L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 34

— Неа, — оборачивается блондин, — уж не ты ли?

— Частично.

— Расскажи, — просит Бек, охочий до всяких сплетен.

Он уже надел джинсы, подвязал волосы, и ведёт себя так, как будто ничего не произошло.

— Хорошо, — соглашаюсь, — только вы не отвлекайтесь. Я тоже есть хочу.

========== 20. Снег ==========

Нарядился я так, как будто на свадьбу собрался. Меня Бек красиво расчесал, уложил пенкой для волос. Пожалуй, готов к любым сюрпризам.

Встречает меня любимый, зовёт в столовую, где собралось всё его семейство. Пополнившиеся новым членом — девушкой, немного старше птенчика. Я думаю, ещё какой-нибудь родственницей, и нас представят друг другу. А задумал любимый, скорее всего, ничто иное, как каминг-аут. Вон как глазищи светятся.

— Знакомься, — любимый обращается ко мне, — это моя невеста. У нас свадьба этим летом.

Мне кажется, я не расслышал. Или надо мной шутят все эти люди со счастливыми, благопристойными лицами. И только сестра птенчика, та, которую я из всех считал самой лживой, оказывается самой честной:

— А ты не знал, да? Тут давно всё решено, придурок!

Вскакиваю. Не верю, нет, невозможно! Только вижу насмешку в глазах любимого. Все звуки тухнут. Едва слышу, как миссис Птица отчитывает девушку за грубые слова, совсем не слышу, что спрашивает у меня глава семейства, и чем интересуется девушка, названная невестой птенчика.

Всё один к одному. И то, что птенчик не обиделся на выходку с Беком, и то, что он «не догадался», чем я торгую. Просто всё это изначально было…

…кажется, меня пытались остановить. Кто-то из женщин. Я кого-то из них оттолкнул. Простите меня.

Снег пополам с дождём, с низкого серого неба — вот что меня встречает. Это — не сон, во сне не бывает так больно и так холодно, и когда плачешь во сне, не чувствуешь, как текут слёзы. С каких пор всё стало обманом? С каких пор человек, что был для меня всем, играл со мной?

Ещё вчера, с такой страстью, искренностью… Всё было ложью. Самой настоящей, и от этого ещё более горько.

Сестра его ещё, которая всё знала и молчала. Пособник. И совершенно слепое существо — я, теперь жалкое и осмеянное. Зачем? Известное дело. Нет ничего более приятного, чем унизить урода. Посмеяться над ним.

Никакой агрессии я не чувствовал. Только боль, как в так и не долеченных лёгких, душащую и сковывающую, так и где-то глубже, возможно, внутри змеи, что я привык считать своей душой…

…шуткой. Да, не более того. Злой, отточенной, с блестящей актёрской игрой одного существа. Понятно, почему он так легко отдавался в мои руки, почему соглашался на всё. Чтобы мне было больней, страшней. Чтобы я почувствовал унижение и одиночество полностью.

Всё уже было решено. Брак, против которого он и не думал возражать. Наверняка, невеста из отличной семьи. Её я не ненавижу. Девушка приехала только сегодня. Она ничего не знает. Я лишь сочувствую ей. Её будущий муж — мастер обмана и притворства. Большой мастер. Или я просто был таким слепым? Любовь, что ты со мной делала всё это время?

В средние века в уродов бросали камни и объедки. Сейчас — намного хуже. Я никогда не пойму, зачем, для чего это нужно тем, кому в жизни везёт больше. Что им не хватает?

«У вас 32 входящих сообщения. Хотите удалить?» Да. Хочу. Удалить. Вырвать с мясом, кровью, костями из себя. Вместе с сердцем. Как паразита.

Пытаюсь стянуть с пальца кольцо и бросить в грязь. Застряло, не проходит через сустав, сколько бы я остервенело не дёргал, расцарапывая кожу в кровь. Да и что я добьюсь этим? Как будто избавившись от этой безделушки, я что-то решу.

Жалкий, как побитая и выброшенная собака, о чём я вообще смел мечтать? Неужели я не знаю своего места? Того, что гадкие утята никогда не превращаются в лебедей, а остаются гадкими селезнями? И того, что самый прекрасный цветок всегда ядовит и горек? Самое прекрасное видение в пустыне — мираж? Неужели я забыл?

Змея хохочет: «Сколько раз ты будешь ошибаться? Сколько раз верить? В тебе что, есть что-то такое, за что можно любить? Красота, доброта, богатство? Верность? Самому не смешно?».

