Карнавал сомнений (СИ) - "Карин Кармон" - Страница 57

Сегодня ‎Риверстоун изменил привычкам. Или за прошедшие годы завёл новые.‎

Лински смотрит на стол невидящим взглядом и вряд ли ‎замечает, что творится вокруг. ‎Лиам мог бы без проблем раз десять выехать со стоянки. ‎

Я не решаюсь приближаться к шерифу. Слишком подозрительно. Только вошла ‎и сразу лезу с разговорами? Как будто знала, что он здесь, или специально искала. ‎Нет уж. Всё должно быть естественно: я заехала купить кофе по дороге, ‎а тут такая неожиданность — шериф собственной персоной. Как не поздороваться и не ‎поинтересоваться, если ли сдвиги в расследовании? ‎

Я иду к кассе, дружелюбно улыбаюсь юной официантке: ‎

‎— Доброе утро.‎

Та в ответ бормочет что-то нечленораздельное и одаривает меня колючим ‎взглядом. Кажется, после убийства Мишель рассчитывать на благосклонность местных ‎жителей мне не приходится, пусть я сто раз дочка мэра.‎

‎— Дважды кофе «дабл-дабл», — сухо прошу я. Аппетита нет, а ‎Дэни наверняка что-то уже перекусила. В крайнем случае, позавтракает дома. В ‎историю с её лекциями я уже не верю, можно не торопиться.‎

Озвучить сумму служащей удаётся довольно чётко, но она по-‎прежнему явно избегает встречаться со мной взглядом, а я не настаиваю. Забрав с ‎прилавка два высоких картонных стаканчика, медленно разворачиваюсь к двери. ‎Словно невзначай бросаю равнодушный взгляд на шерифа. ‎

Лински продолжает буравить глазами стол с таким видом, что удивительно, как тот ещё не ‎воспламенился или не разлетелся в щепки. Приближаться сейчас к нему — ‎как минимум, нарываться на неприятности. Но выбора нет. Мы и так уже по уши ‎в дерьме.‎

‎— Утро… — Не то чтобы доброе. Я стою напротив, держа в руках два стакана. ‎Сокращать расстояние не спешу. — Есть новости? ‎

‎— Смотря что тебя интересует, — шериф отзывается на удивление мгновенно. Выглядит он не ахти и это ещё мягко ‎сказано. Бледный, мрачный, уставший. На переносице навечно поселилась глубокая ‎морщина, ещё несколько, поменьше — в уголках рта. В синих припухших глазах ‎притаились боль, сомнение и гнев. А ещё беспомощность и недоумение, словно весь ‎мир рухнул, а он почему-то выжил, хотя больше всего желал умереть и ничего ‎никогда больше не чувствовать.‎ Я слишком хорошо ‎помню такой взгляд, слишком долго наблюдала его в зеркале у собственного ‎отражения.

Брайану бы сейчас выговориться. Даже побуянить, ‎поорать, а лучше — напиться, чтобы провалиться в сон, который хоть и не принесёт покоя, но зато ‎подарит забвение. Ненадолго, лишь на время. И так — каждый раз, когда горе накатывает с новой силой. Будто играешь в ‎догонялки с жизнью, врёшь всем, а на самом деле — ‎только себе. Потом привыкаешь, смиряешься и уже не просыпаешься в ‎ужасе от кошмаров, всё реже и реже ощущаешь по утрам, только очухавшись от сна, ‎как на плечи бетонной плитой наваливается печальная реальность вместе с воспоминаниями.‎

Но Лински вместо прокуренного бара сидит в закусочной и топит своё горе в кофе. Всем своим видом ‎демонстрирует: одно неосторожное слово, и вся чернота, что накопилась в его душе, ‎выплеснется на меня.‎

Надо уходить, уносить ноги, пока не поздно. Вместо этого я сажусь напротив шерифа, отставляю в сторону стаканы с кофе и будто бы со стороны ‎слышу собственный нервный голос: ‎

‎— Поверь, Брайан, я знаю, каково это. Больно… Невыносимо больно терять тех, кого любишь. Осознавать, ‎что их больше нет. Что никогда не будет… Остаётся лишь память, которая всё равно ‎тускнеет и искажает даже то, что было. Как бы ты ни старался запечатлеть каждый миг… От этого ‎страшно. Настолько, что жить не хочется. Кажется, что и невозможно. ‎Незачем. Тебе говорят, что надо принять и смириться, а ты даже не представляешь, как ‎это вообще… Ты не хочешь смиряться. Ты ищешь виноватых, думаешь, что сделал не ‎так, где можно было ещё удержать, спасти, исправить… Я понимаю… Я вела себя так же, когда ‎убили Стива.‎

