Мне не стыдно (СИ) - Эрос Эви - Страница 34

— Пойдём танцевать?

— Пойдём!

Актовый зал тоже был украшен. Я знала, что в реальности дискотека была совсем поздно вечером, но сейчас в окна лилось яркое солнце. Словно позволяло мне хорошенько рассмотреть Нину… и проститься с ней.

Все эти годы я хотела с ней проститься.

Музыка звучала громко-громко, отдаваясь у меня в ушах болью, но я всё равно слышала, как Нина подпевала ей.

— Когда уйдём со школьного двора под звуки нестареющего вальса, учитель нас проводит до угла, и вновь — назад, и вновь ему с утра — встречай, учи и снова расставайся…

И я тоже начала подпевать. А потом мы танцевали, взявшись за руки, и кружились, как бешеная юла — наш любимый трюк, Нина называла это «центрифуга»… И вместе с нами кружился школьный актовый зал, сливаясь в одно большое яркое пятно, и музыка звенела, а я видела только улыбку Нины и слышала только её радостный смех…

А потом, когда всё закончилось, она сказала:

— Пойдём, я провожу тебя.

Я не стала уточнять, куда, просто взяла её за руку.

Мы спустились по лестнице и вышли из школы. Дошли до перекрёстка…

На Нине вновь была её любимая бирюзовая кофточка, джинсы и кроссовки. Что было на мне, я не знаю — я не смотрела…

— Ты будешь меня ждать?

Не знаю, почему я это спросила. Всё равно ведь знала ответ…

— Конечно, буду.

Нина улыбалась, но её улыбка уже начинала затягиваться тем самым туманом. И я сказала — быстро-быстро, пока всё не исчезло:

— Прости меня, Нин… Я так скучала… И так хотела, чтобы ты жила!

Туман затянул уже почти всё, но я по-прежнему чувствовала в своей ладони Нинины пальцы. Тёплые и сухие, словно и правда… живые.

И когда она ответила мне, голос её тоже был тёплым и совершенно живым.

— Дурочка ты, Ромашка. Я живу, пока ты меня помнишь.

Я хотела спросить — а что будет, если я забуду? — но вдруг ясно и чётко осознала: не забуду.

И неважно, сколько пройдёт лет. Там, где сейчас Нина, всё равно нет времени.

Проснулась я от настойчивого и даже навязчивого звонка в дверь. Проснулась — и охнула.

Всё тело горело и болело, в глазах песок, во рту горечь. Кажется, мне не просто не стало лучше — мне стало хуже…

Физически. Но не морально.

А в дверь между тем всё звонили и звонили. Я вылезла из кровати, накинула халат и поспешила открывать. Если так звонят, может, что-то случилось? Пожар, например… Не будет нормальный человек так долго на кнопку жать…

Я угадала — человека за дверью к нормальным относить точно нельзя.

— Ну и что… — начала моя мать, но вдруг осеклась. Выронила на пол какие-то сумки — в них что-то страдальчески звякнуло — и взревела: — Рита! Немедленно в постель! Я сейчас вызову врача!

— Не… — попыталась сказать я, но когда маман меня вообще слушала? Вот именно: никогда.

— Поговори мне ещё тут! — она затолкала меня обратно в квартиру, зашла сама, схватив сумки, и закрыла дверь. — Марш в постель, я сказала!

Я вздохнула и решила послушаться. Поспорю потом. Когда температура спадёт…

Во вторник с утра Мишин первым делом позвонил Юрьевскому — сообщить, что на работу в ближайшую неделю не явится. Макс выслушал его весёлый — а чего драматизировать? — монолог и иронично заметил:

— Тебе гроб какого цвета больше нравится? Белый, чёрный… фиолетовый?

— Предпочитаю урну. Беленькую. И надпись: «Был мужчина — просто ах! А теперь всего лишь прах».

— Тьфу на тебя, Мишин.

— Не надо на меня тьфукать. На меня уже натьфукали… вон, даже в больницу попал.

— Хорошо, что вообще жив остался.

— Согласен. Ну ступил, с кем не бывает…

— Действительно. Да уж, съездили в командировку… Ты теперь-то чего делать будешь?

— Подожду следующего хода Верещагина. Он, конечно, любит свою дочь, но убивать меня, я думаю, не собирается.

— Ну надеюсь. Ты хоть и придурок, а мне пригодишься ещё…

После разговора с Юрьевским Сергей, недолго думая, позвонил Рите. Но она по-прежнему не брала трубку. Странно… неужели Верещагин и до неё добрался?

