Оправдание крови - Чигринов Иван - Страница 32

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая

— Бежим! — крикнула тогда не своим голосом Роза Самусева, и все бабы, кроме Палаги, бросились испуганной стаей в лес.

Палага стояла встопорщенная, готовая еще раз ударить полицейского, если тот попробует сунуться к ней, недаром же она воевала с мужем! Да и не испугалась совсем, просто не думала, что надо и ей тикать отсюда.

Тем временем полицейский опомнился от неожиданного удара и готов был в бешенстве наброситься на женщину. Ему ничего не стоило мгновенно расправиться с ней, ему казалось, какой бы задиристой ни была эта женщина, сил у него хватит, Но вдруг часовой, па глазах которого произошло все, громко расхохотался и стал между Палагой и полицейским. Что им руководило при этом, сказать трудно. Может, просто смешно стало, что пожилая и весьма корявая, невзрачная баба отважилась на поступок, которого до сих пор ему никогда не приходилось видеть. Тем более что рядом на траве лежало достаточно разной снеди, ее хватило бы даже на целую эскадрилью, а не только на троих.

— Бег, — он отпихнул полицейского и, повернувшись к летчику, как раз подходившему к дороге, снова захохотал.

— Хаст ду гезеен, вас да лес ист?[12]

— Айне шёне хандгеменге. Да хает ду каин Ойропа. Ди зитен зинд хирцулянде толь ферлетц. Их унд Вольфганг майнтен, дас эр унс либе динге ин райхер аузваль цумгекнуг гелиферт [13].

— Эс ист зебен зовайт, — совсем весело сказал часовой. — Вас хиндерт ойх ден дран цу шпайзен, да эс ойх шмект?[14]

— Ду дарфст шон зельбер дизе альте кахель кляйнкри-ген. — Летчик сел на корточки и принялся рассматривать банки, куски сала, яйца и другие аппетитные припасы. — Их абер хабе вас андерес цу тун. О, гут, гут![15]

— Го шон вег![16]—состроил злобную гримасу часовой, показывая Палаге Хохловой, чтобы та убиралась прочь.

Не выпуская из рук узелка, который она сумела-таки отстоять, Палага повернула назад, но быстро одумалась и рывком, с невероятной легкостью, не чуя под собою ног, кинулась мимо опасного места по дороге вперед.

Полицейский не понимал, почему вдруг немец не разрешил ему задать настоящую трепку этой сухореброй задире, иначе он в мыслях и не называл ее теперь, однако от дальнейшей попытки мстить отказался, сбитый с толку, затаил в себе злость, которая прямо распирала его, только пообещал вдогонку:

— Ничего, я тебя еще встречу, паскуда! А нет, так и в Веремейках отыщу!

Казалось бы, чего уж лучше — утекай себе подальше и от заборковского злыдня, и от немцев, так пет, Палага и тут не преминула показать свой характер, повернулась и крикнула совсем по-деревенски в ответ полицейскому.

— Поцелуешь ты меня в… — при этом она не постыдилась вслух сказать и последнее слово.

От беспомощности — ничего ведь проклятой не сделаешь! полицейский притворно хихикнул, — мол, что ты с дуры бабы возьмешь, — а потом торопливо заметался, помогая немцам переносить к костру награбленную у веремейковских женщин провизию. Он даже случайно не взглядывал в ту сторону, где-быстро шагала по дороге Палага, догоняя убежавших товарок.

К этому времени те тоже выбрались на дорогу, благо за поворотом из-за деревьев не было видно ни немцев с их подбитым самолетом, ни полицейского.

— Убьют там Палагу одну, ей-богу, убьют! — спохватилась, чуть не ломая руки, Гэля Шараховская.

Тогда и остальные забеспокоились, хотя у самих страх еще не прошел.

А Варка Касперукова с укором молвила:

— Ну что у нее там уж было такое, чего не захотела отдать?

— Ага, — поддакнула ей Анюта Жмейдова, — хорошо, если хоть скоромное, а то, может, всего-навсего огурцы-семенники.

Солдатки говорили так, то осуждая, то жалея Палагу, а сами чутко, с тревогой, от которой знобило сердце, прислушивались: не дай бог, и правда грохнет выстрел.

Отбежали они не очень далеко от того места, где их задержал немец, поэтому и Палаге Хохловой не составило труда догнать их.

