Ощепков - Куланов Александр Евгеньевич - Страница 7

«Дети же, рожденные в ссылке, не называют себя никак; со временем они припишутся к податным сословиям и будут называться крестьянами или мещанами, теперь же их социальное положение определяется так: незаконный сын ссыльнокаторжной, дочь поселенца, незаконная дочь поселки и т. д. Когда одна дворянка, жена ссыльного, узнала, что ее ребенка записали в метрическую книгу сыном поселенца, то, говорят, горько заплакала.

Рождение каждого нового человека в семье встречается неприветливо; над колыбелью ребенка не поют песен и слышатся одни только зловещие причитывания. Отцы и матери говорят, что детей нечем кормить, что они на Сахалине ничему хорошему не научатся, и “самое лучшее, если бы Господь милосердный прибрал их поскорее”. Если ребенок плачет или шалит, то ему кричат со злобой: “Замолчи, чтоб ты издох!” Но все-таки, что бы ни говорили и как бы ни причитывали, самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине — это дети, и сами ссыльные хорошо понимают это и дорого ценят их. В огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости. Несмотря на свою непорочность, они больше всего на свете любят порочную мать и разбойника отца, и если ссыльного, отвыкшего в тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки, то какую цену должна иметь для него любовь ребенка! Я уже говорил, что присутствие детей оказывает ссыльным нравственную поддержку, теперь же еще прибавлю, что дети часто составляют то единственное, что привязывает еще ссыльных мужчин и женщин к жизни, спасает от отчаяния, от окончательного падения…

Под какими влияниями воспитываются сахалинские дети и какие впечатления определяют их душевную деятельность, читателю понятно из всего вышеописанного. Что в России, в городах и деревнях, страшно, то здесь обыкновенно. Дети провожают равнодушными глазами партию арестантов, закованных в кандалы; когда кандальные везут тачку с песком, то дети цепляются сзади и хохочут. Играют они в солдаты и в арестанты. Мальчик, выйдя на улицу, кричит своим товарищам: “равняйсь!”, “отставить!” Или же он кладет в мешок свои игрушки и кусок хлеба и говорит матери: “Я иду бродяжить”. “Гляди-кось, часом солдат подстрелит”, — шутит мать; он идет на улицу и бродяжит там, а товарищи, изображающие солдат, ловят его. Сахалинские дети говорят о бродягах, розгах, плетях, знают, что такое палач, кандальные, сожитель.

Сахалинские дети бледны, худы, вялы; они одеты в рубища и всегда хотят есть… Жизнь впроголодь, питание иногда по целым месяцам одною только брюквой, а у достаточных — одною соленою рыбой, низкая температура и сырость убивают детский организм чаще всего медленно, изнуряющим образом, мало-помалу перерождая все его ткани; если бы не эмиграция, то через два-три поколения, вероятно, пришлось бы иметь дело в колонии со всеми видами болезней, зависящих от глубокого расстройства питания…»[29]

В этой жуткой чеховской картине все же можно увидеть «лучики света», связанные в первую очередь с отношением некоторых ссыльных родителей к своим, ни в чем не виноватым, часто нежданным, но оттого нередко еще более любимым детям. Очень похоже, что, пока родители Васи Ощепкова были живы, он успел получить от них естественную для нормальной семьи порцию ласки, родительской любви, заботы, простого — детского, человеческого счастья. Да и не один Вася вырос в такой обстановке. Ведь сами каторжные тоже людьми были очень разными — среди них встречались не только уголовники, но и «политические». Среди обеих категорий попадались передовые, по тем временам, представители своих сословий, да и просто случайные люди, получившие столь суровое наказание за не самые значительные преступления. Русская тюрьма во все времена — корявый, уродливый, но все-таки слепок общества, а потому социальная и интеллектуальная атмосфера Сахалина конца позапрошлого века была отнюдь не такой однородной, как кажется с высот сегодняшних дней и как это может показаться после цитат из Чехова. Именно цитат, ибо если серьезный читатель обратится к самой книге «Остров Сахалин», он найдет там немало примеров возвышенного духа и благородного поведения невольных насельников острова. В суровой, часто кошмарной жизни русской каторги ковались характеры с разными полюсами. Не случайно именно там — на Сахалине — выросли такие известные люди, как героический исследователь Антарктиды, неутомимый и непреклонный соратник Роберта Скотта Дмитрий Гирев, чьим именем назван один из пиков ледяного континента, или народоволец и исследователь айнов, российский ученый польского происхождения Бронислав Пилсудский. «Каторжное воспитание» почувствовал на себе поэт Даниил Хармс, чей отец, Иван Ювачев, тоже был народовольцем, каторжанином, писателем, хорошо знавшим, кстати, родителей Трофима Юркевича — близкого, даже ближайшего друга Васи Ощепкова. Отец Трофима попал на остров за убийство, совершенное в состоянии аффекта, отбыв срок, перешел на положение поселенца и стал учителем в местной школе, воспитавшим не одно поколение коренных сахалинцев. Так что не каждому родившемуся за «краем земли» была уготована скорбная участь — и Сахалин знал примеры успеха. Судя по дальнейшим событиям, юный Василий попал именно в такое окружение.