Вопреки опасениям Лински не накидывается на меня с кулаками. Не пытается ‎вышвырнуть вон, арестовать или просто уйти. Только скрещивает пальцы в замок перед ‎собой. Иронично вздёргивает бровь: ‎

‎— Значит, тебе уже рассказали про нас? Быстро, однако.‎

‎— Мне рассказала Мишель. Вчера, перед церемонией, — легко вру я. Какая ‎разница, что имён та не называла. Сути дела это не меняет, а сейчас главное ‎заставить шерифа увидеть, что у нас двоих много общего. — Знаешь, Стив любил ‎повторять, что люди, как мотыльки. Шутил, что все мы, как безмозглые ‎насекомые, ‎бездумно летим на свет и сгораем. Что не задумываемся, как на самом деле коротка ‎наша жизнь, как мгновенно обрывается. Пшик… и всё, — я щёлкаю пальцами. — ‎Смерть всегда побеждает. Но, знаешь… Мой брат верил, что наш короткий полет того ‎стоит. И я тоже хочу в это верить, Брайан. А ещё хочу знать, кто и почему их убил.‎

Он окидывает меня мрачным взглядом.‎

‎— Ты ж говорила, что работаешь адвокатом. Решила заделаться в психологи? ‎Не обижайся, но обойдусь без этой высокопарной херни.‎

‎— Я не обижаюсь, Брайан. Мы ведь толком не знакомы. А всё, что ты ‎слышал про нас от Мишель, вряд ли дало тебе повод мне верить. Или верить Майку… Но ‎мы в одной лодке. Тот, кто убил вчера Мишель, убил и моего брата. Я не меньше, чем ‎ты, хочу знать, кто.‎

‎— Ну, тогда обращайся к «красным мундирам», — зло ухмыляется шериф. — Они забрали ‎это дело себе. И дело твоего брата, между прочим, тоже. Будут искать ‎убийцу сами, ‎раз мы не смогли, — он встаёт. Окидывает меня хмурым взглядом, сжимая кулаки. — Но ‎знаешь, Стэйси Трупер, твой брат был чертовски прав. Смерть всегда побеждает. Поэтому я ‎найду того, кто убил Мишель, и придушу собственными руками. Но сначала заставлю пожалеть, что он вообще родился. Этот гандон умолять будет, чтобы я пристрелил ‎его, как собаку… — Лински выходит из-за стола. На мгновение замирает, оборачивается, ‎словно что-то вспомнив: — А ты лучше займись своими делами. Ты ведь ни черта не ‎смыслишь и половины не знаешь, о чём берёшься рассуждать. Даже о тех, кого ‎так опрометчиво зовёшь друзьями.

‎— Что ты хочешь этим сказать?..‎

‎— Мамочку спроси, — небрежно бросает шериф через ‎плечо. — Она лучше тебя знакома с твоим дружком из Торонто. — И уходит.‎

Глава 17

…С самого утра весь мир вспоминал прошлогоднюю трагедию — Сычуаньское землетрясение, — унесшую десятки тысяч жизней. В новостях говорили о погибших, рассуждали о природных катаклизмах, выдвигали теории и сетовали, что как бы далеко не шагнула техника, прогнозировать подземные толчки человечество до сих пор не научилось. И впереди — сотни тысяч потенциальных жертв.

А для меня, как и год назад, всё свелось к одной личной трагедии — убийству брата. Серый майский вечер, изменивший мою жизнь навсегда. Печальное число — двенадцать, как день нашего со Стивом рождения, который никогда больше не станет поводом для шумного веселья.

Говорят, время лечит. Ни черта подобного! Время лишь притупляет боль, учит с ней жить. Хотя вряд ли я преуспела и в этой «науке». Если бы не тимолептики, вряд ли у меня нашлись силы вылезать по утрам из кровати. Доктор Бёрнс самовлюблённо твердил о заметном прогрессе в моём состоянии, даже уменьшил количество наших сеансов до одного раза в неделю. А я не спешила его разочаровывать и сообщать правду. Зачем? Раз уж его психотерапевтические сессии всё равно не приносят мне ощутимой пользы, проще появляться в клинике только по понедельникам. Они всё равно теперь прокляты.

Если я чему-то и научилась за несколько месяцев терапии, так это отлично и естественно имитировать благополучие. Я больше не плакала днём, снова стала общительной и милой, с удовольствием ходила на работу, спокойно беседовала с родными и коллегами, не срываясь на истерику, обзавелась новыми знакомыми, приветливо улыбалась, шутила, смеялась и даже решилась на парочку свиданий. Только всё это было и оставалось показухой на людях — красивой шуршащей обёрткой конфеты, внутри которой давно сгнила начинка. Стоило вечером захлопнуться входной двери в квартиру за моей спиной, стоило мне остаться наедине с собой, как маска слетала и наружу лезли уродливые черви. И никакие лекарства уже не спасали меня от себя.