— А мы думали… — увидев наконец ее, живую и здоровую, только и произнесла Гэля Шараховская, но при этом почему-то вопросительно поглядела на своих попутчиц, будто хотела, чтобы те поддержали ее.

Палага ничего не отвечала, только дышала тяжело. Женщины помолчали некоторое время, давая возможность ей прийти в себя, потом Дуня Прокопкина грустно сказала:

— Давайте подумаем, бабы, как нам дальше идти.

— Дак мы же договорились, — насторожилась Анюта Жмейдова. — Пойдем на Каничи, потом на Батаево.

— Я не про это!… —не глянув на нее, нахмурилась Дуня. — Я про то, стоит ли нам теперь вообще идти в ту Яшницу.

— Как ото? — не поняла Барка Касперукова.

— Так, — Дуня показала пустые руки. — Самим нечего на зуб положить, не то что мужа накормить да выкуп за него дать.

— Дуня правду сказала, — чуть не в один голос поддержали другие солдатки, будто ждали подходящего момента, по, видно, не только потому, что немцы с помощью заборковского полицая вдруг отобрали у них припасы, рассчитанные на лагерную охрану; после того, что случилось с ними в этом лесу, больше всего тревожила неизвестность, ждущая впереди; чтобы повернуть назад, казалось, не хватало только повода.

Гэля Шараховская ясно ощутила это и попыталась отогнать опасность. Почему-то обращаясь только к Прокопкиной Дуне, она с горькой запальчивостью, как кровно обиженная, объявила:

— А я пойду! Пойду, хоть и не с чем! А вдруг Андрей там? Дак хоть погляжу на него, буду знать, что живой, не убитый. Потом еще раз приду.

Ее упорство было более чем убедительным, и когда она после короткой паузы, вызванной внутренним волнением, снова бросила укоризненно: «Вы себе как хотите, а я пойду!» — солдатки двинулись с места.

Останавливаться на завтрак в Ключе было не с чем. Держась руками за деревянный обод криницы, женщины лишь по очереди напились холодной воды, от которой заломило зубы. Легче было тем, кто не положился целиком на дорогу, а еще дома перекусил наперед, эти и воду пили теперь всласть.

До сих пор никто не знал, кто что брал с собой, а тут вдруг, напившись воды, начали чуть не хвастаться.

— Мне-то свекруха набила-таки торбу, — вздохнула, открывая секрет, Гэля Шараховская. — Кажись, всего там хватало. Все прошлогодние и нынешние запасы собрала. Даже груздей соленых банку не пожалела. Вот празднуют-то теперя немцы!

— Да и полицай небось не останется в накладе, — с завистью сказала Анюта Жмейдова.

— Ну, уж твоим дак и наедятся они, — насмешливо бросила ей Анета Прибыткова, помня, как та показывала полицейскому лепешку с подгорелыми шкварками.

А Гэля Шараховская вдруг призналась.

— Хорошо, немцы хоть не догадались про мои золотые пятерки. Я их под титьку сунула, дак где им догадаться. Столько берегла!… Еще матка, покойница, на приданое давала.

— Ну вот, оказывается, у Гэли и золото есть! — окинула всех прищуренным глазом Анюта Жмейдова.

— Дак у Шараховских небось еще и не такое нашлось бы, если хорошенько покопаться, — засмеялась Варка Касперукова, но без задней мысли, просто так.

— Как же, целые горшки берестяные с золотом стоят! — брякнула с досады Гэля, уж не рада, что и призналась.

— Вот милиционеры не знали, кого в колодец опускать, — отозвалась тогда Фрося Рацеева. — Надо было сразу за Шараховских браться, а они деда моего в холодную посадили.

— Да ведь тоже не напрасно! — воскликнула Анюта Жмейдова.

— А тебе откуда известно? — не понравилось это Фросе.

— Дак рассказывали же…

— Мало ли чего могут наболтать. А ты молоть языком горазда.

— Тихо вы, бабы, — наконец не выдержала Палага Хохлова и почему-то прижала к плечу голову, сделав при этом страдальческое лицо. — А то договоритесь, что друг перед дружкой заголитесь. Всего вам жалко. Всего у вас хватало. А мне вот своего, — показала она на узелок, — дак и ничуть не жаль, хоть я его и не отдала немцам. Потому нет тут ничего такого, чтобы жалеть. Одно сало, и то без хлеба. Теперь как будем есть? Не понесу же я в Яшницу его, раз все голодные. Небось сами скоро выдерете из рук.

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая