Последний интегратор (СИ) - Васильев Николай Федорович - Страница 8

Название "Острова" было написано почти в самом низу карты, посреди коричневых деревень-квадратиков, зелёных деревьев-клякс и голубых прерывистых петель, которые обозначали болота. Южный, правый берег изображался точно и совпадал с современными картами, а северный, нижний был полной чушью.

Дальше были другие карты: восемнадцатого, девятнадцатого веков.

Город постепенно разрастался, тянул свои улицы вдоль реки на южном берегу, занимал всё больше места, а Острова, наоборот, сжимались. На поздних картах город был испещрён названиями улиц, площадей, крупных зданий, а на северном берегу была только лаконичная надпись "Острова".

В двадцатых годах на левом берегу появились названия отдельных озёр, улиц, нескольких археологических памятников. Это были слабые следы первой интеграции, которую хотели провести автономисты. При военном режиме Острова совсем исчезли: город в северной части заканчивался рекой.

Годами интеграционной реформы были отмечены попытки сделать отдельный план Островов -- несколько жалких листков с карандашными набросками.

Ни один план Островов не был похож на другой. Нельзя было понять, как выглядела левобережная часть города в прошлом и как она менялась.

Во втором ряду стояла папка "О-ва (V)". Здесь были рисунки и фотографии.

На фотографиях и картинах девятнадцатого века часто можно было увидеть набережную. Изящные дамы в белых платьях и господа в чёрных сюртуках стояли у парапета и глядели на другой берег реки. Но другого берега реки не было.

Только в конце папки лежала пачка фотографий самих Островов. Были видны тропинки, деревянные дома и мостики. Было несколько фотографий и графических рисунков, сделанных прямо на Островах. Малоэтажные дома с пристройками и надстройками. Мостики, перекинутые прямо от дома к дому.

Когда я ставил обе папки обратно, раздался стук в дверь. В кабинет ввалился высокий незнакомец в плаще и с портфелем. В руке он держал лист бумаги.

-- А где все? -- спросил он.

-- А кого вам надо? -- спросил я.

-- Сашу или Диану.

Я объяснил, что Александр Дмитриевич уехал, а Дианы нет.

-- Так даже лучше. -- Незнакомец протянул мне лист бумаги. -- Примите.

-- Вы подождите немного. Скоро Никита Максимович вернётся.

-- Некогда. Примите.

-- Я тут новенький

-- Просто возьмите бумагу и передайте Никите, или Игнату, или кто у вас остался.

Незнакомец в нетерпении потряс листом бумаги. Я взял лист и прочитал: "Заявление... Прошу уволить..."

-- Вы подождите, -- сказал я.

-- Я и так долго ждал, -- сказал незнакомец. -- Никите -- привет!

Дверь хлопнула так, что в шкафах задребезжали стёкла. Я прочитал бумагу. Имя незнакомца мне ничего не говорило. Я подсунул бумагу под пишущую машинку на столе Дианы и почти вслепую потянулся за следующей папкой.

На ней было написано "Эксп. Ин. П. Золотцова". Тут были фотокопии рукописей. У Ин. П. Золотцова был очень чёткий почерк. Писал он, как все автономисты, без греческих букв.

Вошёл Никита Максимович. Я сразу указал ему на бумагу, которую принёс незнакомец. Никита Максимович прочитал бумагу и сказал:

-- Саша очень огорчится.

Я не стал спрашивать. Всё было ясно.

-- Простите, что задержался, Ваня, -- другим голосом сказал Никита Максимович. -- Зато всё успел.

Он достал из портфеля красную корочку и вручил её мне. На обложке было написано: "Комитет по интеграции. Туганский подкомитет по подготовке реформы". Я раскрыл корочку: фотография, фамилия-имя-отчество, дата рождения. Должность: ассистент.

Наконец я официальный сотрудник Инткома! Хотя...

Я спросил, почему на корочке написано "подкомитет", а не "комитет". Никита Максимович объяснил, что комитет как таковой находится в Константинополе. У нас же -- только подкомитет по подготовке интеграционной реформы. Карапчевский -- председатель и комитета, и подкомитета. В Константинополе же никого не осталось. Сотрудники разошлись, помещение отдали какому-то министерству. Пока формально существуют отделения комитета в Новоергинске, в Юрске, в других городах. А фактически...

