Клуб благотворительных скелетов
(Фантастика Серебряного века. Том X) - Цензор Дмитрий - Страница 5

И, горько рыдая, она упала на тот ковер, где когда-то задыхалась в сладострастном экстазе.

Париж. Музей Гиме[7]. Полутемная, строгая зала. Отдел египетских мумий.

Что это?

Мирта, Серапион.

Быть не может!

Но это так.

Их мумии нашли в Египте и привезли в Париж.

И вот она, неподвижная, лежит, быть может, в тех самых розовых вуалях, в которых две тысячи лет назад отдалась Лициасу.

Я смотрю, и мне кажется, что она повернула голову к своему соседу, Серапиону, и насмешливо говорит:

— Ну, что ж? Ты жил в пустыне, отказывал себе во всем, бежал от женских ласк… Ты проклинал меня, ты говорил, что я преступница, но я жила… Жила, как мне нравилось, упивалась ядом страсти… Теперь мы рядом… Две мумии, украшения музея… Кто же прав? Ты или я? Отвечай!..

Серапион, закованный в вериги, которыми он умерщвлял свою плоть, плотно увернутый полотном и надушенными тканями, неподвижно лежал в своем саркофаге и молчал.

Рим

Валериан Светлов

ХОРОВОД

Христианская легенда

Утро застало отроковицу Музу в любимом ею храме. Сторож так привык к виду этой коленопреклоненной отроковицы, что перестал обращать на нее внимание, а на ночь запирал собор, как будто ее там и не было.

Муза знала любимый храм лучше, чем свою комнату в доме родителей. Она любила его величественный вид, стрельчатые башенки, остроконечные арки, каменные кружева, цветные стекла, расстилавшие на плитный пол причудливые ковры с желтыми, синими, красными, зелеными и фиолетовыми узорами, вытканными на нем самим солнцем, входившим в храм через эти стекла. Любила Муза весь этот молитвенный порыв храма к тому беспредельному, к которому так рвалась и ее душа.

Муза любила храм с его оссарией, в которой складывались извлеченные из старых могил кости древних покойников, уступавших свои места на кладбище новым. Любила она и толстые плиты с надписями «requiescat in расе», под которыми были погребены духовные или почетные лица города. Любила отдельные алтари и капеллы с изображениями св. Чаши, распятий, с изваяниями св. Девы или любимого ученика Христова — Иоанна. И бассейн св. воды, в который она благоговейно опускала кончики тонких и прозрачных, как воск, пальцев. Любила она и орган с длинными и короткими, тонкими и толстыми блестящими дудками, издававшими под руками искусного органиста звуки, похожие на человеческие голоса или на перекликавшиеся хоры небесных сил, славивших Творца в его непостигаемом величии.

Когда Муза попадала в храм, ей казалось, что земля оставалась внизу и далеко, а что она сама находится в близости к небу.

Ей казалось это, когда в молитвенном одушевлении стояла она перед статуей св. Девы, украшенной цветами и лентами, когда светлые и цветные голоса органа наполняли звуками все пространство храма от высоких сводов до каменного пола, на котором они смешивались с светлыми и цветными красками солнечного ковра.

В такие минуты Музе неудержимо хотелось плясать под эти тягучие ритмы, под эти светлые и цветные голоса молитвенных гимнов Божеству, которого она не знала, но к которому стремилась всем существом своим. Объятая радостным настроением радости бытия, ощущения жизни, Муза удерживалась от желания ритмично двигать ногами в такт божественной песне, еле удерживалась от желания претворить в пластику движений эти чудесные, вдохновенные звуки.

Муза была стройной девушкой. Густые волосы рыжевато-бронзового цвета падали по плечам завивавшимися кольцами и обрамляли темной рамой ее бледное лицо. Главным украшением лица были глаза очаровательной формы и вдохновенного выражения. Будто кусочек неба, того далекого неба, с которого она спустилась на землю и к которому она стремилась с земли, навсегда остался в ее взоре. Два очарования было в этой отроковице: неземной взор, в котором странно уживалось выражение печали с выражением радости, и неземная улыбка, в которой светилось блаженство бытия. Улыбка не глаз и не губ, а улыбка всего лица, как у древних египтянок, улыбка, словно разлитая под кожей, словно изнутри озарявшая милое лицо отроковицы.

