На Краю Земли. Дилогия (СИ) - Бондаренко Андрей Евгеньевич - Страница 40

— Подлетаем к российской части Шпицбергена, — известил Тим. — Тут, курсант, тоже есть, что снимать. Так что, не зевай…

Вот и берег — обычный, тёмно-пёстрый.

— Вижу какие-то древние полуразрушенные дома и хлипкие покосившиеся избушки, — прозвучало в наушниках. — Почерневшие крыши совсем провалились, оконные рамы без стёкол… И ещё какое-то явно старинное сооружение — узкая деревянная галерея, уходящая под землю. Тоже слегка разрушенная… Ага, и парочка крепких домиков имеется. Ещё одинокого человека вижу. Стоит возле крылечка и приветливо машет нам руками. Знать, данный населённый пункт так-таки и не умер до конца…

— Колсбей.

— Простите, господин инспектор?

— Так называется этот российский посёлок. Вернее, когда-то назывался… Рассказать его грустную историю?

— Конечно.

— Колсбей — давным-давно — был специально построен для обеспечения погрузки на морские суда качественного угля, добытого на шахтах Груманта. Это другой русский населенный пункт, ныне законсервированный. Сорок лет тому назад его шахты были закрыты, Колсбей стал никому не нужен, а его жители — в спешном порядке — выехали на Большую Землю. Здания и сооружения постепенно и окончательно разрушились. Время, оно безжалостно…

— Да ты, Брут, философ.

— Есть немного, — признался Тим. — Это плохо?

— Наверное, хорошо, — после непродолжительного раздумья ответила Илзе. — По крайней мере, философия — очень мужская и брутальная наука. С этим трудно спорить. Мол, все женщины — действующие и потенциальные шлюхи. Или же проститутки. Причём, вторые — гораздо лучше, честней и достойней первых, так как даже и не пытаются скрывать своих низменных и развратных наклонностей. Ну-ну, мыслитель заслуженный и озабоченный… Ага, пролетаем над очень странной дорогой. Она, наверное, соединяет Колсбей с Баренцбургом?

— Соединяет, — чуть смущённо буркнул Тим. — А чем, собственно, она странна?

— Ну, как же. Дорожное полотно находится вполне даже в приличном состоянии, а проехать по дороге нельзя. Один мостик через ручей разрушен. Второй. Третий. Безобразие форменное…

— А зачем, собственно, посещать населённый пункт, в котором никто не живёт? Правильно, не за чем. Следовательно, и разрушившиеся мостики можно не ремонтировать. Ну, их — куда подальше… Логично?

— Более чем, — непонятно вздохнула Илзе. — Из нетленной серии: — «Все мосты к его мохнатому и брутальному сердцу были уже давно сожжены-разрушены и ремонту-восстановлению не подлежали…». Ой, наблюдаю впереди два дымка! Вернее, две конкретные и солидные дымяры. Одна — тоскливо-серая. А другая, наоборот, чёрная-чёрная… В Баренцбурге пылают пожары?

— Отнюдь, курсант. Отнюдь. Один дымок выходит из шахты, где уже года три как тлеет пожар, который никак не могут потушить, сколько ни стараются. А другой — из трубы городской котельной.

— Угольно-чёрный — из шахты?

— Не угадала, курсант, — усмехнулся Тим. — Чёрный, как раз, и вылетает в планетарную атмосферу из трубы котельной.

— Ничего не понимаю, — засомневалась Илзе. — Я же проходила в Лонгьире мимо тамошней котельной. Дымок из трубы, конечно, шёл. Но вяло-серый такой, почти прозрачный… А здесь? Откуда взялась такая безысходно-дикая чернота? Уголь другой?

— Уголёк тот же самый. Качественный. Со следами листьев гигантских папоротников, росших на здешних островах многие миллионы лет тому назад… Всё дело в котельных. В Лонгьире установлена современная и новейшая. Что называется, шестого продвинутого поколения. А в Баренцбурге? Та, что осталась ещё с давних советских времён. Вот, и дымит, понятное дело… В этом посёлке, такое впечатление, всё осталось с советских времён. Всё-всё-всё. Здания, сооружения, коммуникации, порядки, правила, нравы, жизненный уклад. Люди? Конечно же, новые. Вроде бы. Но само место (или там его аура?), как мне кажется, накладывает на них свой нетленный отпечаток. Ну, в плане психологии.

— И какая же у жителей современного Баренцбурга психология?

— Смешанная. Советско-капиталистическая. Гибрид такой вычурный и запутанный. Жуть полная и окончательная, короче говоря…

Через десять минут «Bidulm-50» подлетел к Баренцбургу: дикие неприветливые горы и узкая полоска между горами и фьордом, на которой и был возведён посёлок.

— Типично советская застройка, — прокомментировала Илзе. — В нашей Юрмале тоже есть несколько аналогичных микрорайонов. Четырёхэтажные кирпичные дома, двухэтажные сборно-щитовые коттеджи и голова Ленина на постаменте. Знакомая такая картинка. Незабываемая…

Они успешно приводнились. Мотодельтаплан, пробежав по инерции метров семьдесят-восемьдесят, ловко зарулил под просторный навес, крытый старым, местами позеленевшим шифером и, мягко ткнувшись цилиндрами катамарана в жёлтую песчаную косу, остановился.

— Как тебе, курсант, наш последний манёвр? — с законной гордостью в голосе поинтересовался Тим.

— Просто блистательно, господин инструктор! Вы — само совершенство! Лучший пилот этого бренного Мира!

— Лесть — подруга неверная. И вообще… Завязываем с этой дурацкой игрой.

— Это в каком же смысле?

— «Выкать» прекращай. Ухо режет.

— Слушаюсь, — ехидно улыбнулась Илзе. — Режет, так режет… Какие будут указания?

— Десантируемся. То бишь, вылезаем на прибрежный песочек, снимаем шлемофоны и наголовники, вытаскиваем из сеток рюкзаки, не забываем про винчестер, «якорим» наш славный летательный аппарат (на сей раз, с помощью всех четырёх стержней), выдвигаемся к гостинице, заселяемся, находим российского консула и болтаем с ним, после чего продолжаем старательно разгадывать оленью головоломку.

— Болтаем с консулом? О чём?

— Ни «о чём», а «для чего», — поправил Тим.

— Для чего — болтаем?

— В качестве стандартной профилактики. Из нетленной серии: — «Вода — камень точит…». Объясним лишний раз чиновнику, мол: — «Дикая природа, она бесценна и является первозданным достоянием всего человечества. Её, матушку родимую, нужно, не ведая роздыха и усталости, охранять, беречь, холить и лелеять. А тот, кто этого понять не хочет, является пархатым и вонючим козлом…». Как-то оно так.

— Ты, считаешь, что от таких пространных разговоров есть хоть какая-нибудь реальная польза? — недоверчиво поморщилась Илзе.

— Есть курсант. Есть. Если, конечно, всё правильно, вдумчиво и доходчиво объяснять. Желательно, с помощью специальных психологических приёмов.

— Каких — приёмов?

— Ну, к примеру, русский язык я уже слегка подзабыл. В том плане, что говорю на нём медленно, тягуче и с лёгким акцентом. Зато матерюсь, когда этого требует ситуация, бойко, виртуозно и без малейшего акцента. Действует на слушателей просто замечательно и убойно. Железобетонно — по-твоему. Рты от удивления открываются. Знать, и на нежной подкорке головного мозга хоть что-то (пусть и самая малость), остаётся.

— Ненавижу — русский мат. Ещё по юрмальской школе его помню. Убожество полное и законченное.

— Убожество, — аккуратно вдавливая в грунт последний стержень-якорь, покладисто согласился Тим. — Зато доходчиво объясняет суть обсуждаемой проблемы. Даже для тех, кто и понимать-то не умеет… Ладно, поговорю с консулом лично, не буду травмировать твою нежную дамскую психику. Всё, хватаем рюкзаки и вперёд. За правдой, славой и разлапистыми орденами…

По старой деревянной лесенке, выполнявшей здесь функцию полноценной улицы, они, затратив около трёх с половиной минут, поднялись на ровную горизонтальную площадку.

— Это — гостиница? — тыкая пальцем в громоздкое кирпичное здание, предположила Илзе. — Архитектура характерная… Ой, цветочки! То есть, полноценный газон с цветами. Странно. В продвинутом норвежском Лонгьире я ни одного газона не видела. А здесь — такая красотища неописуемая. Откуда?

— Наследство от прошлых славных времён, — пояснил Тим. — В СССР всё делали всерьёз и надолго. Даже грунт для газонов завозили морем. Вернее, и не грунт, вовсе, а самый натуральный кубанский чернозём… А какие в Баренцбурге улицы и тротуары? Сплошной бетон. Сила.