«За что?!» — беззвучно кричу я ей в ответ. «Ты — урод. Тебе не понять красивых» — отвечает мне рептилия.

— Это они — уроды, — цежу сквозь зубы. — Они.

«Давай, забейся в своё логово, умри там» — шипит мне в ответ душа, — «Ты никому не нужен. Ты смешон.»…

…дома меня встречает Бек. Столкнувшись с моим взглядом, молча уходит на кухню и возвращается оттуда с бутылкой виски и стаканом. Только после второго я смог раздеться и сесть на диван. После третьего — закурил, прямо в доме. Что-либо ещё имело значение?

Бек просто курит рядом, не задавая ни одного вопроса, подливает мне. Меня не берёт, но, зато, я хотя бы уже ни о чём не думаю. Только слушаю, как шипит змея. Что-то об обиде и мести. Что-то о самоубийстве. Что-то о том, что нужно всё бросить и уехать. О том, что меня ничего не держит.

Бек обнимает меня за плечи, и только тогда понимаю, что меня лихорадит. Внутри такая дыра, что скоро всё в неё схлопнется. Только новая вселенная не родится. А если и родится, то в ней уже не будет птиц. Чистое небо. Абсолютно чистое.

Протягиваю Беку маленький ключ:

— Принеси, там, слева в пакете.

Когда он возвращается, то спрашивает:

— Ты уверен?

— Да.

Закатываю рукав, обрывая пуговицы и раздирая ткань.

— Быстрее, ты умеешь.

Закрываю глаза и слушаю только одобрительное шипение змеи, втягиваю тёплый странный запах. Открываю только от боли в руке.

Бек похлопывает меня по запястью:

— Тише, это контроль.

Собственная кровь меня сейчас не пугает. Как и лёгкое жжение на месте укола.

— Вот так, зажми…

Слушаюсь Бека машинально.

— Дыши глубоко, дыши…

Дышу. Кажется, меня совсем отпускает, и в мире не остаётся ничего, кроме огромных белых змеев, парящих в небе. Я запускал такие в детстве? Или нет…

…Бек слушает, наставив на меня свои орехово-шоколадные глаза, не перебивает, только без конца гладит меня по лицу и волосам, гладит. Я выкладываю всё, с самого начала, про то, как впервые встретил птенчика, до этого вечера. С подробностями, которые, вообще-то, не принято открывать. Копаюсь в собственной душе, выворачиваю её, вытряхиваю, выметаю оттуда злыми словами всё.

Не получается, слишком прочно вросло. Вырвать не столько больно, как невозможно. Это всё, чем я жил. Если я это вырву, забуду — я убью себя. А если я убью себя — забуду?

События, в призме того, что были лишь игрой и ложью, приобретают совсем другой оттенок. Как и слова, как и поступки.

— Мама была в чём-то права, — хочу подвести итог, — он — мерзость, дрянь, с…

Бек прикрывает мне рот рукой:

— Достаточно. Не вини его во всём. У людей такие мысли просто так не возникают. Это не крикнуть: «фрик» в пьяном угаре. Может, это месть?

— И он потом будет плакать в одиночестве? — зло выплёвываю. — Да чёрта с два. Он провернул лучшую шутку своей жизни!

— Не считай себя убогим, — холодно отвечает мне Бек, — и пострадавшим не считай. Ты ничего не сделал для него. Ничего. Только боль.

— Хочешь сказать, — я отталкиваю руки парня, — что это из-за меня? Я во всём виноват?

— Не ты, не я этого не знаем, — грустно произносит Бек, — отдохни. Мне больно тебя таким видеть…

♥♥♥

…счёт дням я утратил. Они одинаковые. Бек немного подстригся, целыми днями плетёт что-то из разноцветных шнуров и бус. Ловцы снов, одеяла, браслеты. Смотрит на меня, но, скорее, сквозь меня. Часто вздыхает. Молчит. Я и сам не вызываю его на разговор. Нам нечего сказать друг другу. Иногда заходит Чар. Иногда я ем, не ощущая вкуса. Чаще — пью.

Ничего знать о том, что было моим раньше — не хочу. Не было оно моим. К матери больше не езжу. Ухо на месте прокола почти заросло, серьгу я подарил Беку. Кольцо снять по-прежнему не могу, как и перекусить. Титан. Самый прочный металл. Как и наши чувства. Да, конечно же. Именно так.