Колдовской цветок
(Фантастика Серебряного века. Том IX) - Емельянов-Коханский Александр Николаевич - Страница 6

— Вот так же мы чаян[15] пили с ним. Плохой чаян у Мейка, обеднел бог, теперь больше занимается воровством с сали-уй[16].

Сабанар помолчал, вытер губы рукавом своей длинной рубахи и полез в карман за трубкой.

— Заходил по пути к Гузы. Старый плут все жалуется на плохое время. Затвердил одно, «люль»[17] да «люль». Я не знаю, что вы ему верите, — я могу лучше его говорить неправду.

Слушатели недовольно усмехнулись, а самый бедный вогул Кирилла, известный под именем Киры, строго заметил:

— Пора бы перестать так говорить. Надо уметь, чтобы быть шаманом. Гузы — большой шаман.

— Знаю… слышал… Немало ты стаскал ему добра, — заметил Сабанар, — если бы все лежало у тебя в амбарчике или юрте, то ты не нанимался бы в работники, не был бы речным вогулом, а завел бы сали[18], много сали и ушел бы с ними в тайгу, в Ямал-маа[19] ушел.

Сабанар замолчал. Кирилла почувствовал, что Сабанар прав, тот Сабанар, которого все считают «дурачком», говорит правду. Кирилла признал верность его слов, но боялся сознаться.

В тайге слишком много богов, их более, чем вогулов, и наверное, скоро настанет время, когда не будет поклонников, но останется много кумиров. Боги живут всюду, они превратились в гагар, филинов, мохнатых шубных отцов (медведей), хитрых бобров и собак. Где же бедному вогулу умилостивить всю эту многочисленную братию, ждущую своего процента с каждой охоты.

— Вот что, Кира, — начал снова Сабанар, — я видел у горы шубного отца, большого шубного отца, он оставил большой след у водопоя. Скажи Вану, а он скажет русу (русскому), мы его убьем. У тебя будут деньги и винка, ты напьешься пьян и развалишься, как дохлая собака или как чирок на песке. Тебе будет весело, и ты будешь думать: мне принадлежат все божьи олени тайги.

Кирилла обиделся бы на такие слова, если бы их сказал не Сабанар. На Сабанара никто не обижался, а, кроме того, все хорошо знали его колоссальную силу.

Вогулы улыбнулись, им понравились острые слова.

— Я думал, ты хозяин божьих оленей, — пробормотал Кирилла.

— Нет. Мейка мне думает подарить своих сали с золотыми рогами, а когда его Торм[20] убьет или сам Мейка лопнет от злости, я буду вместо Мейка. Тогда вы меня будете почитать и бояться.

Сабанар громко захохотал. Вогулы не любят смеха и не умеют смеяться громко.

— Ну, я пошел… Ты не забудь, Кира, сказать Вану и русу, я к утру приду.

Сабанар неуклюже, как большой медведь, поднялся и заковылял по тропинке к увалу. Вогулы еще несколько минут потолковали о странностях Сабанара и тоже разбрелись по чумам[21].

Кирилла долго не мог уснуть, что с ним редко случалось. Он думал о божьих оленях.

Часто домашние олени целыми стадами уходят с дикими в тайгу, там они дичают и живут на воле. Таких оленей называют божьими, т. е. никому не принадлежащими, и бедный речной вогул мечтает, как о чуде, заручить десятка полтора таких оленей; к тому же, они скоро забывают волю и привыкают к чумам.

Много ходит рассказов о бедных вогулах, которые в один день сделались богачами. Эти рассказы походят на детские сказки, но все же в них есть доля истины, детской истины, заложенной в душу простого, наивного маньси[22].

Даже сам Саввка, владелец трижды кит-сат[23] голов сали, когда-то был небогатым хозяином. Верно, он был много богаче Кириллы, который имеет только дырявый берестяной чум, заморенную лайку, еще более заморенную жену и старое кремневое ружье; но, если бы к стаду Саввки не пристали божьи олени, то Саввка никогда не был бы так богат. У него не было бы большого приплода, волки чаще тревожили бы его стадо, где он стоит чумом, и болезнь не проходила мимо его пастбищ. Божьи олени принесли Саввке счастье, — почему они не могут принести его и бедному Кире?

