Выхожу на связь
(Очерки о разведчиках) - Булычева В. - Страница 2

— Ну, пока! — говорит он и уходит к своему самолету.

«А может быть, все-таки нужно было бы пожать руку Дмитрию? — думаю я, устраиваясь поудобнее в кабине позади летчика. — Кто знает!..»

Мотор заработал, и наш маленький По-2 поднялся в воздух. Вслед за ним взлетел и второй самолет, на борту которого находился Стенько.

Перед Прагой, предместьем Варшавы, занятым войсками нашего фронта, мы предъявили наш паспорт — зеленую опознавательную ракету и пошли на резкое снижение, перелетая Вислу на бреющем полете. Немцы сразу же нащупали нас установленными над Вислой прожекторами, открыли огонь. За гулом моторов — наши самолеты летели рядышком — послышались частые разрывы снарядов, повизгивала шрапнель. Трассирующие пули высекали в багровой мгле цветной пунктир, отражаемый близкой гладью реки; они неслись навстречу нашим самолетам, подобные мельчайшим осколкам метеоритов. С каждой секундой становилось вое «горячей» — немцы вели зенитный огонь со всех варшавских окраин.

Только центр города безмолвствовал; обрамленный венком орудийных вспышек, он казался сверху глубокой черной ямой. Причем диаметр ее, как я успел заметить, был не столь уж велик.

Я забыл о зенитках. Главное, выпрыгнуть не к немцам, а к повстанцам. Ну, лейтенант Лященко, не подкачай!

Пилот поднял руку. Это мне!.. Борясь с осатанело свистящим, насквозь пронизывающим ветром, я выбрался на плоскость. Внизу густо дымились занятые повстанцами кварталы, местами проглядывало пламя. Очертания ясно различимых теперь улиц, кварталов, площадей совпадали с хорошо запечатленной в моей памяти картой Варшавы.

Вот это, должно быть, мост Понятовского, а это, верно, Маршалковская. Последняя минута… Я мельком взглянул на часы — 3.10. Лященко выключил мотор, слышнее стал могучий ветер, слышнее выстрелы… Ближе… Ниже… Где Дмитрий? Заставляю себя смотреть вниз… Пилот Лященко!.. Что же он медлит?!

В ту секунду, когда земля стала невыносимо близка, когда остовы многоэтажных домов часто замелькали подо мной, Лященко резко взмахнул рукой — «Пошел!»

Часто вспоминал я потом этот полет и прыжок, но до сих пор не могу избавиться от впечатления, что парашют раскрылся почти в тот самый момент, когда я приземлился, — с такой малой высоты я выбросился из самолета.

Помню едкий запах гари. Снизу взметнулись каменные скалы домов, пики балок, изломанные стропила крыш. От сильного удара потемнело в глазах…

Когда сознание стало ко мне возвращаться, я смутно, как бы со стороны, почувствовал, что еще жив. Правой ослабевшей рукой провел по голове, лицу, ощупал грудь. Левая рука, по самое плечо налитая жаром и тяжестью, была неподвижна. Я попытался согнуть ноги в коленях: они одеревенели, но все-таки повиновались. Кругом — непроглядная мгла, а в ней мелькают какие-то неуловимые искры. Очевидно, у меня рябит в глазах… Кружилась голова, сильно тошнило. Неужели я ослеп?

…Медленно возвращались ко мне слух и зрение. Я лежал на груде мусора, раскрошенного кирпича, бетона и битого стекла. Откуда-то снизу сочился удушливый дым. Меня охватило такое волнение, что я едва смог трясущейся рукой дотянуться до финки… Спокойнее, спокойнее!.. Ну вот, наконец-то! Не легко одной рукой собрать стропы, обрезать их, особенно когда не можешь избавиться от этой проклятой торопливости…

Невдалеке послышался шорох осыпающегося щебня. Я выронил финку и схватился за гранату у пояса… Тихо…

Подождав немного, отстегиваю пряжки лямок на груди, стаскиваю с левого плеча планшет. Пистолет на месте… Хорошо!

Снова послышался шорох. В дыму, где неясно виднелись причудливо изогнутые железные балки, я начал различать какие-то тени. В это время в лицо мне ударил луч прожектора. Неподалеку, выделяясь из хаотического гула, громко затрещали автоматные и пулеметные очереди. Свет скользнул и исчез, стрельба утихла. Прошла минута тишины. Опять!.. Опять тот же шорох щебня. Глухо, неразборчиво прозвучала брошенная кем-то фраза.

