! В Медведи поеду и продам. Думаешь, в войну людям и бочки не нужны?
— Когда это ильинки нынче были?
— Они завсегда припадают на август, на второй день, — подсказал Парфен Вершков.
— Такая кутерьма, — вздохнул Иван Падерин. — Тут и про святых забудешь.
— А то без этого ты крепко о них помнил! — засмеялся Силка Хрупчик. — Теперь, должно, и попы толком не знают, какой праздник за каким идет. Я сам про ильинки помнил, следил, чтоб на базар в Бабиновичи попасть…
Парфен Вершков, вспомнив прежний разговор, сказал Роману Семочкину, кивнув на Рахима:
— Раз привел в деревню человека, позаботиться должен. Пока он власти дожидаться будет.
— Так теперь бабушка надвое сказала, — засмеялся Иван Падерин. — Браво-Животовский явно не уступит ему власть, раз сам пошел в Бабиновичи. Как пить дать, не уступит.
Но Парфен Вершков не обратил внимания на то, что вдруг встрял в разговор счетовод. С присущей ему серьезностью продолжал:
— Так пока он власти дожидаться будет, пристроил бы его к своей свояченице.
— К какой еще свояченице?
— Ну, к Акулине. Ведь давно без мужика живет. Сколько это прошло, как Евдоким помер?
— Лет семь уже, — подсказал Силка Хрупчик.
— Ну вот! Зачем же ей без мужика пропадать? Сам говоришь, Рахим твой мастак по этой части. Зачем ему со всей деревни бабы? Свояченицы твоей хватит.
— Ты это, следовательно!.. — метнул на Парфена злой взгляд Роман Семочкин:
Мужчины засмеялись.
— Может, еще зря Роман хвалит Рахима, — подначил Иван Падерин.
— Не зря! — повысил голос Роман. — Следовательно, знаю, раз говорю.
— Что, вместе сходили уже куда-нибудь? — не отставал от него Иван Падерин.
— Сам рассказывал. В тюрьме был за это. Взял там одну силой, а ему припечатали, следовательно.
— Правильно сделали, — сказал Парфен Вершков.
— Значит, научен уж вежливому обращению со слабым полом?.. —добавил, смеясь, Силка Хрупчик.
— Так то было при Советской власти, а теперь… — будто усомнился Иван Падерин.
— Понятливому человеку наука завсегда впрок бывает, — сказал Парфен Вершков.
— Ну, а если непонятливый попадется? — посмотрел на него Иван Падерин.
— Так говорят — горбатого могила исправит, — солидно ответил Парфен Вершков и обратился к Роману Семочкину: — Откуда он сам-то?
— Из-за Волги, — сказал Роман.
— Так Волга большая. Там вон сколько народу живет.
— Я не допрашивал, следовательно.
— Как же это, привел человека, а сам не знаешь о нем толком?
— Что надо знать — знаю.
— А из тюрьмы он давно? А то как-то получается непонятно — будто из тюрьмы да в армию сразу? Что-то я сомневаюсь. Так нe бывает. В армию такого не возьмут.
— Так то было давно. Он уже, следовательно, лет пять как отсидел.
— Ну, это другое дело. Это понятно, Могли призвать. Решили, что человек исправился.
— Как же, исправился! — осуждающе покачал головой Иван Падерин. — Ежели б исправился, так не сидел бы с нами на бревнах. Воевал бы где-то.
— Его ж Роман привел. Сам сбежал и его привел, — уточнил Силка Хрупчик.
— Ежели б упрямился, так не привел бы, — ответил ему Парфен Вершков.
— Верно Парфен говорит — горбатого могила исправит, — сказал Иван Падерин.
После этого мужчины некоторое время молчали.
— А помните того летчика, что за Прусином схоронили? — вдруг нарушил тишину Силка Хрупчик. — Его, кажись, тоже звали Рахимом?..
— Нет, летчика звали как-то по-другому, — возразил Парфен Вершков… — Это я точно знаю. Сам разговаривал с Рипиновичем и могилку видел. Прямо у дороги, что от Прусина к Крутогорью идет. Рипинович ведь первым к самолету тогда прибежал. Нет, летчика звали иначе. Это я точно помню. А вот что и тот татарин и что из-за Волги родом — это правда. Значит, Рахимов земляк был. А вот же чудно как-то жизнь устроена. Очень уж непохожи люди друг на друга. Вот Рахим… Ну, что про него хорошего скажешь? А тот — летчик, герой. Да, герой, самый настоящий герой. Выходит, один народ, одна земля и героев может давать и… — Парфен почему-то не захотел точнее сказать о Рахиме, только сощурил глаза и долго не сводил их с дезертира.
Веремейковские мужики вспомнили действительный случай, что произошел в июле месяце за Крутогорьем, недалеко от деревни Прусин. В жаркий день завязался в небе бой нашего истребителя с двумя немецкими самолетами. Бой длился недолго. У всех на виду вспыхнули и рухнули на землю оба фашистских стервятника. Но и наш «ястребок» качнулся и потянул над лесом ближе к прусинскому полю. Летчик сумел посадить самолет во ржи, но когда прибежали из деревни колхозники, герой сидел в кресле уже без дыхания. Его осторожно извлекли из кабины, положили на землю рядом с самолетом. На гимнастерке пилота под кожаной курткой были прикреплены два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Председатель местного колхоза тут же позвонил в Крутогорье, и вскоре на прусинское поле приехали откуда-то на легковой машине военные. Хоронили героя с речами, вспоминали его заслуги перед Родиной — оказывается, до этого он воевал и в Испании, и на Халхин-Голе.
- Предыдущая
- 10/70
- Следующая