И походка ее была свободна и воздушна: казалось, будто девушка подчинялась внутреннему ритму, прислушиваясь к таинственной музыке неведомых сфер. Много прелести было в этой музыкальной походке.

Муза была прирожденной танцовщицей. Среди ее подруг были девушки, обладавшие хорошими голосами и искусно певшие духовные песни, которыми они славили Творца неба и земли, подобно птицам полей и лесов. Муза возносила хвалу Ему плясками, ибо природа ее наградила ее искусством танца. Всякий воздает Творцу хвалу в мере своих одарений.

Муза была от природы танцовщицей. Танцы были ее страстью, овладевшей всем ее существом. В свободное от домашних дел или молитвы время, Муза бежала за город и устраивала хороводы и пляски с детьми, которых там находила, с подругами, с юношами. А если никого не оказывалось, она плясала одна, под звуки неслышимой песни, звучавшей в ее душе, в дуновении ветра, в ходе облаков, в струе звенящего по камням ручейка, в шелесте листьев. И под эти голоса природы она создавала пляской пластический гимн, и в нем была радость бытия, благоговейное чувство к мудрости Творца, создавшего звук и движение, такт и ритм, песню и пляску — на радость человеку.

И пляска сделалась единственным способом выражения ее душевных настроений.

Муза стояла в нежно-пестрых лучах перед образом св. Девы. Душа Музы в это весеннее утро была полна молитвенного настроения. Св. Дева смотрела на нее такими ласковыми, такими добрыми глазами! И такая она была красивая, св. Дева, в пестрых лентах, в свежих весенних цветах, обвеянная радужными лучами весеннего солнца, что Музе-отроковице захотелось молиться.

Но молиться готовыми словами, по молитвослову, она не умела.

А молиться безумно хотелось.

И бессознательно задвигались ее ноги, и перед алтарем св. Девы Муза плясала молитву, прекрасную и нежную пластическую молитву. И каждое движение плясавшей девушки славило Богоматерь:

«Дева Святая, Пречистая Дева! Вот люди приходят к Тебе, под своды этого храма, и славословят Тебя гимнами, составленными из сложнейших слов, и мелодиями органа, составленными из сложнейших звуков. Они украшают изображение Твое искусно вытканными лентами и еще искуснее сделанными цветами. Всякий воздает хвалу Тебе по-своему! Я не умею молиться словами; я не умею играть на органе: я не умею ткать ленты; я не умею делать цветы. Но я умею плясать и пляской выражать Тебе свою любовь. Разве красивая пляска хуже красивых слов? Разве движение не раньше создалось, чем слово? И разве пляшущая девушка хуже неподвижных украшений, которыми Ты покрыта? Дозволь же мне, бедной, неученой отроковице, проплясать Тебе мою молитву и в пляске моей выразить Тебе мою сердечную любовь…»

Такой был пластический гимн Музы. Ни одного этого слова, конечно, не сказала она Богоматери, но мысли эти смутно волновали ее душу.

И с ласковым одобрением, с доброй улыбкой глядела на пляшущую девушку св. Дева с высоты своего разукрашенного престола.

И Муза продолжала гимн-пляску. Кончиками пальцев она слегка касалась пола и плясала стройными обнаженными ногами, как природа велит плясать людям. Все существо ее было в гармонии с этой пляской и не только ноги, но и руки, и тело, и лицо плясали с нею.

И вот видит она: идет ей навстречу человек с черной курчавой бородой, тронутой серебряными нитями. На голове его золотая корона и на плечах пурпуровая бархатная мантия. И удивилась, и обрадовалась ему Муза, узнавшая его. Он стоял в нише на небольшом пьедестале позади св. Девы, в другом приделе, и вот теперь он сошел с своего каменного трона и с кимвалом в руках стал танцевать вместе с Музой гимн-пляску для услаждения Богоматери. Они танцовали вдвоем, и он поддерживал ее в трудных местах.