Кирилла от волнения поднялся и начал в темноте разыскивать свою трубку.

В берестяной чум доносился шум леса; печальные крики филина, похожие то на плач маленького ребенка, то на жуткий хохот лесного духа, дико резали тишину ночи, а отдаленный треск барабана, монотонно выбивающий неясную дробь — раздражал и вместе с тем пугал суеверного вогула. Кирилла боялся этих звуков, они не предвещали ничего доброго. Он знал: тайга шумит и в тихие ночи, филин много лет уже живет на большой сосне у попы-я и каждую ночь кричит, щелкает и плачет. Если же ночью гремит барабан, то значит, старый шаман Гузы разговаривает с шайтанами и пытает будущее.

Наконец, трубка найдена. Кирилла закуривает и снова думает об оленях. Ему кажется много хорошего. Вот он поймал целое стадо оленей тридцать голов. У него самые быстрые, ездовые олени и сам Саввка не раз предлагал ему менять, но Кирилла не соглашается. Теперь он живет в хорошей бревенчатой юрточке, с белым, сплетенным из прутьев, покрытых глиной, камельком, где у него варится налимья уха, чай и оленье мясо. У него полный запас репы, муки… Стены юрточки завешаны рыболовными снастями, а в углу, под полочкой с шайтанами и барабаном, стоит новая длинная винтовка.

Кирилла проснулся. Огнем из трубки он прожег рубаху и штаны и, кроме того, сломал трубку. Он был недоволен и в душе бранил глупые выдумки.

Кирилла вновь превратился в бедняка Кира, покорно склонившего голову перед всем на свете.

Утром меня разбудил Иван. Ласковые луч и солнца золотистыми стрелами проникали сквозь отверстия чума и легкими, дрожащими пятнами ложились на полу. Воздух был насыщен смолистым запахом хвойного леса и прохладой летнего утра.

— Будет спать. Давай, вставай! Кир пришел. Сказывает, Сабанар пришел и видел шубного отца, — повествовал Иван, немилосердно дымя огромной трубкой.

— Ладно. Иди вари чай, — проговорил я и начал быстро одеваться.

Перед чумом был разведен костер. Чай уже был согрет и разлит в большие деревянные чашки. В стороне сидел Кира, закрывая руками прожженные дыры на штанах, о чем-то беседуя с Иваном.

Скоро явился и Сабанар. Я давно не видал вогульского отрицателя, я любил слушать его рассказы, и мне часто казалось, что в Сабанаре живут два разных человека. Он смеялся над вогулами, смеялся открыто и жестоко, бранил их лентяями, но вместе с этим любил их и глубоко переживал все беды и несчастия родного народа. Он не верил в богов тайги, он даже говорил непочтительно о Великом Торме, как о лентяе, дармоеде, забывшем вогулов, но, вместе с тем, в душе он был язычником, хорошо знавшим легенды, сказания и песни. Он умел находить поэтические места и передавать их с чуткостью поэта. Богом Сабанара была тайга, великая таинственная тайга с реками, озерами и шатром высоких небес.

— Долго спишь ты, — проговорил Сабанар. — Пайся (здравствуй). Мне Гузы целую ночь не дал спать, все шумел барабаном, звал шайтана, да тот, видно, оглох, так и не пришел.

— Когда-нибудь Гузы тебе отплатит, — бросил еще с вечера недовольный Кирилла.

— Дождется он, — поддержал Иван.

Сабанар усмехнулся.

— Гузы плут, большой плут, но Гузы не охотник, а шаман. Шаман же походит на старую бабу, она только и знает, что ворчать да ругаться. Давайте-ка лучше пить чаян (чай), — добавил Сабанар и придвинул к себе чашку.

— Где был, Сабанар? — спросил я.

— Где был? — переговорил он. — Да везде был. Не люблю я сидеть на одном месте. Все богов ищу, много видел шайтанов, двух пнул ногой, они полетели и даже не пикнули.

Кирилла и Иван бросили пить чай, их поразило безверие Сабанара. Пнуть, наказать домашнего шайтана, если он плохо служит, у вогулов в порядке вещей, но пнуть шайтана в тайге не решится ни один вогул. Такие шайтаны священны и неприкосновенны.