Девятый круг - Крауч Блейк - Страница 2

Удобный момент молчания. А возможно, что и хорошее предзнаменование, разделенное при первой встрече.

Роб указал на старый железнодорожный мост Кинзи-стрит:

– Ты когда-нибудь видела его вблизи? В смысле, с берега?

– Я пешком на ту сторону вообще никогда не ходила.

– Ну так давай?

– В самом деле?

– А что, идем!

Сухим и твердым пожатием он взял ее за руку, и они, убыстрив шаг, двинулись через мост, а затем на юг по набережной. Роб шел так целенаправленно и быстро, что Джессика за ним едва поспевала.

– Ты уверен, что туда пускают? – спросила она со спины.

– Ну а как же. Город наш.

Шел третий час ночи, когда они подошли к основанию старого моста. Он вздымался к небу своими разведенными створками, застывшими над рекой под углом в сорок пять градусов.

Где-то вдали провыли сирены, но в остальном город был, можно сказать, благостно тих.

Прямо-таки снежное затишье, как после метели.

Нет даже машин, кроме одного белого минивэна возле бордюра.

Роб с вкрадчивой нежностью ее приобнял.

Накренив голову, она припала к его плечу. Если слиться в поцелуе, то сейчас, пожалуй, самое время – вот так, здесь, совсем одним у реки, будто они единственные, кто не спит в этом роскошном городе.

Роб сейчас задумчиво смотрел куда-то вверх, на ажурные стальные конструкции моста. Если сейчас вывести его из задумчивости, поймать его взгляд, то поцелуй непременно произойдет.

Достойная кульминация этого щедрого на сюрпризы вечера.

– Хочешь скажу, о чем ты сейчас думаешь? – вполголоса, чувственно произнесла она.

Знобко-восторженно билось сердце; честно сказать, поцелуев с мужчинами у нее не было вот уже больше полугода.

Наконец Роб посмотрел на нее сверху вниз.

– Мне подумалось, Джессика, – сказал он, – как красиво ты бы смотрелась висящей на этом мосту, над водой.

Хмель сразу рассеялся.

Она глядела снизу вверх, оторопело прокручивая его слова. Нет сомнения, она сейчас ослышалась. Но его хватка на плече сделалась крепче, жестче.

– Ты думаешь, не ослышалась ли ты?

Рот Джессики заполнил непонятный железистый привкус, сердце птицей билось о ребра, а ноги сделались какими-то чужими, ватными.

– С удовольствием повторю, – сказал он. – Ты будешь очень красиво свисать с этого моста. Над водой.

– Роб…

– Я не Роб. Зови меня лучше Лютер. Лютер Кайт. Ты, наверное, обо мне слышала? Если нет, то жаль. Убийств на мне – пробу ставить негде.

Она завопила, но вопль тут же пресекла притиснутая ко рту ладонь. Все произошло так быстро и с такой грубой силой: ее голова угодила в изгиб его руки, и он поволок свою жертву в тень, к основанию старого железнодорожного моста.

«Баллончик. У меня же есть перцовый баллончик».

Он в сумочке, где-то на дне. Она к нему не прикасалась с той самой поры, как купила два года назад после уроков самообороны вместе с Нэнси и Маргарет.

Он затащил ее в темень, поднял (Джессика чувствовала пару секунд, что висит в воздухе), а затем она грянулась спиной оземь так, что отшибло дыхание.

Перед глазами пропархивали искры, как от бенгальского огня; было трудно дышать, да еще и в голове все путалось от слепой паники. Но левая рука была, слава богу, свободна. Сумочка лежала внизу, и ей удалось двумя пальцами раздернуть на ней «молнию». В этот момент в ухо жарко зашептал голос:

– Больше чтоб без воплей. Ты меня поняла?

Отчаянный кивок в ответ.

– Будешь вопить – тебе же хуже. Намного хуже.

Она пихнула руку в сумочку, но доступа к заднему карманчику не было: он был вмят в землю под совокупным весом Джессики и этого чудовища.

– Если я уберу руку с твоего рта, ты будешь вести себя тихо?

Она снова кивнула, а пальцы уже елозили по головке баллончика, примеряясь, как ладнее схватить. Грудь ходила ходуном. Даже сильные нагрузки в фитнесе, когда пульс, кажется, стучит на пределе, нельзя было сравнить с таким беснованием сердца.