-- Зря я вам всё это рассказал, Ваня, -- сказал Никита Максимович. -- Как бы вы не разочаровались в нашем деле.

Мне стало жаль этого доброго, честного, сильного, но беспомощного Бульдога. Я хотел его убедить, что я никогда не разочаруюсь в интеграции, никогда не предам Карапчевского. Но я не мог подобрать нужных слов. Получилась бы ещё одна провальная речь.

-- Вы, кажется, нашли, чем себя занять, -- сказал Никита Максимович.

-- Да, не мог оторваться от бумаг, -- сказал я, довольный переменой темы. -- Никита Максимович, а где первая папка "Острова"?

Никита Максимович огляделся, как будто она должна была лежать где-то рядом.

-- Ничего мы с вами не найдём, -- сказал он. -- Может быть, она в том кабинете, может быть, дома у Саши или даже у меня. Может быть, пропала после переезда. Нас ведь затопило, вот нас сюда и отселили. А бумаги мы раскидали по разным углам. Не хватает ни сил, ни времени хотя бы расставить всё в алфавитном порядке. Вы бы навели здесь порядок, не зря вы у Жебелева учитесь.

-- Я постараюсь, -- сказал я неуверенно, а сам подумал: сколько же времени уйдёт на разбор этой кучи-малы?

Никита Максимович добродушно улыбнулся.

-- Ваня, сделайте, что сможете. Никто вам сроки не ставит, и никто за плохую работу вас винить не будет.

Я чувствовал в кармане жар красной корочки. Она всё-таки кое к чему обязывала.

* * *

Всю неделю я приходил в Интком и копался в документах. Никита Максимович мне помогал, но у него были свои дела. Он часто уходил, оставляя меня одного. Для начала я хотел, как просил Никита Максимович, хотя бы расставить все папки по алфавиту. Но даже эта задача оказалась невыполнимой. У многих папок не было названия, а лежали в них совершенно разнородные документы. В другом кабинете шкафы вообще нельзя было открыть -- мешала гора мебели.

Так что большую часть времени я проводил за чтением и разглядыванием бумаг. Меня заинтересовала потёртая папка, на которой от руки было написано: "История ИК". В ней лежали вырезки из столичных и местных газет. Самые новые -- пятилетней давности. На фотографиях я узнавал знакомые мне лица.

Карапчевский -- ещё без бороды -- и Жебелев на митинге в Константинополе. Держат большой транспарант: "Долой войну! Да здравствует мир!"

Карапчевский -- уже с бородой -- выступает на митинге. "Молодой оппозиционный политик потребовал свободы и интеграции".

Карапчевский с будущим первым консулом на очередном митинге. "Вожди двух крупнейших оппозиционных движений объединились".

Карапчевский как глава Интеграционного комитета в кабинете первых демократически избранных консулов. "В качестве площадки для интеграционного эксперимента выбран Туганск -- родной город Карапчевского. "Дома и стены помогают", -- в свойственной ему манере пошутил господин первый консул".

Карапчевский уже в Туганске -- с бородатым Жебелевым и усатым Никитой Максимовичем. "Интеграция пришла в Туганск".

Интеграционный комитет в годы расцвета. На фотографии поместилось -- я посчитал -- пятьдесят три человека. Среди них префект и невменяемый Игнат. Оба с бородами. Тогда они ещё не были дифферами. Дианы не было. Она по возрасту не могла там быть.

Карапчевский перед рестораном -- разбивает вывеску "Кхандам и собакам вход запрещён"... Карапчевский и группа кхандов возле нового дома в микрорайонах... Карапчевский и кхандско-авзанский совместный класс в Первой гимназии...

Я жалел, что тогда я был такой маленький и не мог ему помочь!

Затем я вернулся к папке "Эксп. Ин. П. Золотцова". Ин. П. Золотцов в начале века совершил экспедицию в северную часть Пермских гор, в отдалённые поселения кхандов. Он собрал около тридцати кхандских сказок. Это были странные сказки без морали.