Люди приближались. Что-то звякнуло, снова посыпался битый кирпич. Он падал куда-то вниз, как в пропасти, и будил гулкое эхо. Где же я? Неужели где-то высоко над землей? Я раскрыл глаза так, что от чрезмерного напряжения выступили слезы. Шагах в десяти от меня вспыхнула спичка. Взволнованный возглас… Громко щелкнул поставленный на боевой взвод пистолет…

— Тутай, Стефек, тутай!.. Пач — спадохрон!

У меня отлегло от сердца — поляки!.. Да, но какие?!

— Кто вы? — с трудом сказал я, не узнавая собственного голоса.

Легко касаясь руками перекрытия, ко мне пробирался человек. За ним вынырнули из темноты еще двое.

— Стой, ни шагу! — хрипло выкрикнул я.

Люди остановились.

— Вы русский?..

Не опуская пистолета, я сделал попытку привстать. В это время нас всех ослепил яркий свет. Я снова потерял сознание.

Когда открыл глаза, надо мной в тусклом багровом зареве висело серое предутреннее небо. Рядом, отброшенный силой взрыва, широко раскинув руки, лежал убитый поляк. Его одежда, скрюченные руки и лицо были покрыты слоем красной кирпичной пыли.

Новая группа людей появилась так неожиданно, что я не успел взяться за оружие. Поздно было пробовать повернуться или встать. Я прикрыл ресницы и, незаметно осмотревшись вокруг, взглядом нашел свой пистолет, выпавший из моей руки во время взрыва. Он упал в груду битого кирпича, торчал только один ствол, и дотянуться до него было нельзя. Оставался нож и граната. Медленно начал я подтягивать руку к поясу…

Ко мне спокойно подходил молоденький подтянутый польский офицер.

— Русский? — произнес он, глядя на мои погоны.

— Так есть, русский! — послышался за его спиной звонкий голос юноши, которого поручник называл Юзефом. Он опустился на одно колено и положил руку на грудь.

— Дышит! Жив русский летчик! — обрадованно воскликнул он, оглядываясь на товарищей, стоявших за офицером. Неловко ступая по кирпичам, те подошли и обступили меня.

Сделав вид, что очнулся, я открыл глаза и приподнял голову. Серые в рассветном сумраке лица тронула смутная улыбка, осторожные руки подняли меня. Я встал и тут только почувствовал боль в левой ноге, которая подламывалась подо мной. Видно, ее здорово ушибло при взрыве, а возможно, это были последствия удара во время приземления. Левая рука была странно вывернута и распухла. Кто-то из пришедших потянул ее и опустил. Сустав стал на место. Но рука безжизненно повисла, и ее пришлось подвязать. Мое сознание работало как-то особенно четко. По крайней мере, я отметил про себя, что хотя и чувствую боль в голове и слышу шум в ушах, однако схватываю все окружающее с какой-то необыкновенной быстротой. Только говорить не хотелось, вернее, это было слишком трудно, и я молчал.

Бережно поддерживая, повстанцы повели меня вниз по изуродованной лестнице разбитого снарядами дома. Юзеф нес мой шлем, найденный в кирпичах. Он заботливо отряхивал его, протирал очки и любовался ларингофонами.

Мне посчастливилось. Я мало пострадал, хотя и упал не на землю, а на разрушенный чердак над шестым этажом. Разрыв фашистской мины, убившей первого подошедшего ко мне поляка, только оглушил меня. Вторая группа людей, оказавшихся друзьями, проявила обо мне трогательную заботу. Будет ли так же счастлив Стенько?

Когда мы спустились двумя этажами ниже, Юзеф остановился и сквозь пролом указал мне на соседнее здание. Это была развалина, которую, казалось, вот-вот сдует ветром.

— Гитлеровцы! — сказал Юзеф.

С визгом посыпались пули. Пришлось немного переждать.

Я воспользовался остановкой, чтобы сказать Юзефу о сержанте Стенько. Как обрадовался Юзеф, услышав русскую речь! До этого я все время молчал, и он уже начал сомневаться, понимаю ли я его. Юзеф обещал немедленно снарядить группу на поиски «второго русского летчика».

Мы наконец спустились на улицу и сошли в подвал.

— Здесь! — сказал Юзеф.

Так я попал к варшавским повстанцам.

Несколько подвешенных к сводчатому потолку самодельных фонарей слабо боролись с темнотой, упорно подступавшей к нам из углов. В подвале было людно. Человек двадцать повстанцев окружили нас. Каждый старался протиснуться ближе. Они разглядывали мои погоны и перешептывались — должно быть, обсуждали, какой у меня чин. Юзеф вышел и тут же вернулся со стулом в руках. Вместе с Юзефом явился человек, в котором я сразу признал командира. Повстанцы с уважением расступились, пропуская его. Человек этот крепко сжал мою руку и долго держал ее в своей сильной, слегка дрожащей руке.