Монстр отвел руку, и она впилась в него распахнутыми глазами, между тем стараясь незаметно вытянуть из-под себя зажатый в ладони баллончик. По-прежнему придавливая ее собой, монстр одной рукой обжал ей горло, а другой потянулся и вынул что-то из черного рюкзачка, которого Джессика при нем раньше не замечала. С собой он его таскать не мог. Значит, просто держит его здесь, в этом самом месте.

– Я дам тебе сделать со мной все что хочешь, – испуганной скороговоркой зачастила она, стараясь унять дрожь в голосе, – только не истязай меня. Не мучь, ради всего святого. Я никому ничего не скажу, клянусь. Просто хочу жить. Жить хочу, слышишь?

Лютер ухватил ее правое запястье.

– Дай сюда руки, – скомандовал он.

В тот момент как он тянулся к ее левой руке, наружу удалось выпростать газовый баллончик.

Палец нащупал кнопку.

Легкое текучее мгновение, и баллончик смотрит Лютеру в лицо, а палец жмет; при этом толком даже не видно, направлена ли эта хрень в нужную сторону. Дай-то бог, чтобы ему прямо в харю. Ему, а не мне.

Перечный газ пшикнул куда-то вбок, а монстр вышиб баллончик у нее из ладони.

Лютер сверху осклабился, а Джессика от ужаса окаменела так, что даже не отреагировала на то, как он ее перевернул, закрутил руки за спину и стянул их толстой пластиковой петлей.

Когда он снова уложил ее на спину, она жалобно залепетала:

– Ну пожалуйста… Ну что ты от меня хочешь? Что мне для тебя сделать?

Теперь она плакала, а едковатая привонь мочи в воздухе шла от нее.

– Только не бейся в истерике. А то задохнешься, и вся наша забава насмарку.

Он полез в рюкзачок и достал из него моток скотча. Оторвав кусок, переклеил им Джессике рот, чтобы больше точно не завопила.

На мгновение ее обожгли и ослепили слезы.

А проморгавшись, она увидела нож с кривым лезвием, каким-то неведомым краешком сознания отметив, что он похож на коготь хищной птицы.

Теперь она стенала сквозь скотч, мычаньем умоляя не делать этого и бессвязно, отчаянно что-то обещая.

Он уселся на нее сверху. Руки Джессики были скручены за спиной – как ни извивайся, мучителя с себя не скинуть.

Лютер огляделся через плечо, наспех охватывая взглядом речную набережную. Джессика тоже повернула голову и через клочковатую траву с безысходностью увидела, что там никого.

– Я же сказал, – перехватил он ее взгляд, – город наш.

Ухватив за подбородок, он повернул ее голову к себе. Она неотрывно смотрела ему в глаза, пытаясь сквозь темень высмотреть в них хоть что-нибудь, но не углядела там ни сострадания, ни жалости, ни вообще чего-нибудь человеческого. Перед ней был нелюдь.

– Ну что, момент наступает, – сообщил он. – Ты готова?

Она качнула головой, снова ослепленная выступившими слезами.

– Брыкаться бесполезно, это ничего не изменит. Близится твой последний миг. Мой тебе совет: постарайся встретить его достойно. Не знаю, поможет ли, но тебя я выбрал не из-за какого-нибудь там изъяна. Женщина ты была вполне себе ничего, милая, и я уверен, тот самый Роб или еще кто-нибудь наверняка бы нашел в тебе свое счастье. Тебе просто не повезло, только и всего. Ты была лишь одной из многих, за кем я наблюдал. Если б на крючок попалась какая-нибудь другая Шедд, мы б с тобой не сблизились.

«Простите» было единственным словом, которое сейчас беззвучно шепнула она. За все то, что не сумела или не решилась сделать из никчемной боязни или по лености. Она просила людей, с которыми обращалась дурно, просила за отношения, порушенные ее гордыней. За свою черствость к родителям, которых изводила по пустякам. Но более всего за годы, прожитые попусту в ожидании кого-то, кто натолкнет, направит, довершит ее развитие, в то время как трудиться над всем этим надо было самой.

Слезы теперь текли безудержно, и темные глаза нелюдя прищурились.

– Не плакал я, окаменев душою[3], – строптивым шепотом заметил он.

Его голос вырвал ее из ошеломительного раскаяния и обуял безудержным ужасом. Зажмурившись, она завопила отчаянным последним воплем, и голос этот заскользил по реке, слившись с плавным током струй.