Страх тугим узлом скрутился в животе у Мишина. На себя было по барабану, но Ромашка… Ей и так по жизни досталось, не хватает только наездов Верещагина для полного счастья…

Поэтому Сергей решил позвонить Варе. У Риты с Варей отношения вроде бы сложились, впрочем, он вообще слабо представлял себе человека, у которого могли бы не сложиться с ней отношения.

Варя, в отличие от Ромашки, взяла трубку сразу.

— Да, шеф.

Сергей фыркнул.

— Привет, Варь. Скажи мне, а где Рита? Я что-то звоню-звоню…

— А-а-а, ей пока бесполезно звонить. Она заболела.

У Мишина даже сердце от волнения заколотилось.

— Заболела? А… чем?

— Простудилась. Недавно мама её звонила, предупредила, что Рита не придёт. На больничном будет минимум неделю.

Если бы Сергей стоял, он бы, наверное, сел. Но поскольку он лежал… пришлось просто тупо таращить глаза и открывать рот.

— Мама?..

— Ну да. — Варя, видимо, не понимала, что в этом такого удивительного. — Мама.

Значит, Ромашка всё-таки взяла трубку.

— Ладно, Варь. Могу я тебя попросить…

— Сообщать тебе о том, как Рита себя чувствует?

— Да. А… как ты догадалась?

— Ну я вообще догадливая.

Что ни говори, а каждому человеку нужна мама. Даже взрослому.

Я почти забыла, каково это — когда о тебе заботятся. А мама развела бурную деятельность — поменяла влажное постельное бельё, заставила меня обтереться мокрой губкой, переодеться в чистое и лечь в постель. Подоткнула мне одеяло, сварила куриную лапшу и накормила ей меня, сходила в магазин и купила чая, мёда, лимонов и кучу прописанных врачом лекарств. Да-да, и врача она мне вызвала, как и обещала, сразу.

Удивительное дело, но она меня толком и не ругала, хотя раньше обязательно бы прошлась по моей безответственности, безголовости и общей неблагодарности. Так, повозмущалась, но в пределах нормы: «Как это — нет лекарств?!», «Почему у тебя настолько пустой холодильник?!», ну и классика — «Боже, какая ужасная квартира!»

А я лежала и улыбалась. Мне было хорошо. Наверное, это от высокой температуры…

Остаток понедельника и вторник прошли как в тумане. Я только спала, пила лекарства, ела и ходила в туалет. В перерывах между этими увлекательнейшими занятиями я смотрела на маму и недоумевала.

Я немного… не узнавала её. Нет, конечно, это по-прежнему была моя мама. Но всё-таки не совсем…

Она не так много бухтела, как раньше. Почти не предъявляла претензий, а те, что предъявляла, были вполне справедливы. И смотрела на меня без раздражения, скорее, с беспокойством.

Но самое главное — она называла меня не Маргаритой, как обычно, а Ритой. А я ведь даже и не помню, когда она в последний раз называла меня так. Может статься, что и никогда…

В среду мне стало намного легче. Горло почти перестало драть, хотя боль ещё не прошла, температура спала до нормальной. Общее состояние было вялое, но по сравнению с тем, что имелось в понедельник — небо и земля.

— Без тебя я бы так быстро не выздоровела, — сказала я за завтраком, поедая мамину овсянку. Она всегда варила её чуть слаще, чем мне нравилось. В детстве я просто безропотно ела, потом начала подсаливать, затем вообще отказывалась есть… Но теперь я не бунтовала вполне сознательно — мне не хотелось обижать маму.

И, прямо скажем, каша — не то, ради чего стоит бунтовать.

— Конечно, — усмехнулась маман, дуя на свою ложку. — Может, ты и выздоровела бы через недельки две, но осложнения себе точно бы заработала. Аспирином лечиться — не дело.

— А как ты меня нашла?

— Можно подумать, ты сильно скрывалась, — фыркнула мама. — Ты же официально на работу вышла. Я попросила Алексея Николаевича пробить, что у тебя там с адресом проживания, ну и всё. Сама знаешь, он и не на такое способен.

Алексей Николаевич — мамин одноклассник. Никто точно не знал, где он работает, но то, что где-то в верхах, было понятно по подобным «чудесам». Думаю, он бы меня нашёл, даже если бы я поменяла паспорт и сделала пластическую операцию.