Нередко, а в работах сахалинских краеведов особенно часто, встречаются упоминания о том, что в возрасте семи лет «Василия отдали на учебу в Александровское реальное училище, где занятия проходили “с 20 октября по 15 мая”. Среди учебных предметов в этом училище была и гимнастика»[30]. Уж не там ли Ощепков полюбил спортивные занятия? Хорошо известны даже снимки этого училища — двухэтажное бревенчатое здание заметно выделялось на одноэтажной и невзрачной Большой улице. Но вот бывший директор Сахалинского краеведческого музея В. М. Латышев, одним из первых на острове приступивший к исследованию биографии Ощепкова, сообщает: «На Сахалине не было реальных училищ. Существовали одногодичные (одноклассные) и двухгодичные (двухклассные) школы и только в 1913 году открылась четырехклассная. Мне попадалась публикация, что была частная четырехклассная школа, где якобы учился В. С. Ощепков вместе с сыном немецкого инженера Ф. Ф. Клейе, который вел разведочное бурение нефтяных скважин»[31]. С другой стороны, александровский краевед Григорий Смекалов нашел упоминания о реальном училище в Александровске[32] и даже предоставил фото этого учебного заведения, датированное 23 апреля 1903 года. Очень может быть, что среди учеников, запечатленных на снимке, стоят на крыльце и наши герои и где-то там есть и Вася Ощепков, но, к сожалению, лиц не разобрать — уж очень мелко. Зато можно разглядеть, что дети одеты в робы, напоминающие форму реального училища. Можно констатировать, что так или иначе маленький Вася Ощепков в бытность свою в Александровске где-то учился — либо в школе, либо действительно в реальном училище, и если там были такие профессиональные и неравнодушные к судьбам детей учителя, как Степан Григорьевич Юркевич, то он получал вполне достойное, по меркам тех лет, образование. Получал — до какого-то времени. По крайней мере до начала Русско-японской войны 1904–1905 годов.

В последнее время в интернет-публикациях все чаще встречается совершенно бредовая— иначе не назовешь, не основанная ни на каких документах, а единственно только — на отвратительном знании истории и географии своей родины следующая «версия» развития событий: якобы по результатам Русско-японской войны в 1905 году Сахалин отошел к Японии и все его жители, включая, конечно, юного Василия Ощепкова, стали гражданами Страны восходящего солнца. После этого «японец» Ощепков невесть какими путями был направлен на учебу в Токио (ну как же — японец ведь!). На самом же деле по условиям заключенного после войны Портсмутского мирного договора Россия потеряла только южную часть острова — к югу от 50-й параллели. Никакого непосредственного влияния на судьбы сахалинцев, живших к северу от новой границы, а именно там оказался Александровск-Сахалинский, это событие не имело. Уж тем более никаких японских паспортов у местных жителей в ту пору быть не могло. Тринадцатилетний Вася Ощепков не был японским гражданином и не мог на этом основании быть отправлен в Японию на учебу. Другое дело, что пароходы «Доброфлота», доставлявшие на Сахалин в том числе каторжников, на обратном пути нередко заходили и во Владивосток, и в японский порт Цуруга, что в префектуре Фукуи, в то время служивший главными морскими воротами Японии, обращенными в сторону России. Заходили в Александровск и японские суда. Вот этой-то регулярно действовавшей линией связи между двумя странами и решили воспользоваться те, в чьих руках было будущее Василия — он сам, его учителя и его опекун (или опекуны). Им было ясно, что смышленому мальчишке надо продолжать получать образование. Но где? География российского дальневосточного края была в те годы устроена так, что ближайшим крупным «образовательным центром» к Сахалину был… Токио. Естественно поэтому, что именно туда Ощепков и отправился.